Цена новой жизни

      Гермиона вышла из кафе, и зимний ветер, резкий, как острие заколдованного кинжала, немедленно окутал её, беспощадно ударив по щекам. Холод проникал сквозь слои ткани, будто был зачарован пробираться к самому сердцу.       Этот порыв казался неким суровым пробуждением, словно сама природа решила встряхнуть её из забытья, заставляя вдохнуть глубже, ощутить остроту реальности, утопающей в бессчётных тревогах.       Она поправила пальто, застёгнутое до самого горла, но ощущение ледяной пустоты, будто бы извне и изнутри, не оставляло её.       Её пальцы, замерзшие и упрямо дрожащие, крепче сжали воротник пальто, но никакие усилия не могли скрыть той беспомощности, что накатывала на неё, словно лавина.       Слова, холодные и безжалостные, произнесённые Драко, вновь и вновь звучали эхом в её сознании: Ты уверена, что это мой ребёнок? — с какой убийственной отстранённостью он их вымолвил, будто бы произнёс случайную, ненужную фразу.       Внутренний голос шептал, что сомнения его разумны, что в этом заключена их суровая логика, но сердце отказывалось прощать — не жестокость ли это? Разве можно было говорить такое, зная, что её душа и так раздираема?       Узкие улочки магического Лондона, вечно живущие своей чарующей жизнью, сегодня казались ей чужими. Витрины магазинов, переливающиеся волшебным светом, манили своей сказочной притягательностью, но Гермиона почти не замечала их.       По улицам двигались маги, погружённые в свои повседневные заботы: ведьмы в старинных мантиях с пёстрыми вышивками, волшебники с тяжёлыми свитками, дети, взахлёб болтающие о чём-то своём.       Магия витала в воздухе, словно дремлющий дракон, готовый пробудиться, но даже её могущественная аура не могла пробиться сквозь клубящийся мрак в голове Гермионы.       Её шаги, сначала твёрдые и уверенные, становились всё тише и медленнее, словно под тяжестью невидимой ноши. Она вдруг ощутила, как её плечи , сначала напряжённые, будто готовые сразиться с самим миром, опустились под гнетом собственных мыслей— она не могла вспомнить, когда последний раз чувствовала себя настолько уязвимой.       Она ненавидела себя за то, что позволила Драко так на неё повлиять.       Через несколько мгновений перед Гермионой предстало здание Министерства магии — величественный монолит, будто вырезанный из незыблемой ткани магической вечности.       Его гранитные стены, испещрённые древними символами и фамильными гербами магической элиты, сияли инеем под утренними лучами, превращая фасад в сверкающий, но ледяной монумент, перед которой человек чувствовал себя песчинкой.       Это место, древний и хладнокровный страж времён, величественно взирало на неё, будто выискивая слабость в её душе. Гермиона замедлила шаг, поймав себя на мысли, что грандиозность здания болезненно контрастировала с её внутренним хаосом.       Когда она пересекла мраморный порог, её окутала величественная тишина массивного зала. Воздух здесь был густ, пропитан торжественным шёпотом прошедших эпох.       Пол, выложенный сложной мозаикой, отражал мягкий свет магических люстр, а своды над головой напоминали о нерушимости магического порядка. На стенах висели зачарованные гобелены и картины, оживавшие в едва уловимом движении, словно замершие в вечном танце. Эти изображения, наблюдающие из-под своих магических рам, внушали благоговейный страх, будто были хранителями тайн, известных лишь немногим.       Гермиона чувствовала себя частью громадного механизма, каждая деталь которого исполняла свою роль с безукоризненной точностью.       Она шагала по залу, и каждый её шаг отзывался эхом в бесконечном пространстве. Направляясь к Отделу магического правопорядка, Гермиона замечала кипучую жизнь вокруг: зачарованные свитки порхали между отделами, словно живые, перья стремительно записывали распоряжения, а авроры, собравшиеся в небольшие группы, обсуждали стратегии с выражениями серьёзности и сосредоточенности.       Это было живое, дышащее сердце Министерства, каждый элемент которого служил великой цели, но этот пульсирующий ритм лишь усиливал её внутренний дискомфорт.       Когда-то, сразу после войны, это место стало её прибежищем от боли и одиночества.       Здесь, под этими сводами, ей пришло письмо из Мунго с безжалостными строками: память её родителей уничтожена навсегда.       Она помнила тот день, словно всё произошло вчера.       Тонкий пергамент, пропитанный запахом лекарственных зелий, дрожал в её руках, а слова, начертанные аккуратным почерком целителя, разрывали её сердце на части.       Казалось, мир вокруг рухнул, оставив лишь пустоту, наполненную болью.       Если бы не работа, если бы не Гарри и Джинни, которые буквально вытащили её из пропасти отчаяния, Гермиона бы, возможно, сломалась окончательно.       Именно в стенах Министерства она нашла спасение в бесконечных делах и документах, в борьбе за справедливость, которая стала её единственной целью.       Однако этот новый смысл жизни стал разрушать то, что она когда-то считала нерушимым. С Роном всё пошло наперекосяк: он, казалось, не понимал её, не видел её боли или попросту не знал, как её поддержать. Их разговоры становились всё более редкими, пустыми, словно они говорили на разных языках.       Она отдалилась, инстинктивно закрываясь от него, и их отношения начали рушиться под гнётом невысказанных обид и разочарований.       Теперь, спустя годы, её шаги раздавались по этим коридорам с отголоском той боли, которую она спрятала глубоко внутри, а взгляд коллег, встречавших её на пути, останавливался на мгновение дольше обычного.       Кто-то сдержанно кивал, кто-то бросал короткие взгляды, полные любопытства или скрытого напряжения. Отдел магического правопорядка, где она провела лучшие годы своей карьеры, был известен своими высокими стандартами и напряжённой атмосферой, где каждый знал: малейшая ошибка могла стоить слишком дорого, теперь он встречал её иначе.       Она чувствовала, как на неё смотрят — коллеги, авроры, стажёры. Их взгляды, пусть даже мимолётные, будто вскрывали её внутренний мир, как если бы каждый знал, с каким грузом она борется.       Её внутренний мир был охвачен хаосом, словно её собственные эмоции взбунтовались против неё. Она ненавидела себя за эту уязвимость, за то, что позволила Драко Малфою вновь так глубоко ранить её.       Ей нужно было сосредоточиться, собрать свои мысли, но каждая деталь сегодняшнего утра тянула её обратно в ту пропасть сомнений и боли.       Однако её появление не осталось незамеченным.       — Грейнджер, всё в порядке? Ты выглядишь... неважно, — подала голос Лиана, маг-аналитик, сидевшая за столом, заваленным свитками. Её проницательные глаза внимательно изучали Гермиону.       — Да, всё хорошо. Просто много работы, — отмахнулась Гермиона, натянув привычную маску спокойствия.       