Цена новой жизни

      Гермиона лежала в своей постели, холодные лучи утреннего солнца пробивались сквозь плотные шторы, словно пытаясь проникнуть в её мысли, от которых она тщетно пыталась убежать.       Она запрокинула руку на лицо, пальцы едва касались виска, пытаясь унять нарастающее головокружение.       Тишина комнаты была обманчивой, она не приносила покоя — внутри неё бушевала буря.       Драко Малфой.       Это имя было будто проклятие.       Она ненавидела его.       Она крепче сжала простыни, чувствуя, как сердце заколотилось быстрее.       Воспоминания о нём обрушились на неё с новой силой.       Его руки — сильные, с идеально очерченными венами, которые поднимались на поверхности кожи, как реки, текущие под порывами ветра.       Они были сделаны для власти, но в них была и пугающая мягкость, которую она почувствовала на своей коже, когда он сжал её запястья.       Его лицо было слишком красивым, чтобы вызывать только ненависть.       Высокие скулы, резкие линии челюсти, чуть изогнутые губы, которые могли извергать ядовитые слова, но когда он улыбался — а это случалось редко — его лицо словно теряло привычную броню.       Его волосы, платиновые, казались слишком мягкими, чтобы принадлежать такому человеку.       А глаза... Она ненавидела больше всего именно их.       Серые, холодные, как утренний туман над озером.       Эти глаза видели её насквозь, проникали в самые потаённые уголки души, выворачивали её слабости наружу.       — Проклятый аристократ, — прошептала она, сжимая кулаки.       Но даже в этот момент её тело предательски откликалось на мысли о нём.       Она пыталась напомнить себе, что он — чистокровный сноб, символ всего, против чего она боролась.       Но это не спасало её.       Она позволила себе чуть расслабиться, Гермиона плотнее сводит ноги и опускает руку на живот, её рука, будто сама по себе, скользнула вниз.       Её дыхание участилось.       Она закрыла глаза, но вместо пустоты, которую она искала, перед ней снова возник образ человека, которого она ненавидит.       Меж бёдер начинает стягиваться будоражащий и приятно пульсирующий узел, отдающий теплом по всему телу.       Гермиона закрыла глаза и ещё сильнее уткнулась в подушку, стараясь заглушить свои стоны.       Её пальцы легко скользили по коже, и она невольно представляла, как это делали бы его руки.       Её разум кричал от негодования, от злости на саму себя.       Гермиона закусывает губу и, в блаженстве запрокинув голову, начинает сжимать и поглаживать разгорячённое лоно, другой рукой она невольно сжала грудь и начала дразнить чувственный сосок, её кожа ещё хранила ощущение его губ.       Это было неправильно.       Она чувствовала, как её тело отзывалось на его образ.       Тёплая волна накатила на неё, она провела ладонью по истекающим влагой складкам, закрыв глаза. Перед её глазами начали плясать искры, в ушах зашумела кровь. Она прогнулась в пояснице.       Но вместе с этим ощущением возвращалась ненависть. Чистокровный сноб, высокомерный аристократ, паразит на теле магического общества, — напомнила себе Гермиона, как будто эти слова могли стать щитом от тех эмоций, которые сейчас её раздирали.       — Чёрт тебя побери, Малфой, — прошептала она, чувствуя, как слёзы бессильной злости снова подступают к глазам.       Она трахала себя пальцами, касалась клитора, чувствовала, как пульсирует её влагалище.       Возмущение затмевается сладостной негой и распаляющимся предвкушением, настойчиво требующим продолжения.       Гермиона не сдерживается, медленно обводит пальцами изнывающий влажный бугорок, надавливает сильнее. Она дрожала, каждая мышца и каждый мускул её тела были напряжены.       В её мыслях его руки спускались ниже, сжимающие, требовательные, но не лишённые той странной, разрушительной деликатности, от которой у неё перехватывало дыхание.       Она такая влажная.       Другая рука проходится по груди, останавливая пальцы на затвердевших сосках и продолжает дразнить их.       Как ей сейчас хочется, чтобы её грудь оказалась зажата его длинными пальцами.       Она невольно вспоминала, как эти длинные, уверенные пальцы скользили по её коже, оставляя следы тепла, от которых хотелось сгореть и исчезнуть.       Его ладони были грубыми, оставляли на теле следы их похоти.       И в этом было что-то запретное, магнетическое.       Он ненавидит тебя, помни об этом! — напомнила она себе, поглаживая разгорячённое влажное лоно. Образ, который возникал в её воображении, был слишком ярким, чтобы его игнорировать.       Вчера он был так близко… Сидел прямо рядом с ней.       Она двигалась пальцами внутри себя, извиваясь, напрягаясь от удовольствия.       Он был так близко, что она могла почувствовать его тепло, услышать ровное, почти гипнотическое дыхание.       Гермиона расслабляется всем телом, отдаваясь чувствам, утопая в сладкой запретной неге, представляя как это он дарит ей эти ощущения.       Она резко открыла глаза, пытаясь разорвать этот замкнутый круг. — Это просто слабость, — прошептала она, почти умоляя себя поверить.       Но даже когда её разум боролся с чувством, тело продолжало жить своей жизнью.       Оно помнило его прикосновения, его голос, ту зыбкую, но захватывающую силу, которой он обладал.       Гермиона ненавидела себя за это.       Ненавидела за то, что каждое утро, едва проснувшись, она возвращалась к нему.       Она села на кровать, обхватив себя руками, как будто это могло унять холод, исходящий не снаружи, а изнутри.       Она провела рукой по лицу, чувствуя, как слёзы предательски скатываются по щекам.       Чёртова слабость.       В голове всё ещё стоял его образ: эти ледяные, пугающе спокойные серые глаза, от которых невозможно было укрыться.       Он всегда был таким.       Высокомерным, властным.       Но теперь он добавил к этому обаяние, притягательную силу, от которой ей было некуда деться.       Драко Малфой не просто проник в её жизнь, он буквально поселился в её мыслях, и это было невыносимо.       Ей предстояло общаться и видеться с Драко чаще.       Внезапно эта мысль вызвала в ней тошноту, и она метнулась в ванную.       Склонившись над унитазом, Гермиона пыталась отдышаться.       Её взгляд упал на зеркало.       Лицо бледное, глаза покрасневшие от слёз и недосыпа.       Тёплая вода, которой она ополоснула лицо в ванной, лишь на мгновение принесла облегчение.       Словно обжигающее прикосновение реальности, она напомнила Гермионе, как глубоко она увязла в этом кошмаре.       Её ждала встреча с его родителями.       Люциус и Нарцисса Малфой.       Их имена звучали как холодный приговор, как напоминание о долгих годах борьбы за признание и равенство. Как они могли даже заговорить о свадьбе? Как вообще могло зайти так далеко?       Она помнила их лица так ясно, словно это было вчера: горделиво вздёрнутые подбородки, их глаза полные ненависти и осуждения, которыми они награждали всех, кто не соответствовал их идеалам чистоты крови.       Воспоминания об их нескрываемой ненависти к «грязнокровкам» были для неё не просто болезненными — они обжигали, оставляя раны, которые никогда не заживут.       Эти воспоминания были как невидимые ножи, которые вонзались в её душу, и с каждым ударом ей становилось всё труднее дышать.       Попытка отвлечься привела её на кухню. Простые, повседневные действия всегда успокаивали её, дарили временное убежище от мыслей, что поглощали её разум. Это не может быть таким уж сложным, — сказала она себе, берясь за готовку.       Взмах палочки, и яйца начали шкворчать на сковороде, наполняя воздух мягким, согревающим ароматом. Хлеб подрумянивался в тостере, а лёгкий запах свежеиспечённых булочек напомнил ей о детстве, о тех временах, когда мир казался простым и понятным.       Она позволила себе на мгновение улыбнуться — короткая передышка посреди хаоса.       Но это затишье не могло длиться долго. Из окна раздался настойчивый стук.       Гермиона повернулась и увидела сову, пробирающуюся через снегопад с письмом в клюве. Сердце на миг дрогнуло от облегчения — наконец-то хоть что-то отвлечёт её от мыслей о Драко.       Развернув пергамент, Гермиона увидела знакомый почерк, её дыхание сбилось.       Это было письмо от Уизли.       Приглашение на семейный ужин.       Её пальцы сжались вокруг письма, а внутри словно разлилось тепло.       Семья Уизли была для неё как спасательный круг в бушующем океане.       Артур, с его добротой и мягкой мудростью, Молли, с её бесконечной заботой.       Эти люди всегда были для неё домом, светом и уютом.       Они принимали её такой, какая она есть, поддерживали в самые тёмные времена, когда казалось, что весь мир обратился против неё.       Каждый раз, когда она была с ними, она снова чувствовала себя прежней — безмятежной и сильной.       Слёзы подступили к её глазам.       Она зажмурилась, стиснув письмо в руке.       Как сильно ей хотелось вернуться к этим временам, когда жизнь была проще.       Когда она была Гермионой, которая с лёгкостью улыбалась, не зная тягостного груза того, что свалилось на неё сейчас.       Но от этих воспоминаний было больнее, ведь она понимала: той Гермионы больше нет.