Но в глазах Лианы мелькнуло сомнение, и Гермиона знала, что обмануть её будет непросто. Коллеги в отделе привыкли видеть Гермиону уверенной, решительной, готовой справляться с любыми сложностями, но сегодня её напряжённость чувствовалась даже в её шагах.       Разговор прервал резкий, как удар хлыста, голос мистера Гибсона, главы её отдела.       Его появление, как всегда, сопровождалось лёгким смятением среди сотрудников.       Глава Отдела магического правопорядка, Вильям Гибсон, окликнул её голосом, звучавшим как скрежет стальных шарниров — с хрипловатой язвительностью и нарочитой отстранённостью. Это был голос человека, чья власть не требовала крика: каждое его слово било точечно, словно ледяная капля, что проникает до самых костей.       — Грейнджер, уделите мне минуту. Если, конечно, ваши беседы с коллегами не столь важны, — произнёс он с едва уловимой интонацией упрёка, мгновенно вызвавшей у Гермионы лёгкую волну раздражения.       Гибсон, невысокий мужчина с седеющими волосами, уложенными так аккуратно, что они напоминали старую пергаментную карту, был мастером пассивной агрессии. Его острые черты лица, резко очерченные скулы и холодный серый взгляд внушали уважение и, порой, страх.       Присутствие Гибсона всегда воспринималось как нечто подавляющее, словно магическое давление, тяжелеющее на плечах каждого, кто осмеливался быть недостаточно компетентным.       Он не смотрел на неё в лоб — его взгляд скользнул по её фигуре, как осмотр колдмедика, который интересовался, не испортился ли образец. В его глазах застыла смесь терпения и недовольства — едва сдерживаемая эмоция, которую он проявлял с изысканной экономией.       Гермиона сделала едва заметный вдох, чтобы успокоить внутреннюю бурю. Она чувствовала, как за её спиной оживился Картер. Его язвительный интерес был почти осязаемым. Томас Картер, высокий и изящный, с шоколадными волосами, всегда тщательно зачёсанными назад, и темными, почти черными глазами, обладал особой грацией ядовитой змеи. Его ухмылка, слегка искривлявшая губы, казалась высеченной на мраморе.       Картер стоял, опираясь на край стола, его манжеты идеально выглажены, а сюртук сидел так безупречно, что, казалось, был создан с учётом каждого изгиба его тела. Он бросил ей взгляд через плечо, словно невзначай, но Гермиона знала: он не упустил ни одной детали их разговора с Гибсоном. Томас не упускал ни одной возможности подчеркнуть, что её положение, по его мнению, не более чем случайность или результат её «связей» с известными личностями.       Гермиона прекрасно знала, что его недоброжелательность основывается на простом факте: она была женщиной и магглорожденной, а его тщеславие не позволяло смириться с тем, что она занимает такую высокую позицию в отделе.       — Следуйте за мной, — коротко бросил Гибсон и, не оборачиваясь, направился к своему кабинету.       Кабинет начальника словно отражал характер самого владельца: минимализм доведённый до абсолюта.       Дубовый стол, строгий и массивный, занимал центральное место, его поверхность была почти стерильна, если не считать нескольких пергаментов, разложенных с поразительной геометрической точностью.       На стенах — ни одного украшения, лишь строгие стеллажи с книгами в одинаковых тёмных переплётах. Тяжёлый запах старого дерева и слегка горьковатых чернил наполнял воздух, создавая ощущение, что время здесь остановилось.       Не предложив ей присесть, Гибсон опустился в своё кресло, сложив пальцы в замок, и уставился на неё долгим взглядом.       — Грейнджер, ваше отсутствие на утреннем совещании не могло остаться незамеченным, — начал он, словно взвешивая каждое слово на невидимых весах. — Вы понимаете, что ваше поведение ставит под сомнение не только вашу ответственность, но и саму репутацию отдела?       Его голос звучал ровно, но в каждом слове читалось осуждение. Гермиона знала, что Гибсон мастер намёков. Его упрёки никогда не были прямыми, но больно били по эго.       — Прошу прощения за отсутствие уведомления, мистер Гибсон. Это было личное дело, требовавшее моего незамедлительного вмешательства, — спокойно ответила она, стараясь сохранять самообладание. Её голос был предельно ровным, но руки в карманах её мантии сжались в кулаки.       Гибсон приподнял бровь, слегка склонив голову набок.       — Личные дела? — протянул он с таким видом, будто ему только что предложили ввести в Министерстве магловские новшества. — Вы забываете, что служба в этом отделе требует полной самоотдачи. Именно это место сделало вас тем, кто вы есть.       Его слова, облечённые в ледяную корректность, больно ранили. Но Гермиона не позволила себе показать этого. Её спина оставалась прямой, взгляд — твёрдым.       Она знала, что заслужила своё положение.       Она знала, что находится здесь не по милости. Каждая строчка в её послужном списке — это безмолвное свидетельство бессонных ночей, проведённых за анализом бесчисленных отчётов, выходных, принесённых в жертву ради работы, и невидимой битвы за признание в мире, где магглорожденные до сих пор сталкивались с недоверием.       — Мистер Гибсон, — её голос звучал с подчеркнутой вежливостью, но в нём прорезался металл, — моё присутствие в этом кабинете — не результат чьей-либо милости. Я заработала своё место упорным трудом, и мою репутацию ставят под сомнение только те, кто не знают истинной ценности профессионализма.       Её подбородок слегка приподнялся, и она в упор посмотрела на своего собеседника. Гибсон, человек с суровыми чертами лица, тонкими губами и вечно хмурым взглядом, чуть прищурил глаза. Тень раздражения пробежала по его лицу, но он быстро овладел собой. Его манеры и убеждения всегда напоминали Гермионе об устаревших идеалах чистокровного превосходства, хотя сам он не был пожирателем смерти.       Когда я стану министром, — подумала она с внезапным холодным удовольствием, — первым делом уволю этого несносного старикашку. И, разумеется, за ним пойдёт Картер. Эта мысль добавила ей сил, и она решительно заговорила:       — Мистер Гибсон, — её голос был ровным, но в нём звучал стальной отзвук, — я считаю, что руководство отдела должно информировать сотрудников о важных визитах. Особенно когда речь идёт о таких личностях, как Малфой.       Он слегка дёрнул бровью, но быстро овладел собой.       — Это была спонтанная встреча, — ответил он с нарочитой небрежностью. — Малфой явился без предварительных уведомлений. Мы обсудили дела, касающиеся его… специфической помощи в одном из расследований.       — И при этом его делами занимается моя команда, — она прищурилась, не давая ему уклониться. — Почему я, руководитель этого направления, об этом узнаю постфактум?       Гибсон выдержал паузу. Было видно, что её слова вывели его из равновесия, как он внутренне напрягся, но, как всегда, тщательно скрыл свои эмоции.       — Возможно, вы были слишком заняты, чтобы быть в курсе всех деталей, — ответил он, глядя прямо на неё. — Я полагаю, что доверие между коллегами — ключевая составляющая нашего отдела.       Вздор, — подумала она, но в голосе не позволила этому отразиться.       — Безусловно, — её ответ был ледяным, но безупречно вежливым. — Однако, чтобы заслужить доверие, необходимо уважать профессионализм и компетенцию коллег. Я уверена, мы оба это понимаем.       Гибсон промолчал. Его челюсти были плотно сжаты, но он не позволил себе открытого раздражения. Гермиона знала, что выиграла небольшой, но значимый раунд.       Когда она вышла из кабинета, её встретил Картер, небрежно облокотившийся о стену. Его тёмные глаза, всегда полные насмешливой искры, сейчас смотрели на неё с особым удовольствием.       — Ну как, Грейнджер? Получила выговор? — спросил он с ленивой усмешкой, отрываясь от стены. Его движения были плавными, почти кошачьими, а в голосе сквозило откровенное злорадство.       — Что тебе нужно, Картер? — её тон был холодным, почти равнодушным, но внутри всё кипело.       Гермиона выпрямила спину, чувствуя, как взгляд Картера прожигает её насквозь.       В его глазах читалось что-то между насмешкой и раздражением, и она знала, что он не упустит случая поддеть её.       Его способность быть всегда рядом с Гибсоном, как его тень, раздражала её не меньше, чем его язвительные замечания. Правая рука Гибсона — так называли его в отделе, и не без оснований. Картер всегда знал, куда дует ветер, и умел подстраиваться под ситуацию. Гермиона не сомневалась, что он наблюдает за каждым её шагом, выжидая момент, чтобы подставить её.       Он хитёр, умен и чертовски опасен, — подумала она, глядя на него с подчеркнутым равнодушием. — Этот человек сделает всё, чтобы убрать меня, если представится возможность. Особенно сейчас, когда я уязвима. Но я ему не позволю.       — Всё в порядке, Грейнджер? — Картер склонил голову чуть набок, и его голос прозвучал с фальшивой заботой, скрывающей откровенное злорадство. — Вы выглядите… напряжённой. Сложно, наверное, держать всё под контролем, когда личная жизнь рушится, а?       Он выдержал паузу, словно проверяя, как его слова подействуют.       — Хотя… кто бы мог подумать, что золотая пара распадётся. Но, думаю, это было вопросом времени. Некоторые люди просто не созданы для... долгосрочных обязательств.       Его намёк был болезненно очевиден, и Гермиона почувствовала, как её сердце замерло на секунду. Но вместо того чтобы дать ему эту слабость, она вскинула подбородок и холодно посмотрела на него.       — Картер, — произнесла она низким, опасным голосом, — если бы в отделе была вакансия для жалких подхалимов, я бы не задумываясь написала тебе рекомендацию.       Его самодовольная улыбка дрогнула, но он быстро скрыл раздражение за очередной маской.       — Всегда остра на язык,— произнёс он, делая шаг в сторону, как будто освобождая ей путь. — Ну, разумеется, заместитель главы отдела может позволить себе всё, что угодно. На данный момент.       Её рабочее место находилось в дальнем углу отдела — уединённое и укрытое от лишних глаз. Кабинет был строгим и организованным. Большой дубовый стол занимал центр комнаты, его поверхность была почти пустой, за исключением аккуратной стопки документов и чернильницы. Стены украшали карты и схемы расследований, а вдоль одной из стен тянулись книжные полки с фолиантами по магическим артефактам и криминалистике.       Единственное, что напоминало о её личной жизни, — небольшая фотография на столе. На снимке она, Гарри и Рон смеялись, как в старые добрые времена. Гермиона взглянула на неё мельком, прежде чем отвернуться. Эти времена казались такими далёкими.       Одна из стен была занята книжными полками. Книги о заклинаниях, ритуалах, магических артефактах и криминалистике стояли в строгом порядке, перемежаясь с несколькими личными экземплярами из её юности.       Единственным напоминанием о её человеческой стороне была небольшая фотография на столе. Её изображение — смеющееся вместе с Гарри и Роном, в те времена, когда казалось, что всё ещё возможно.       Гермиона поймала себя на мысли, что смотрит на неё реже, чем раньше.       Закрыв дверь за собой, она опустилась в кресло и потерла виски.       Картер был прав только в одном: сейчас у неё был не лучший период. Но работа — это её территория, и здесь она не позволит обстоятельствам сломить её.       Картер хочет моего провала, — подумала она, глядя на карту расследования на стене. — Но если он думает, что сможет добиться этого, пока я здесь, он плохо меня знает.       Сжав кулак, она сосредоточилась на документах.       Работа была её бронёй, её щитом. И сейчас она собиралась использовать её, чтобы доказать всем — и себе в том числе, — что она непоколебима.

***

      Гермиона знала, что разговор с Гарри будет нелёгким.       Она долго обдумывала, как начать, какие слова подобрать, чтобы донести до него суть, не разрушив их дружбу.       Весь путь до дома Поттеров она уговаривала себя, что Гарри поймёт её, что он, как никто, умеет справляться с трудными новостями.       Но тревога всё равно сидела глубоко внутри, будто острый осколок, который невозможно вытащить.       Когда Гермиона вошла в уютный дом Поттеров, её встретили радостные детские крики и теплая улыбка Джинни.       Ужин наполнял пространство ароматом специй и запечённых овощей, а книги, фотографии и игрушки, разбросанные по комнате, создавали ощущение семейного счастья.       — Гермиона, ты пришла! — Джинни обняла её крепко, будто хотела передать часть своего тепла.       Дети, завидев тётю Гермиону, радостно закричали, а Гарри, играя с ними на полу, поднял голову и улыбнулся.       Этот образ — Гарри, смеющийся с детьми, — вонзился в её сердце, вызывая болезненный контраст с той тяжестью, которую она принесла в этот дом.       — Гермиона, ты с нами? — поддразнила Джинни, заметив, что подруга отвлеклась.       — Да-да, — пробормотала Гермиона, пытаясь улыбнуться.       Она поговорила с детьми, позволила Джинни отвлечь её легкой болтовнёй, но мысли о грядущем разговоре не отпускали. Гермиона взглянула на Гарри: его глаза были добрыми, полными заботы, и в этот момент она ощутила новый укол сомнений.       Она знала, что должна сказать ему правду, но боялась увидеть разочарование в его взгляде.       — Гермиона, ты выглядишь напряжённой, — заметила Джинни, усаживаясь рядом с ней. — Всё в порядке?       Гермиона только кивнула. Но Джинни знала её слишком хорошо, чтобы принять это молчаливое «да».       — Иди поговори с ним, — тихо сказала Джинни, мягко сжимая её руку. — Гарри поймёт.       Гермиона сделала глубокий вдох и встала.       Она нашла Гарри в детской. Он сидел на полу, выстраивая башню из кубиков вместе с Джеймсом и Альбусом.       Улыбка озаряла его лицо, и на мгновение Гермионе захотелось развернуться и уйти.       Но она знала, что это невозможно.       — Гарри, — тихо произнесла она. Её голос звучал так, будто она не узнала его.       Он обернулся, его улыбка угасла, заметив её выражение.       — Что-то случилось? — спросил он, поднимаясь на ноги.       Гермиона кивнула в сторону двери.       — Мы можем поговорить наедине?       