***

      Собравшись с мыслями, Гермиона направилась в свою спальню, где тишина и приглушённый свет создавали иллюзию спокойствия. Её ожидал ужин, и она знала: нужно выглядеть идеально. Казалось, что безупречный внешний вид способен хотя бы на время скрыть её внутренний хаос.       Она открыла гардероб и выбрала платье, которое обнимало её фигуру, словно было соткано из лунного света.       Ткань мягко скользнула между пальцами, и в этот миг её окутало странное чувство — как будто уверенность, спрятавшаяся глубоко внутри, начала пробуждаться.       Сев перед зеркалом, Гермиона начала колдовать над своим образом. Каждое движение было словно ритуал, наполненный магией и символизмом.       Она аккуратно провела подводкой вдоль линии ресниц, добавляя взгляду глубину, а лёгкий румянец на щеках вернул её лицу тепло, будто солнечный луч пробился сквозь зимние облака. Помада придала её губам насыщенный, манящий оттенок, который казался вызовом миру.       Она не обошлась без заклинаний: лёгкий взмах палочки — и её волосы ожили, превращаясь в струящийся водопад, наполненный блеском, словно капли утренней росы вплелись в локоны.       Вся эта магия, этот процесс, словно стирающий реальность, вдохновлял её, превращая подготовку в медитацию.       Когда она наконец встала перед зеркалом, перед ней предстала женщина, которую невозможно было не заметить: красивая, уверенная, грациозная.       Но это было лишь отражение.       Глубоко внутри всё ещё бушевала буря, скрытая за безупречной оболочкой.

***

      Собравшись с мыслями, Гермиона закрыла глаза, позволяя себе ненадолго погрузиться в мрак своего сознания.       Её дыхание замедлилось, а напряжение, словно стянутый узел, ослабло на долю секунды.       Затем она твёрдо произнесла заклинание, и с лёгким щелчком воздуха аппарировала в дом, который был ей так хорошо знаком.       Тёплая, уютная атмосфера Норы тут же окутала её.       Вокруг звучал смех, оживлённые голоса и звон посуды — жизнь здесь бурлила, как кипящий котёл.       На кухне витали ароматы свежеприготовленных блюд: сдобы, запечённого мяса и пряностей.       Этот запах наполнил душу Гермионы тем светом и покоем, которых ей так отчаянно не хватало в последние дни.       — Гермиона, дорогая! — голос Молли был полон радости. Женщина тут же шагнула к ней и заключила её в крепкие, материнские объятия. Тёплые руки и знакомый аромат лаванды и свежей выпечки мгновенно вернули Гермионе чувство безопасности. — Как хорошо, что ты пришла! Мы так ждали тебя! — сказала Молли, улыбаясь.       Гермиона крепко сжала плечи Молли в ответ, чувствуя, как тяжесть на душе на мгновение ослабла.       Вокруг собралось всё семейство Уизлли.       Артур, с неизменной доброй улыбкой, стоял у камина, ласково поглядывая на всех.       Фред и Джордж уже успели развеселить всех очередной шуткой, а их заразительный смех, как всегда, разогнал любую тень напряжения.       Джинни, сияющая и уверенная, как всегда, обнимала Гермиону за плечи, пытаясь заглянуть ей в глаза.       — Ты в порядке? Ты выглядишь немного уставшей, — спросила Джинни, её голос был полон беспокойства.       Гермиона кивнула, пытаясь изобразить лёгкость. — Всё хорошо, просто... много всего. — Но её взгляд предательски метнулся в сторону Рона.       Он был там, у стола, и разговаривал с Лавандой Браун, которая, похоже, вновь завоевала его внимание.       Лаванда сидела прямо напротив, её золотистые локоны блестели в свете лампы, а губы искрились яркой улыбкой.       Но что-то в её облике выдавало напряжение: то, как она чуть сильнее, чем нужно, сжала руку Рона.       Сердце Гермионы сжалось, но она попыталась отогнать эти мысли. "Надеюсь у них всё серьезно." — повторила она про себя, стараясь заглушить неприятное покалывание в груди.       Рон, возможно, скорее всего пытается вызвать у неё ревность, но эта мысль не приносила облегчения.       Она сама не лучше.       Она предала не только свои принципы, но и всё, во что верила, когда позволила себе увлечься человеком, которого считала своим врагом.       Гарри подошёл к ней, его лицо выражало лёгкое замешательство.       — Миона, как ты? Мы тут собирались сыграть партию в шахматы, но, похоже, Рон занят. — Его взгляд скользнул к другу, а в тоне прозвучала нотка упрёка.       — Может, потому что у тебя всё всегда просто, Гарри? — огрызнулся Рон, отрываясь от разговора с Лавандой. Его слова прозвучали резче, чем он хотел, но раздражение было заметным.       Гермиона почувствовала, как её дыхание сбивается.       Нужно было срочно разрядить обстановку.       Она подошла к столу, где уже сидели Артур, Фред с Роксаной, Джордж с Эмили и их дети.       На столе красовались блюда, приготовленные с любовью: сочное жареное мясо, золотистая картошка, свежие овощи и знаменитые пироги Молли.       — Гермиона, ты обязана попробовать этот пирог! — радостно выкрикнул Фред, протягивая ей кусок. Но его весёлость угасла, как только он заметил её мрачное выражение. — Эй, что не так?       Гарри усмехнулся, стараясь сгладить момент.       — Наверное, она не хочет есть пирог, потому что слишком много думает о тебе, Фред. — Его шутка вызвала слабую улыбку у нескольких собравшихся, но напряжение в комнате всё ещё висело в воздухе.       Гермиона почувствовала, как земля уходит из-под ног.       Ей больше нельзя молчать.       Это её семья, и они должны знать.       Она сделала глубокий вдох, стараясь удержать дрожь в голосе.       — Мне нужно вам кое-что сказать. — Она посмотрела на всех собравшихся, чувствуя, как тяжесть сдавливает её грудь. — Я беременна. И отец... отец ребёнка — Драко Малфой.       Комната погрузилась в звенящую тишину.       Молли прикрыла рот рукой, её глаза расширились от шока.       Артур сжал край стола, его лицо отразило печаль и растерянность.       Джордж и Фред переглянулись, замерев, словно статуи.       Гермиона подняла глаза, когда оглушительная тишина повисла в комнате. Слова «я беременна» всё ещё звучали в воздухе, как эхо.       Каждый, казалось, задержал дыхание.       — Ты что, серьёзно? — Джордж, сидевший ближе всего к ней, провёл рукой по лицу, явно не зная, что сказать. Его обычно озорные глаза теперь смотрели на неё с недоумением и лёгкой печалью.       — Что?! — выдохнул Артур Уизли, его голос дрожал.       Молли крепко сжала губы, её взгляд метался между Гермионой и остальными. Она убрала с лица прядь волос, выдохнула, словно собирая силы, и тихо произнесла:       — Гермиона… это… это очень серьёзно. Ты понимаешь, что ты... Гермиона, дорогая, скажи, что это не так.       Но Гермиона молчала, её руки дрожали, а взгляд беспомощно скользил по лицам семьи Уизли.       Молли выглядела одновременно разочарованной и обеспокоенной, но её материнское тепло всё же пробивалось сквозь этот шок.       Рон резко встал, его стул с грохотом отлетел назад.       Его лицо горело от ярости, и он посмотрел на Гермиону с таким выражением, словно она изменила всему, что им было дорого. Хотя это так и есть.       — Ты что, спятила?! Это Малфой! Тот самый Малфой, который ненавидит таких как ты. — Он выплюнул эти слова с такой горечью, которую понять должна была только она.       — Рон, хватит! — резко отозвалась Джинни, вскакивая с места. Она буквально встала между братом и Гермионой, как щит.       — Вы что, все с ума сошли?! — закричал он, глядя на Гермиону так, будто не мог поверить её словам. — Этот ублюдок...он заставил тебя?       Гермиона инстинктивно отступила на шаг, как будто слова Рона могли ударить её физически.       Её лицо побледнело, а глаза наполнились слезами.       — Нет, Рон, — сказала она, несмотря на болезненное сжатие груди.       В этот момент Рон не выдержал.       — Ты серьёзно? — его голос был нестерпимо громким, и он повернулся к Гермионе, как будто готов был разорвать её на части. — Ты… ты же не собираешься это... родить?!       Джинни стояла рядом с Гермионой, её рука легла на плечо подруги, пытаясь передать хотя бы каплю тепла в этот момент. Её глаза горели не только яростью, но и защитной настойчивостью.       — Ты не можешь говорить так, Рон. Ты не знаешь, что это значит — быть женщиной, которая оказалась в такой ситуации. Ты не знаешь, каково это — столкнуться с последствиями своих решений. Но Гермиона имеет право на ошибку, как и все мы. Она живой человек.       Гермиона сжала губы.       Она смотрела на Джинни с благодарностью, но одновременно её сердце разрывалось от всего, что происходило.       Она понимала, что вряд ли кто-то сможет понять её в этом моменте.       Рон резко повернулся к Джинни, его лицо исказилось от ярости.       — Да ты вообще в своём уме, Джин? — рявкнул Рон, его кулаки сжались. — Она собралась рожать ребёнка от Малфоя! Это не может быть правдой, это... это… ты хоть понимаешь, что ты делаешь, Гермиона?!       Рон, казалось, был готов взорваться.       Он отвёл взгляд от сестры и снова уставился на Гермиону.       Его руки сжались в кулаки, а дыхание стало ещё более учащённым.       — Это шутка да такая?...Неудачная. — Рон поднял руку, указывая на Гермиону с таким гневом, что было почти страшно.       Гарри подошёл к Рону, его рука легла на плечо друга, пытаясь успокоить его, но сам он выглядел растерянным.       — Достаточно, — сказал он тихо, но твёрдо. — Ты сейчас злишься, но это не поможет. Успокойся.       Рон повернулся к Гарри, и на мгновение между ними пронёсся взгляд, полный разочарования. Он не хотел, чтобы Гарри защищал её.       — Я просто... не понимаю, — пробормотал он, наконец. — Это всё не…неправильно. — Она, мать его, переспала с эти мерзким ублюдком! — Рон покачал головой, он отказывался верить во всё это.       — Она человек, Рон! — Джинни с силой ударила кулаком по столу, её голос дрожал от эмоций. — Живой человек, который имеет право совершать ошибки!       Гермиона стояла, сжав руки, её тело было напряжено, как струна, но она не могла позволить себе рухнуть.       Её сердце было разорвано, и ей было трудно дышать, но её голос всё равно прозвучал с решимостью.       — Я не избавлюсь от ребёнка Рон, — сказала она, едва сдерживая слёзы.       