Гарри нахмурился, но кивнул.       Он обнял детей, прошептал им что-то успокаивающее и вышел из комнаты вслед за ней.       Они остановились в небольшой гостевой комнате.       Гермиона закрыла за ними дверь, её руки слегка дрожали.       — Гермиона, ты меня пугаешь. Что происходит? — произнёс Гарри, его голос был мягким, но напряжённым.       Гермиона глубоко вдохнула, собрав всё своё мужество.       — Гарри, это важно, и я должна сказать тебе это сейчас. Это... касается Малфоя.       Она почувствовала, как его внимание сосредоточилось на ней.       Тишина между ними стала почти осязаемой.       — Что он сделал? — быстро спросил Гарри, его тон стал острым.       — Я беременна, — произнесла она, каждое слово словно давалось с усилием. — От него.       Когда Гермиона произнесла те слова, время для Гарри словно остановилось.       Внутри его головы разразился хаос: фразы, чувства, образы — всё смешалось в одну оглушающую бурю.       Это было невозможно, немыслимо.       Малфой.       Его лучшая подруга.       Нет.       Это не могла быть правда.       Он смотрел на неё, как будто видел впервые, его лицо побледнело, а руки сжались в кулаки, пока мысли сменяли одна другую с леденящей скоростью: "Он использовал империо. Или... или что-то хуже. Зелья. Проклятия. Это же Малфой! Он мог на неё напасть!" Эта идея была одновременно мучительной и обжигающей.       Если он её принудил, если он сделал это насильно...       — Он изнасиловал тебя? — наконец произнёс он, его голос хрипел, как от усталости.       Он хотел убедиться, услышать от неё, что она была жертвой.       Это было единственное объяснение, которое укладывалось в его голове.       — Гарри, нет, — тихо сказала Гермиона, опуская глаза.       Его тело напряглось так, словно всё вокруг него стало угрожать.       Его лучшая подруга, та, с кем он боролся бок о бок, стояла перед ним и говорила, что это произошло по её воле.       — Ты... ты хочешь сказать, что сама... — он запнулся, не в силах закончить предложение. — Ты согласилась?       — Это была ошибка, — призналась она, её голос дрожал. — Но я...       — Нет! — выкрикнул он, не давая ей закончить. В его голосе звучала ярость, холодная и убийственная. — Нет, Гермиона. Ты не могла. Ты не могла просто взять и... и переспать с ним! С тем, кто угнетал нас! Кто стоял по другую сторону войны, черт возьми!       Он отошёл от неё, будто боялся, что близость с ней сейчас причинит ему физическую боль. Его шаги гулко раздавались в комнате, как удар за ударом.       — Мы вместе боролись с этим дерьмом, — его голос был полон горечи. — Ты не можешь оставить этого ребёнка, Гермиона, — его голос стал холодным, почти шепотом, но в нём таилась угроза.       — Гарри, хватит! — закричала Гермиона, слёзы текли по её щекам, её голос сорвался. — Ты думаешь, мне легко? Я не планировала этого, но это произошло! Я не собираюсь оправдываться, но это мой выбор, моя жизнь, и я не стану отказываться от этого ребёнка!       Эти слова будто вонзились в него ножом.       Ребёнка.       Он видел её лицо, её слёзы, её отчаянную попытку удержаться на плаву, но не мог избавиться от картины в своей голове: Малфой, касающийся её, Малфой, разрушающий всё, что они защищали.       Всё, что было важным.       Он почувствовал, как его гнев переходит за грань.       Внутри него всё разрывало на части.       Гнев, боль, предательство.       Всё смешалось в одно желание — уничтожить Малфоя.       Он хотел найти его, прямо сейчас, и заставить заплатить за всё.       За это.       За её слёзы.       За их дружбу, которая трещала по швам.       — Он умрёт, — прошептал Гарри, его глаза вспыхнули яростью. — Я убью его, Гермиона. Ты слышишь? Я сделаю то, что должен был сделать ещё в школе.       — Гарри... — начала она, но он не дал ей продолжить.       — Нет, ты послушай меня! — его голос повысился, на грани истерики. — Ты думаешь, Малфой примет тебя? Ты думаешь, он вдруг забудет, что ты маглорожденная? В мире волшебников ты сейчас сама подписываешь себе приговор. Ты вырастишь ребёнка одна, без помощи, без поддержки. Это клеймо.       Он замолчал, борясь с подступающими слезами.       Она была ему как сестра.       Он не мог позволить ей пройти через этот ад.       — Зачем он тебе, Гермиона? — его голос стал тише, но в нём звучало неподдельное отчаяние. — Этот ребёнок будет балластом, который утянет тебя на дно. Тебе это не нужно. Ты можешь исправить это сейчас.       — Гарри, — тихо сказала она, глядя ему прямо в глаза, — я не собираюсь избавляться от ребёнка.       — Почему? — выкрикнул он. — Почему? Зачем тебе это? Это Малфой! Это его ребёнок!       Гермиона глубоко вдохнула, стараясь собраться. Её голос дрожал, но слова были твёрдыми:       — Потому что это не только его ребёнок, Гарри. Это и мой ребёнок. Это часть меня.       Гермиона посмотрела на Гарри, и в её глазах он увидел не только боль, но и ту тяжесть, которую она носила в себе годами.       Её голос дрожал, но в нём звучала сила, которая всегда делала её такой несломленной.       — Гарри, ты думаешь, я делаю это просто так? Думаешь, мне легко? — она замолчала, стиснув кулаки, словно пытаясь удержать весь вихрь эмоций внутри. — Я прошла войну, я потеряла родителей, Гарри. Я пыталась вернуть их. Чёрт возьми, я отдала всё, что могла, но магия... Они ушли, и я не смогла их удержать.       Она отвернулась, смахивая слёзы, которые всё равно предательски скатились по её щекам.       — После войны я собирала себя по кусочкам. Каждый день был борьбой. Просыпаться, дышать, находить хоть какой-то смысл продолжать... Я потеряла всё, что могла, и каждый раз, когда я думала, что достигла дна, находился ещё один способ, как жизнь могла ударить меня сильнее.       Гарри стоял, не в силах ничего сказать. Её слова пронзали его, как кинжалы, заставляя понимать ту глубину страданий, о которых она никогда не говорила.       — А теперь ты хочешь, чтобы я своими руками избавилась от единственного, что у меня осталось. От ребёнка, который... который стал частью меня. Ты думаешь, я не понимаю, кто его отец? Думаешь, я не осознаю, что это всё усложняет? — она развернулась к нему, и в её глазах светилась боль, но и решимость. — Но это моя жизнь. И это моё решение. Я просто... не могу больше терять. Я не хочу.       Её голос затих, и Гарри почувствовал, как эта тяжесть словно упала и на него.       Она потеряла слишком много, чтобы теперь добровольно расстаться с чем-то ещё.       — Гермиона... — его голос прозвучал едва слышно, в нём всё ещё оставались упрёк и страх. — Этот ребёнок... он может сломать тебя.       Она горько усмехнулась.       — Гарри, я уже сломана. Но это не значит, что я не могу жить дальше.       Она вытерла слёзы и вскинула подбородок, будто ставя последнюю точку в этом разговоре.       Гарри ничего не ответил.       Он понимал её страхи, её боль, но его сердце разрывало осознание, что он не мог оградить её от того, что ожидало впереди.