В этот момент Рон не выдержал. Его лицо пылало ярким, невыносимым гневом.       Рон, кажется, хотел что-то сказать, но Гарри вывел его из комнаты.       Фред и Джордж, которые всё это время молчали, переглянулись. Фред первым нарушил тишину.       — Ну, это… неприятный сюрприз, конечно, — он попытался улыбнуться, но получилось криво.       — Да, — добавил Джордж, но его голос был более серьёзным, чем обычно.       Молли, наконец, подошла к Гермионе, и её руки снова обвили её.       Она была молчалива, но в её глазах было так много боли и беспокойства, что Гермиона почувствовала, как её сердце разрывается.       Молли обняла её так крепко, как могла, и её голос стал мягким, полным нежности.       — Мы и это переживём., — прошептала она, словно обращаясь ко всем в комнате.       Гермиона разрыдалась, уткнувшись в плечо Молли. Она слышала, как Джордж и Фред переговаривались за спиной, как Артур что-то шептал Джинни, но весь её мир сейчас сузился до этих объятий. Ужасно хотелось просто исчезнуть, чтобы не видеть этой боли в глазах тех, кого она любила.

***

      Зимняя ночь застилала мир густым мраком, и лишь слабый свет уличного фонаря пробивался через плотные шторы, оставляя на потолке расплывчатые тени.       Гермиона натянула одеяло до самого подбородка, словно пыталась укрыться не только от зимнего холода, но и от тревожных мыслей, которые роились в её голове, как разъярённые пчёлы.       Что если её решение оставить его было ошибкой?       Эта мысль снова и снова всплывала в сознании, как поплавок, что не утопить. Словно застряв в её сознании, не давая покоя ни днём, ни ночью.       Что, если она ошиблась? Что, если решение оставить его было актом отчаяния, а не смелости?       Она позволила себе мечтать о жизни без него, позволила представить, как всё было бы проще, если бы она избавилась от него.       Ее семья не смотрела бы на неё так. Уизли. Она привыкла считать их семьей. Их разочарование резало её сильнее любого клинка.       Они не сказали ничего напрямую, но в каждом взгляде, в каждом полунамеки на её "неразумность" был слышен приговор. Она представляла их мысли: как могла Гермиона, их Гермиона, допустить такую ошибку?       Она перевернулась на бок, надеясь, что смена положения принесёт хоть немного облегчения, но вместо этого почувствовала, как горечь подкатывает к горлу. Ей хотелось плакать, но она не позволяла себе этой слабости. Слёзы только подтвердили бы её бессилие перед ситуацией.       Она не могла показать, насколько она сломлена.       Не сейчас.       Если бы Гермиона решила избавиться от ребёнка, всё было бы проще. Никто бы не узнал. Никто бы не разочаровался.       Её жизнь вернулась бы в привычное русло. Но могла ли она жить дальше с таким выбором? В глубине души она знала ответ: не могла.       Если бы она сделала аборт, она никогда бы не смогла простить себя. Это был бы груз, который она несла бы до конца жизни.       Тяжёлый, невыносимый.       Гермиона прикрыла веки, стараясь наконец заснуть. Время ползло мучительно медленно, и лишь серый свет рассвета, прорывающийся сквозь шторы, напомнил ей, что ночь осталась позади.       Тяжёлое утро наступило. Она поднялась с кровати, чувствуя, как каждая клетка её тела сопротивляется движению.       Головная боль пульсировала в висках, а слабость разливалась по всему телу. Она подошла к зеркалу и посмотрела на своё отражение. Бледное лицо, тёмные круги под глазами, потускневший взгляд.       Это была не та Гермиона, которую она привыкла видеть.       Она медленно умылась ледяной водой, надеясь, что это поможет ей взбодриться, но ощущение безысходности не уходило.       В воздухе витал запах кофе. Она машинально поставила чашку с горячим напитком перед собой, но почти не притронулась к ней. Завтрак она пропустила, едва взглянув на еду — аппетита не было совсем.       Мысли о ребёнке не давали ей покоя. Она хотела этого ребёнка, она уже свыклась с мыслью, что станет матерью, но страх не отпускал. Ответственность пугала её больше всего.       Как она справится? Сможет ли она быть хорошей матерью?       Вся эта ситуация была как паутина, в которую она попала и не могла выбраться. Давление со стороны общества только усугубляло её состояние.       Как будто она больше не была той блестящей ведьмой, которая добивалась всего своим умом и упорством. Даже работа, которая всегда была её спасением, теперь стала источником стресса.       Она надела тёплый свитер и джинсы и закуталась плотнее в шарф, но холод пробирал до костей. Гермиона взглянула на календарь: ещё один день в длинной цепочке серых, бесконечных дней.       Она взяла с собой бумаги, которые нужно было разобрать, и отправилась в Министерство. Ей нужно было работать. Работа — это то, что помогало ей забыть о своих проблемах, хотя бы на время.       Когда она, наконец, добралась до Министерства магии, день уже начался. Коридоры, как всегда, были оживлёнными, поток магов и ведьм, гул голосов, яркий свет волшебных ламп, но её это только раздражало.       Каждый звук — шаги, разговоры, шелест пергамента — отдавался в голове, как гром. Ей казалось, что все на неё смотрят, хотя она знала, что это не так. Она прошла мимо коллег, кивая тем, кто пытался поздороваться, но избегая разговоров.       Она была заместителем главы отдела магического правопорядка, и теперь ей приходилось работать под давлением, как никогда прежде. Очередное совещании по поводу недавнего убийства связанного с их коллегой, и она не могла позволить себе слабость.       Рядом с ней сидел Томас Картер — мужчина с чертами, которые могли бы казаться привлекательными, если бы не его язвительная и самодовольная натура.       Картер с каждым взглядом, с каждым словом умудрялся дразнить её до предела. Он с интересом следил за её реакциями, как всегда, немного в притворном, слегка ироничном тоне, который не оставлял ни малейших иллюзий о его истинных намерениях.       Он был одним из тех, кто вечно требовал больше уважения, чем заслуживал, но, к сожалению, его знания и опыт не могли быть проигнорированы. а в его манере вести разговор всегда чувствовался налёт профессионального превосходства.       Гермиона взглянула на Гибсона, его лицо было сосредоточенным, но глаза оставались холодными и безучастными. Этот дистанцированный, почти холодный взгляд был ей хорошо знаком.       Между тем её мысли уплыли куда-то вдаль, возвращаясь к убийству Лукреция Пертхорна. Это дело казалось гораздо более запутанным, чем первоначально предполагали.       Пертхорн был сторонником реформ Карлоса Картеса, и это означало, что в его смерти было больше, чем просто политическая подоплёка. Но это понимал не каждый.       Перед Гермионой лежала папка с материалами дела. На её страницах сухими строчками описывались детали убийства, собранные факты, аналитические отчёты. Каждый пункт напоминал о хрупкости мира, который всё ещё восстанавливался после войны.       Перелистывая страницы, Гермиона пыталась найти что-то, что ускользало от неё, как вода сквозь пальцы. Всё это складывалось в неясные фрагменты, как кусочки мозаики, но не имело завершенного образа.       Гермиона не могла не заметить, как глаза Томаса Картера изучают её с необычной настойчивостью. Его глаза изучали её с раздражающей проницательностью. Это было как нож, плавно скользящий по коже — почти невидимая угроза, но ощутимая до дрожи.       — Тебе не здоровится, Гермиона? — раздался его тихий, тягучий голос, нарушив напряжённое молчание. В его тоне звучала насмешка, скрытая под тонкой маской заботы. «Говори, что тебе нужно, и не пытайся скрывать,» — было в его тоне. Он видел, как она выскользнула в туалет несколько минут назад, и теперь его поведение стало ещё более язвительным. — И глаза красные...Не выспалась?       Вопрос прозвучал так, словно Картер знал ответ заранее, но решил проверить, насколько далеко он сможет её подтолкнуть.       — Это всего лишь переработка. Всё в порядке. Просто много работы. — ответила она сдержанно, не отводя от него взгляда. Её голос был ровным, почти ледяным.       Картер чуть прищурил глаза, его губы изогнулись в тени довольной усмешки. Он наслаждался её напряжением, как будто это было частью его ежедневных развлечений. Гермиона знала, что он подбирает такие слова специально, чтобы её поддеть.       Гибсон, сидящий в конце стола, вел совещание с привычной для него невозмутимостью. Он не вмешивался в их перепалки, зная, что они не выйдут за рамки. Ему было важнее другое — он любил порядок и дисциплину, и у Гермионы не было права отвлекаться.       — Давайте вернемся к делу, — сказал Гибсон, прерывая молчание. — Гермиона, ты знаешь, что наш проект связан с древними артефактами. Мы с тобой уже обсудили это. Не будем углубляться в твои неуместные гипотезы.       Слова Гермионы про чистокровных волшебников, возможно, задели Гибсона больше, чем она думала.       Она кивнула, но его слова только усилили внутреннее недовольство. Она бы не назвала это гипотезами. Всё указывало на то, что дело было связано с чьими-то тщательно продуманными действиями, возможно, направленными на подрыв власти или даже на разрушение текущего порядка.       — Мы имеем дело с важными артефактами, — сказал Гибсон, поднимаясь и взяв одну из папок. — Напомню, что ваша основная задача сейчас это выяснить, какие из них могли быть использованы в этой цепочке событий.       Она перевернула несколько страниц в папке перед собой. Пертхорн был близок к этим артефактам, и его смерть могла быть признаком того, что он кому-то перешел дорогу, но сказать это прямо значило вступить в открытый конфликт.       — Некоторые из этих артефактов могли оказаться в руках тех, кто заинтересован в разрушении текущего порядка, — сказала она, не встречая взгляда Картера, но ощущая его холодный, сдержанный ответ. — И эти люди могут не стесняться прибегать к крайним мерам.       Она оглядела собравшихся, в её словах был скрытый намёк, который, надеялась она, что Гибсон и другие поймут.       — Гермиона, давай оставим домыслы и сосредоточимся на фактах, — прервал её Картер, склонив голову чуть набок. Его голос был хрипловатым, полным едва сдерживаемого раздражения.       