***

      Ночной клуб Блейза Забини был воплощением роскоши и дерзости.       Расположенный в самом сердце Лондона, он славился своей уникальной атмосферой, которая привлекала элиту магического и маггловского общества.       Даже снаружи здание впечатляло: его фасад, выполненный из тёмного стекла и обсидиана, отражал огни города, создавая эффект мистической завесы.       Над входом, подсвеченная серебристо-серым светом, красовалась лаконичная табличка с названием клуба — "Valhalla", что символизировало его способность дарить посетителям забвение на одну ночь. Она словно говорила: «Здесь вы найдёте всё, что ищете, но заплатите высокую цену».       Этот клуб, отражает характер своего владельца: дерзкий, загадочный и стильный.       Здесь не место кричащей роскоши — всё пропитано изысканным минимализмом, подчёркивающим вкус бывшего слизеринца.       Музыка здесь оглушительная, но в то же время завораживающая. Ди-джеи, которых приглашает Забини, — это самые известные магические исполнители, умеющие сочетать традиционные инструменты с зачарованными битами. Басы буквально вибрируют в воздухе, заставляя сердца посетителей биться быстрее. Гул голосов смешивается с ритмом музыки, создавая атмосферу, где границы между реальностью и безумием стираются.       Бар — отдельный шедевр.       Огромная стойка из чёрного оникса с мягкой серебристой подсветкой словно парила в воздухе. Полки за барменами переливались всеми цветами, на них стояли бутылки с огневиски, эльфийским вином и редчайшими зельями, придающих напиткам безумие.       Бармены, ловко жонглируя ингредиентами, создавали коктейли, которые сверкали и искрились, будто наполненные чистой магией. Запах трав, специй и алкоголя смешивался в воздухе, заполняя пространство тонким, пьянящим ароматом.       Для тех, кто хочет уединения или предпочитает обсуждать дела, существует VIP-зона.       Она расположена на втором уровне клуба и представляет собой полукруглый балкон с видом на танцпол.       Вход сюда строго охраняется магическими чарами, а пространство защищено заклинаниями заглушения, исключающими возможность подслушивания.       Интерьер зоны более мягкий и сдержанный: глубокие чёрные диваны с кожаной обивкой, низкие столики из дымчатого стекла и свечи, свет которых никогда не мерцает, создавая ровное освещение.       Здесь можно вести разговоры без риска быть услышанным, и именно здесь проводятся самые важные встречи.       Драко Малфой сидел в одном из глубоких кресел. Его идеально сшитая тёмно-синяя рубашка подчёркивала холодную аристократическую красоту, а серебристые волосы, уложенные безупречно, ловили мягкий свет. В руке он держал бокал огневиски, слегка кружа жидкость в бокале. Его взгляд был сосредоточен, почти отрешённый, как у хищника, выжидающего идеального момента для атаки. Воздух вокруг него был напряжённым, словно сам Малфой был центром гравитации, стягивающим на себя внимание.       Малфой редко говорил впустую.       Его молчание, как правило, было более красноречивым, чем чьи-либо речи.       На столе перед ними лежали бумаги, фотографии и записи. Лицо Карлоса Картеса смотрело с одного из снимков — смуглая кожа, густые тёмные волосы, проницательные глаза.       Полукровка, выросший в Великобритании, но с итальянскими корнями, он возвёл себя на пьедестал спасителя маглорожденных.       Однако за его речами о равенстве скрывались амбиции куда более тёмные.       Теодор, развалившись в кресле, с ленивой усмешкой рассматривал бумаги на столе перед ними. Его поза выражала лёгкость, но глаза блестели хитрым интересом.       Даже сейчас, когда за каждым их шагом скрывался риск, он умудрялся сохранять легкомыслие.       — Вы только взгляните на этого ублюдка, — пробормотал Теодор, кивая на фотографию Картеса. — Думаю, он тратит больше времени на укладку волос, чем на свои революционные речи.       Блейз Забини, сидящий рядом, бросил на Теодора тяжёлый взгляд. Его идеально скроенный чёрный костюм подчёркивал серьёзность, а тёмные глаза сверлили бумаги, разложенные перед ним.       В отличие от Теодора, его внимание было сосредоточено на сути дела.       — Если бы его тщеславие было его единственной слабостью, мы бы давно спали спокойно, — проговорил он, его голос звучал глухо, но уверенно. — Картес знает, как использовать слабости системы. У него есть влияние, и, ты знаешь, что слухи не врут — кто-то в Министерстве ему помогает. И это не рядовой чиновник.       Теодор хмыкнул, кружа виски в бокале.       — Министр закрывает на это глаза, — продолжил Блейз, перелистывая бумаги. — Полагаю, боится нового бунта. И время, надо признать, для чистокровных сейчас неспокойное. Эти банды мстителей охотятся на всех, кто имел хоть какое-то отношение к Пожирателям. Ситуация выходит из-под контроля.       — И министерство решило защитить нас, позволив чужестранцу править в нашей стране, — проговорил он с издевкой. Его голос, лёгкий, почти весёлый, был полон яда. — Какая ирония. Волдеморту они позволили вернуться, а теперь делают то же самое с этим итальянским ублюдком. У них, видимо, слабость к диктаторам.       Драко Малфой, сидящий напротив, даже не шелохнулся. Его глаза, холодные и лишённые эмоций, пристально смотрели на одну точку, будто он видел что-то, невидимое для остальных. Он слушал, анализировал, но не вмешивался.       Забини, казалось, едва сдерживал раздражение. Он подался вперёд, его крепкие пальцы касались столешницы, будто он искал точку опоры.       Нотт легко откинулся на спинку кресла, одной рукой кружа в бокале янтарный виски. Его поза, как и вся его манера держаться, выражала лёгкость и равнодушие, но глаза выдавали большее — он внимательно следил за каждым движением собеседников, каждую реплику оценивая с едва заметной усмешкой.       — Выбор был очевиден, — произнёс он с ленивым прищуром, рассматривая багряный отблеск огня в бокале. — Перешедших на его сторону не пугает ничего. Ни мы, ни Министерство, ни последствия. Для таких людей самое важное — быть на стороне победителя.       Блейз напротив выглядел полной противоположностью. Его тёмные глаза, глубокие, словно бездонные колодцы, холодно впивались в документы, разложенные на столе. Пальцы, тонкие, изящные, но сильные, медленно листали страницы, словно каждое движение требовало осмысленности. Он молчал, но молчание его было наполнено напряжением.       — Победителя, — повторил он наконец, резко подняв взгляд. — Ты называешь его победителем, но его победы – это поражения для всех нас.       Блейз, проигнорировав Теодора, продолжил, слегка склонившись над столом. Его голос стал ниже, тяжелее, как будто каждое слово давалось с трудом.       — Это больше, чем просто игры в политику. Картес понимает, как использовать слабости системы. Британия изранена после войны, как и Франция. Их лидеры боятся нового конфликта. Министерство закрывает глаза на всё, что творится вокруг, лишь бы не повторить ошибку прошлого. Волдеморт оставил им шрамы, и они предпочитают позволить другому узурпатору взять верх, лишь бы сохранить иллюзию мира.       Нотт, явно потеряв интерес к серьёзности темы, хмыкнул, вытягивая ноги вперёд.       — Мир, ха. Как будто они вообще понимают, что это такое. Министры, политики, все эти мелкие крысы. Их мир — это когда они не чувствуют клыков у своей шеи. А Картес? Он чувствует, и его это заводит.       Драко поднял взгляд, холодный и бесстрастный. Его голос прозвучал тихо, но каждый в комнате почувствовал вес его слов:       — Картес знает, чего хочет. Он всегда знал. Для него это не игра. Это план. И он слишком хорошо продуман.       Эти слова заставили воздух в комнате будто бы охладеть.       Теодор задумался, его шутливое выражение сменилось лёгкой тенью обеспокоенности.       — Ты имеешь в виду артефакты? — спросил он, убрав изголодавшуюся улыбку с лица.       Блейз покачал головой, словно объясняя очевидное.       — Он их уже собрал. Большинство. Осталось лишь несколько. И нам не нужно быть провидцами, чтобы понять: у него есть доступ туда, куда не должен был быть. Это не просто пропажи. Это предательство.       Слово повисло в воздухе, обнажённое и холодное. Каждый знал, о чём идёт речь, но произнести больше не решались.       За пределами стен "Вальхаллы" бушевал мир, полный ненависти и страха. Банды отмщения охотились за чистокровными магами, не разбирая, были ли те сторонниками Волдеморта или просто родились в "неправильной" семье.       На этом фоне Картес выглядел не просто угнетённым, а человеком, который знал, как воспользоваться хаосом.       Его семья пострадала от фанатиков в Британии — мать убита, брат исчез.       Эти раны, казалось, стали его топливом.       Полукровка, презираемый и в чистокровных кругах, и среди маглорожденных, он нашёл способ объединить обе стороны против общего врага.       