Гермиона почувствовала, как её сердце сжалось, но не подала виду. Картер всегда был таким — самоуверенным, презирающим её как маглорожденную, но сдерживающимся только потому, что её должность давала ей определённую власть.       — Я просто говорю, что мы не можем исключать некоторых личностей, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие.       Картер закатил глаза, его губы изогнулись в презрительной улыбке. Его взгляд был проницательный, он знал, что у неё на уме, и его это злило. Он отпил немного кофе, а затем тяжело опёрся на стол. Он наклонился вперёд, словно готовясь к словесной атаке, но Гибсон снова перехватил инициативу.       — Нам нужно работать с фактами, а не с подозрениями, — его голос стал хриплым от недовольства.       Грейнджер кивнула, подавляя вспышку раздражения. Его слова напомнили ей, что эмоциональные споры сейчас ни к чему.       В этот момент Дэймон Драйкер, сидящий рядом с Гермионой, заметил её неудобство. Его тёмные, глубокие глаза слегка прищурились, и он тихо, почти невзначай, подал ей папку, так, чтобы никто не заметил.       — Не обращай на него внимания, — прошептал он, с лёгкой улыбкой. — Я уверен, ты знаешь, что делаешь.       Его смуглая кожа, прямая осанка и уверенные движения привлекали внимание, и для Гермионы он оставался источником лёгкости. Дэймон был вежлив, внимателен и всегда находил способ снять напряжение. Он был не только опытным аврором, но и человеком, с которым можно было легко установить контакт.       — Мы будем работать с командой, которая ведет дело Пертхорна, — продолжил Гибсон, снова поднимаясь. — Ты изучишь информацию, Гермиона, и предоставишь её нам. Но никаких более серьёзных выводов, пока у нас нет доказательств. Я хочу, чтобы вы все сосредоточились на артефактах.       Совещание длилось уже более двух часов. Гермиона не могла не заметить, как время тянулось медленно, каждый момент поглощая её внимание.       На поверхности всё оставалось профессиональным и сдержанным — Гибсон вёл дело с точностью, Картер сидел с холодным выражением, а Дэймон и Элла периодически обменивались взглядом, как будто между ними существовало какое-то невидимое, лёгкое напряжение, которое всё-таки было заметно для Гермионы.       Её внимание снова и снова ускользало от обсуждения. Время тянулося бесконечно долго. Каждый раз, когда она незаметно выходила из комнаты из-за токсикоза, она чувствовала, как взгляды коллег провожают её с недоумением.       Ей казалось, что все вокруг видят её слабость, её страх. Она чувствовала себя уязвимой, словно стояла на краю пропасти, и любой неверный шаг мог стать фатальным.       Когда в конце концов все разошлись, оставив Гермиону одну, она чувствовала, как напряжение спадает. Но в тот момент, когда она собиралась встать и забрать свои вещи, что-то странное произошло.       Склянка — маленькая, почти незаметная — выпала из её сумочки. Гермиона подскочила, быстро наклонившись, чтобы поднять её, но было уже слишком поздно. Она заметила, как Картер, стоящий у двери, застыл на месте. Он всё видел.       — Это что? — его голос был ледяным, а взгляд — острым, как нож. Гермиона в панике почувствовала, как её щеки вспыхивают. Внутри неё вспыхнуло чувство тревоги.       — Это… просто зелье. Для тошноты, — её голос был слишком спокойным, чтобы быть правдоподобным. — Это всё. Ничего важного.       Томас Картер сделал шаг вперёд, его глаза не сводились с её лица. Он не знал наверняка, он сразу понял, что что-то не так.       — Моя жена тоже принимала такие зелья, когда была беременна. — его голос стал ещё более мерзким.       Гермиона замерла. Она не могла поверить, что её это настигло так быстро. Она пыталась сохранять самообладание, но внутреннее напряжение давило на неё, как невидимый груз.       — Это не твоё дело, Картер, — её слова звучали твёрдо, но внутри она была на грани. Она знала, что скрывать беременность, особенно от такого человека, как Томас, — это игра с огнём.       Она не хотела, чтобы кто-то лишний узнал, что она была в положении.       Картер усмехнулся, но в его улыбке не было и тени иронии. Он был серьёзным, и в его глазах мерцала тень подозрения.       — Если ты не хочешь, чтобы я вмешивался в твои личные дела, — сказал он, шагнув чуть ближе, — то не стоит скрывать такие вещи, Гермиона.       Она почувствовала, как его слова эхом отдаются в её груди, как будто он и правда раскрыл её скрытые карты. Но она всё ещё пыталась не позволить его подозрениям взять верх.       — Ты ошибаешься, Томас, — сказала она, стараясь не выдать растерянности. — Это не имеет значения.       Гермиона быстро закинула зелье обратно в сумочку и снова подняла взгляд на Картер. Его выражение лица было застывшим, будто он раздумывал, как лучше атаковать. Но ничего не сказал. Тот холодный взгляд ещё долго преследовал её, когда она, наконец, вышла из кабинета.       От двери раздавался его голос, но она уже не могла быть уверена, что слышит все слова.