Драко поднялся, бесшумно и хищно, как кошмар, материализующийся из тени. Его пальцы медленно, почти лениво разгладили складку на манжете, но в этом движении было что-то пугающее — слишком безразличное, слишком контролируемое.       Как будто все внутри него кипело, но наружу прорывался только ледяной холод. Он посмотрел на бумаги, его взгляд задержался на одном из имён, мелькнувших среди строк. Он медленно выдохнул, позволяя напряжению сжать воздух вокруг себя ещё сильнее.       — Предатель, — тихо произнёс он, словно проглатывая каждую букву. — Это не вопрос. Это утверждение.       Блейз не отрывал взгляда от Малфоя, словно пытался читать между строк, но лишь кивнул, сдержанно, почти машинально.       — Ты уверен? — спросил Теодор, на этот раз без своей привычной усмешки. В его голосе мелькнуло что-то, похожее на интерес или даже тревогу.       Драко выпрямился, его фигура напоминала натянутую струну — каждая мышца была под контролем, каждое движение до мелочей рассчитано.       В комнате повисло молчание, напряжённое и давящее, словно сам воздух боялся пошевелиться. Его друзья знали этот взгляд: холодный, беспощадный, словно лезвие, готовое перерезать горло.       Это не было чем-то новым.       Они уже видели его таким, знали, на что он способен. Он не любил говорить вслух о своих намерениях, но всем присутствующим и так было ясно, к чему ведёт его решимость.       Малфой был опасен.       Не потому, что угрожал, — он никогда не тратил слова на предупреждения.       Его сила заключалась в безжалостной точности, с которой он воплощал свои намерения. Теодор бросил короткий взгляд на Блейза, будто ища подтверждения своим мыслям, но Забини лишь сдержанно кивнул, не отрывая взгляда от Драко.       Каждое слово, произнесённое Малфоем, звучало словно приговор, но самым устрашающим было его молчание.       Оно кричало громче любых слов.       Он наконец заговорил, тихо, но голос его был словно лезвие, режущее ткань тишины.       — Они думают, что могут играть со мной. Каждый из них узнает, как дорого обходятся такие игры.       Его друзья не удивились. Они давно привыкли к его мрачной уверенности, к этой тонкой грани между разумом и чем-то гораздо более тёмным.       Теодор усмехнулся, но в его улыбке не было ни веселья, ни лёгкости.       — Надеюсь, ты оставишь от него что-то, чтобы мы смогли потом посмотреть, как из него выпотрошили всё дерьмо. Блейз медленно поднял голову, его взгляд был строг и холоден.       — Ты уже решил всё?       Драко не ответил сразу. Он медленно выдохнул, будто взвешивая слова.       — Да.       Ему было плевать на имя, на предысторию, на причины. Единственное, что имело значение, — это то, что этот человек оказался на стороне Картеса.       А этого, по мнению Малфоя, было более чем достаточно для вынесения приговора.       Он не будет кричать или угрожать.       Не станет устраивать сцены.       Он просто сделает то, что считает нужным.       И это было самым страшным.       — Когда я закончу, — продолжил он, почти шёпотом, — никто из них не захочет повторить его ошибку.       Блейз отвёл взгляд, делая вид, что смотрит в бумаги, но его пальцы крепче сжали края страницы.       Даже он, привыкший к мрачным речам Малфоя, чувствовал холод от этих слов.       Теодор, напротив, выглядел почти развлечённым. Он вытянул ноги и громко засмеялся, явно желая разрядить обстановку.       — Ты, блядь, всегда умел пугать. Напомни, почему мы до сих пор твои друзья?       Драко даже не взглянул в его сторону.       — Потому что знаете, на чьей стороне быть, когда начнётся настоящая война.       Эти слова прозвучали, как выстрел, окончательно перечеркнув любую возможность для шуток.       Блейз и Теодор одновременно обратили внимание на Драко. В их глазах скользнула тень понимания: ситуация была серьёзной, и её последствия не оставляли места для шуток. Малфой не чувствовал нужды объяснять что-то, он молчал, но в нём уже нарастала решимость, как невидимая буря, готовая прорваться наружу.       Он сделал долгий вдох, потом, словно сам себя раздумывая, произнёс сдержанно, больше для себя, чем для них:       — Я стану отцом.       Тишина сдавила воздух в комнате. Это было не просто заявление — это было как гром среди ясного неба. Блейз и Теодор посмотрели на него, словно ухо открылось впервые. Разговоры в клубе, смех, музыка — всё исчезло, как будто мир на секунду замер.       — Что ты сказал? — спросил Блейз, его голос стал напряжённым и тихим, как будто пытался понять, что только что услышал.       — Ты издеваешься? — добавил Теодор, его лицо выражало недоумение. — Кто?       — Грейнджер, — произнес Драко, не скрывая своего раздражения от их реакций.       — Гермиона? — повторил Блейз, ещё не осознавая, что он только что услышал. Его глаза расширились, в них читалась смесь шока и растерянности.       — Гермиона? Ты серьёзно, блядь? — Блейз вряд ли мог скрыть свой гнев. В его голосе было что-то, как у дракона перед атакой — почти взрывное.       — Ага, Гермиона. Какая тебе разница? – Драко бросил это с вызовом, облокотившись на стол и глядя на Блейза, словно бросая ему вызов.       Теодор, облокотившись на спинку кресла, не удержался от своей традиционной шутки, хотя было видно, что он сам не верит в происходящее:       — И как тебе это удалось, Малфой? Наконец-то одолел неприступность золотой девочки? Уверен, она была так же сдержанна, как и на уроках, хотя... нет, она оказалась плохой девочкой, да?       Драко бросил на него тяжелый взгляд, не скрывая раздражения:       — Расскажи Драко, что она вытворяла. Не унимался Нотт. — Ну же, она сама села на твой член или пришлось повозиться?       Теодор продолжал весело смеяться, как всегда. Но когда Блейз схватил его за рукав, глаза Забини засветились, и он вдруг резко стал серьёзным.       — Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Это не просто интрижка, Драко. Она беременна. Она беременна блядь, что ты собираешься делать? В нашем мире женщина с ребёнком вне брака – это пиздец, – это полный пиздец... – он махнул рукой, словно стараясь удержаться от грубостей. – Она будет уничтожена. Её просто вычеркнут, она станет изгоем, её выкинут отовсюду.       Драко молчал, но это задело его сильнее, чем он ожидал. Он знал, что Блейз прав.       Магический мир, особенно чистокровные, не терпел таких нарушений, и ребёнок вне брака мог обернуться для Грейнджер клеймом позора.       — Значит, придётся её заставить выйти за меня, – процедил он сквозь зубы, чувствуя, как это решение становится для него всё более очевидным.       — Заставить? Ты с ума сошёл? – Блейз взмахнул рукой, его голос становился всё жёстче. – Куда ты хочешь её затащить? Мне конечно похуй на неё, но сейчас она беременна нахуй и наверняка всё это, весь этот пиздец раздавит её. Ты действительно думаешь, что она согласится?       — У неё нет выбора, она ни о чём не узнает – ответил Драко холодно. – Это мой ребёнок, и я решаю, как будет.       Тео, откинувшись в кресле, лениво протянул:       — Конечно, долг превыше всего, да, Драко? Гермиона Грейнджер и Драко Малфой. Это будет достойный союз, – он скривился в ухмылке, бросив на Драко косой взгляд, – ты хоть подумал, что с тобой будет? Как вы будете объясняться с Поттером? Он тебе этого не простит.       — А мне плевать, что подумает Поттер, – отрезал Драко, сжав зубы.       — Но это не только твоё дело, Драко, – Блейз взорвался, его глаза сверкнули гневом. – мы друзья, мы союзники, нельзя просто так взять и подставить нас всех.       — Как ты собираешься заставить её согласиться? Ты реально считаешь, что после всего, что было, ты можешь вот так просто взять и жениться на ней?       — Отъебитесь от меня, я всё решу. – Драко выплюнул эти слова с холодной уверенностью.       Теодор подался вперёд, ухмыляясь ещё шире, и, не глядя на Блейза, отпустил, словно невзначай:       — Так, значит, Грейнджер всё-таки сумела под тобой полежать, а? А я думал, она неприступная, вся такая правильная… Видимо, сдалась, девочка. Так что, Малфой, каково это — завалить саму святошу Грейнджер?       Драко не ответил, его взгляд стал ледяным, как камень. Он наклонился чуть ближе и сказал, с таким холодом в голосе, что казалось, будто он просто не перенесёт этой дурацкой шутки:       — Ещё раз вякнешь подобное, Нотт, и я тебе наглядно покажу, каково это — валяться на полу с разбитыми нахуй зубами. Завались уже.       Тео лишь усмехнулся, подняв руки в жесте мнимого смирения, и откинулся назад.       — Ладно, ладно, мистер ответственный папаша. Но кто бы мог подумать: Драко Малфой и святая девственница Грейнджер. Да, времена меняются.       В этот момент Блейз, наконец, прервал напряжённую тишину, вставив с суровостью:       — Всё, завязываем. У нас есть дела поважнее, чем твоё недовольство, Тео.