***

      После долгого и изнурительного дня Гермиона наконец вернулась домой. Вечерний воздух, свежий и прохладный, наполнял её дом уютной тишиной, как будто здесь всё было под её контролем.       Она с тяжестью на плечах закрыла входную дверь и оперлась спиной о её прохладную поверхность, позволяя себе глубокий вздох.       Живоглот, её преданный рыжий кот, лениво поднял голову с подушки на диване и коротко мяукнул, словно приветствуя её.       — Привет, дружище, — устало сказала Гермиона, сняв туфли и чувствуя, как напряжение постепенно спадает. Сняв остатки одежды и бросив их на кресло направилась в ванную.       Теплая вода струилась по её телу, смывая напряжение и тревогу, накопившиеся за день. Ванна, наполненная ароматной пеной, была её единственным спасением в такие вечера.       Она закрыла глаза и позволила себе расслабиться, окунувшись в это ощущение тепла и покоя. Мягкий запах лаванды наполнил комнату, создавая иллюзию уюта и безопасности, которые казались столь далекими от её повседневности.       Мысли о Драко Малфое, словно заклинание, не желали оставлять её в покое.       Его лицо, идеально очерченное, словно высеченное из мрамора. Платиновые волосы, которые так хотелось бы презирать, но они были слишком идеальны, чтобы не восхищаться ими. Его уверенная осанка, тот тон, с которым он говорил, заставляли её сердце то сжиматься от ярости, то замирать.       Но самое главное — это его глаза.       Серые, глубокие, они были для неё бесконечным источником раздражения и... искушения.       Она ненавидела его за то, что он был таким, ненавидела за то, что её тело откликалось на его присутствие. Ненависть к Малфою была острой, как лезвие ножа, но эта ненависть тоже казалась неравнодушной, слишком пылкой, чтобы быть простой неприязнью.       Она закрыла глаза, пытаясь выбросить его из головы. Но образ Драко Малфоя, со всей его уверенностью, холодной красотой и неподдающимся контролю притяжением, снова возвращался.       Тишина поглотила её, и она погрузилась в свои фантазии.       Пожалуй, это было самым спокойным моментом дня.       Выйдя из ванной, Гермиона накинула мягкий пушистый халат кремового цвета, который приятно касался её кожи.       Она собрала волосы в небрежный пучок и, переодевшись в уютные домашние штаны и свободный свитер пастельного оттенка, направилась на кухню. Её движения были медленными, почти ленивыми, но в них была некая меланхоличная грация.       На ужин она выбрала простое блюдо — тёплый суп и кусочек свежего хлеба. Её мир стал спокойным и тихим, словно окруженный невидимым куполом, защищающим её от внешнего мира.       Живоглот прыгнул на стул напротив неё и сел, внимательно наблюдая за её действиями. Гермиона улыбнулась ему и протянула руку, чтобы погладить.       — Только ты понимаешь меня, — тихо сказала она, погружая ложку в суп.       Тишину прервал внезапный стук в окно. Гермиона резко обернулась, её сердце подпрыгнуло от неожиданности.       В полумраке за окном мелькнуло что-то белоснежное. Она встала, подходя к окну, и увидела сову, которая нетерпеливо клювом стучала по стеклу. Это была изящная, крупная птица с благородным взглядом, и Гермиона сразу поняла, что это посланник из Малфой Мэнора.       Она открыла окно, и сова, аккуратно держа в клюве письмо, залетела внутрь. Живоглот зашипел и спрыгнул на пол, не одобряя внезапного гостя.       Гермиона забрала письмо и развернула его. Почерк Драко был узнаваемым — чёткие, выверенные линии, без лишних завитков.       Гермиона       Завтра с утра будь в Малфой Мэноре. Нарцисса хочет обсудить детали свадьбы.       Д.М       Гермиона закрыла окно, позволяя сове улететь обратно, и вернулась к своему месту за столом. Она больше не могла сосредоточиться на еде. Мирное уединение, которого она так жаждала, было нарушено.       Она ненавидела их — особенно его.