***

      Гарри проснулся от резкого, почти яростного стука в дверь. В первое мгновение ему показалось, что это часть сна, но звук повторился, громкий, как молот, вгрызающийся в древесину.       Он открыл глаза, сердце бешено колотилось в груди. Комната была погружена во мрак, лишь тусклый свет уличного фонаря пробивался через щели занавесок, вырисовывая на стенах призрачные силуэты.       Атмосфера была зловещей, будто сама ночь напряглась в ожидании чего-то страшного.       Джинни, лежавшая рядом, шевельнулась, её лицо было осунувшимся и бледным в полумраке. Она приподнялась на локте, сонно и тревожно глядя на мужа.       — Гарри, что происходит?       Он лишь качнул головой, взгляд его устремился на дверь. Не отвечая, Гарри натянул свитер, его движения были резкими, почти механическими.       Сердце билось в груди, как запертая птица, а в голове уже клубились мрачные предчувствия.       Выйдя в коридор, он сразу увидел несколько фигур, стоявших в напряжённой тишине. Среди них выделялся Рон, лицо которого было бледным, как мел, глаза потемнели от напряжения.       — Убийство, — сказал Рон, не скрывая тревоги в голосе. — Лукреций Пентхорн. Ты должен это увидеть.       По дороге к месту преступления Рон сообщил, что жертвой стал — известный высокопрофильный маг, который работал в Министерстве магии. Пентхорн был чистокровным волшебником, чья семья веками служила в самых высоких кругах магического мира.       Он был одним из ведущих экспертов в области древних артефактов и магических ритуалов.       Последнее время его амбициозные исследования, направленные на возвышение маглорожденных, вызывали как восхищение, так и яростное сопротивление среди тех, кто придерживался старых традиций.       Пентхорн мечтал раскрыть тайны древних магических объектов и использовать их для достижения равенства в магическом сообществе.       Магическая телепортация перенесла их в Хогсмит. Воздух был пропитан холодной влагой, и ночь казалась бесконечной. Особняк Лукреция Пентхорна был стиснут между домами, словно прячущийся зверь. Дверь была распахнута настежь, словно приглашая их войти в бездну.       Кабинет, где произошло убийство, встретил их гнетущей тишиной и запахом — смесью металла, гнили и чего-то более зловещего. Гарри первым вошёл внутрь, но даже он, повидавший многое, застыл на месте.       Лукреций Пентхорн лежал на полу, но его нельзя было назвать просто телом. Это было зрелище ужаса и жестокости. Его голова запрокинута назад, угол шеи выглядел неестественно изломанным. Рот был широко раскрыт, словно в последнем крике, но звука не было, лишь застывшая немая агония.       Его глаза — широко распахнутые, наполненные смертельным ужасом — смотрели в потолок. Одна из глазниц была повреждена, словно это животное хотело что-то вырезать.       Руки Пентхорна были подняты и привязаны к спинке перевёрнутого стула.       Запястья изуродованы, кожа содрана, кровавые куски мяса свисали, как ленточки, обнажая белизну костей.       Пальцы искорёжены, ногти вырваны — всё указывало на то, что его заставляли говорить, мучили, выдавливая каждую крупицу информации.       Ноги жертвы были вывернуты в коленях, словно их ломали медленно, наслаждаясь каждым треском костей. Они были прижаты к телу так, будто его заставили сжаться в жалкой пародии на вывернутую эмбриональную позу.       — Он хотел, чтобы он кричал, — хрипло сказал Гарри. — Это был не быстрый конец. Он делал это медленно. Снова и снова.       Но больше всего ужасала кровь. Она была повсюду: густая, тёмно-алая, почти чёрная.       Она растекалась по полу, образуя зловещие узоры, которые, казалось, не были случайностью. На первый взгляд это выглядело, как лужи, но присмотревшись, Гарри заметил, что линии крови образуют нечто похожее на древние руны или магические символы.       Книги, выброшенные из полок, были разорваны, страницы валялись вокруг тела, пропитанные кровью.       Среди них — обрывки текстов на древних языках, изображения ритуальных жертвоприношений и схемы магических печатей. На стенах, прямо над изуродованным телом, неизвестная рука оставила надписи.       Слова на неизвестном языке, каждая буква выцарапана в штукатурке с такой силой, что вокруг отпечатков оставались трещины.       — Это ритуал, — едва слышно произнёс Рон. Его голос сорвался, и он сделал шаг назад, пытаясь отвести взгляд от изувеченного тела.       Гарри подошёл ближе. Наклонился над телом, чувствуя, как холодная волна ужаса пробегает по его позвоночнику.       Под ногтями Лукреция виднелись кусочки ткани — его собственная кожа. Он драл себя до крови, пытаясь освободиться.       — Это не ритуал, — произнесла Луна, её голос был тихим, но в нём звучала уверенность. Она медленно провела пальцем по одному из кровавых символов на полу, будто пытаясь почувствовать его смысл. — Это сообщение. Он хотел, чтобы мы поняли… но не всё.       Поттер взглянул на неё, затем снова опустил глаза на тело Лукреция. Линии и разрывы, оставленные на его плоти, могли быть частью какого-то сложного кода, но сейчас они были лишь бессмысленной болью, застывшей в пространстве.       — Послание? — произнёс Рон, вытирая пот со лба. Он держался, но его голос выдавал напряжение. — Если это послание, то оно чертовски уёбищное.       Артур Беннетт, который всё это время стоял в стороне, шагнул ближе. Он был одним из самых опытных авроров, и его суровое лицо оставалось бесстрастным, даже когда он взглянул на то, что осталось от Пентхорна.       — Это не ритуал в традиционном смысле, — сказал он, склонившись к телу. Его глаза задержались на глубоких порезах, нанесённых на грудь жертвы. — Никаких следов непростительных. Убийца обошёлся без заклятий, что делает всё ещё более странным. Почему использовать такие методы, если можно было бы просто… закончить всё быстрее?       — Пиздец, — прошипел Рон, глядя на изувеченное тело Лукреция. Его лицо скривилось от омерзения, и он отвернулся, но только на мгновение. — Эта мразь просто наслаждалась этим. Нормальный человек не сделает ничего подобного.       — Нет, — мрачно сказал Мур, изучая вырезанные на коже жертвы символы. — Человек, который это сделал, не просто убивал. Он хотел, чтобы жертва страдала. И чтобы мы видели это.       Рон побледнел ещё больше, но не отвёл глаз. Его голос дрожал от злости:       — Сраный извращенец, — резко добавил Рон, с силой пнув ножку стула, стоящего рядом. Тот со скрипом отодвинулся, но его шум лишь подчеркнул гнетущую тишину комнаты. — Этот сукин сын, кто бы он ни был, получал от этого удовольствие. Ему нужно было выставить всё напоказ.       Гарри стоял рядом с телом, его руки были сжаты в кулаки. Он смотрел на Лукреция, но в его голове крутились слова, которые он не мог произнести вслух.       — Это… своего рода искусство. Извращённое, отвратительное искусство. — сказала Луна, её голос был едва слышен. Она медленно обошла тело, разглядывая следы на полу.       — Говённое искусство, — огрызнулся Рон. — Если это животное думает, что мы не найдем его, он ошибается.       — Он думает, что умнее нас, — сказал Мур, сложив руки на груди. — Он играет в свою игру.       — Возможно, это Карлос Картес, — наконец произнёс Гарри. Его голос был полон сомнений, но он не мог игнорировать этот факт. — Лукреций был одним из его сторонников. Если это месть…       — Месть? — Рон коротко рассмеялся, но в его смехе не было ничего весёлого. — Это не похоже на месть. Это похоже на чёртову заяву: "Посмотрите, что я могу".       — Это будет не последний труп, — пробормотал Мур, его лицо потемнело. — Такой человек не остановится на одном убийстве. Он захочет ещё.       Гарри медленно провёл рукой по волосам, пытаясь собрать мысли. Всё это не укладывалось в единую картину.       — Нам нужен его портрет, — сказал Гарри, обращаясь к остальным. Его голос был твёрдым. — Мы должны понять, приблизительно кого искать, и что у него в голове.       — В голове у него только дерьмо, — огрызнулся Рон, но Гарри не обратил внимания на его слова.       — Он садист, — продолжил Гарри, будто разговаривая с самим собой. — И у него есть план. Он не случайно выбрал Лукреция.       — Слишком продуманно, — согласился Мур. — И это смущает. Слишком очевидно. Это будто…       — Отвлекающий манёвр, — предположила Луна. Она отошла к книжной полке, её пальцы пробежались по разорванным страницам.       — И он хочет, чтобы мы знали, что он придёт за следующим, — добавил Мур. — Этот ублюдок наслаждается нашей беспомощностью.       Луна снова посмотрела на тело. Её лицо оставалось бесстрастным, но в глазах светилась тревога.       — Нам нужно подготовиться, — произнесла она. — Если мы ничего не сделаем, он начнёт действовать быстрее.       Аврорат встретил их тяжёлой, почти осязаемой тишиной. Ночная смена переглядывалась, избегая смотреть друг на друга, словно боясь, что их взгляды станут зеркалом той самой ужасающей картины, которую они только что оставили за порогом.       Гарри сорвал с себя перчатки и бросил их на стол. Он взглянул на Рона, чей взгляд отражал ту же усталость, что и его собственный.       — Это было только начало, — пробормотал Гарри, облокотившись на стол.       Рон кивнул, но ничего не ответил. Они оба знали, что смерть Пентхорна — это не конец. Это первый выстрел, сигнал к чему-то более мрачному и необъятному, чем они могли представить. И если они не разгадают этот клубок, паутина затянет их обоих.       Смена разошлась по своим местам, но тягучая тишина осталась, как липкая грязь, которую невозможно стереть. Каждый думал о своём, пытаясь осмыслить то, что они только что увидели.       Прошло всего несколько часов, когда дверь в кабинет Гарри внезапно распахнулась, и в комнату ворвался Рон.       — Ты видел это? — рычал Рон, врываясь внутрь,       Он бросил на стол «Ежедневный Пророк», и Гарри поднял взгляд, не успев даже удивиться. Но вместо того чтобы обратить внимание на главную статью, посвящённую убийству Пентхорна, он указал на другой материал.       В статье, переполненной сплетнями, была фотография, сделанная в кафе — на ней были Драко Малфой и Гермиона.       Скитер, как всегда, разжигала интерес общественности, утверждая, что странно видеть этих двоих вместе, учитывая их прошлую вражду.       — Он сидел с ней? Какого хрена?! С каких пор они вообще «друзья»? — выплюнул Рон, кипя от ярости.       — Ты шутишь? — Гарри поднял бровь, его голос звучал устало.       — Шутишь? — повторил Рон, его голос дрожал от ярости.       Гарри почувствовал, как внутри поднимается злость. Скитер не знала и половины того, что было на самом деле, но не смогла пройти мимо шанса облить грязью. Ему было противно видеть, как это грязное перо рыскало за чужими страданиями, делая из их разговоров сенсацию.       — Он её там бросил, да? — продолжил Рон, не успокаиваясь. — Ты видел? Бросил её, этот ублюдок. И я удивлён, что ты ещё тут сидишь и не идёшь ему морду бить! Или тебе всё равно, да?       — Рон, заткнись, — рявкнул Гарри, пытаясь удержаться от того, чтобы не разнести кабинет. — Ты вообще понимаешь, что несёшь? Она взрослая, и если решила говорить с ним, значит, у неё была причина. Мне сейчас важно, что убит один из наших влиятельных магов. А ты злишься на неё только из-за того, что Малфой на фото, да? Либо ты думаешь, что всё в этом мире вертится только вокруг твоего мнения?       Рон побледнел от ярости и раздражения, но не отступил, его глаза горели злобой.       — Да ты сам видел, что он делает! Он опасен, Гарри! Сколько ещё должно случиться дерьма, чтобы ты это понял? Думаешь, он не замешан во всех этих убийствах? Он даже её… чёрт, почему она должна была оказаться с ним?       Гарри поднялся из-за стола, чувствуя, как в груди нарастает глухая злость.       — И что ты хочешь от меня? — резко спросил он. — Чтобы я сейчас бросил всё к чертям и пошёл выбивать из Малфоя всю дурь? У нас, если ты не заметил, чертово убийство.       Рон стоял, задыхаясь от гнева. Он сделал шаг ближе, его лицо раскраснелось, голос всё громче отражался от стен.       — Да, мать твою, — взорвался Рон, глаза его горели злостью. — Этот ублюдок — причина всех наших проблем. Ты забыл...Забыл, что он натворил в школе? Забыл, как он издевался над нами? Или ты думаешь, он изменился? Ты серьёзно считаешь, что этот мерзавец может просто стать другим человеком?       Гарри резко обернулся, схватив Рона за плечо.       — Заткнись, Рон! Ты слышишь себя? Гермиона большая девочка и сама разберется что ей сука делать. Ты думаешь, я не беспокоюсь? Но, чёрт возьми, у нас убит Пентхорн. И эта мразь на свободе. А ты кипятишься из-за газетной сплетни!       Рон не отступил, даже когда Гарри сжал его сильнее.       — Я просто… волнуюсь за неё, понял? — наконец выпалил он. — Этот Малфой… он опасен. Если он хоть пальцем её тронет, я… я…       Гарри отпустил его плечо и отвернулся, тяжело дыша.       — Мы все устали, — наконец произнёс он. Его голос звучал глухо, словно был утоплен в бурлящей ярости и разочаровании. — Я понимаю тебя, Рон. Но у нас есть дела поважнее.       — Поважнее… — повторил Рон, с трудом сдерживая накатывающую волну ярости. — Хорошо. Но если этот хорёк хоть пальцем тронет её, Гарри, я... я порву его. Без предупреждения.       В комнате воцарилась тяжёлая тишина. Гарри, сглотнув, кивнул, всё ещё сдерживая раздражение.       Он знал, что Рон был прав, но настоящие проблемы были перед ними, и нужно было сосредоточиться на расследовании убийства, а не на личных переживаниях. Символы, оставленные на теле Пентхорна, и отчётливое чувство, что они проигрывают в этой игре.

***

      Гермиона сидела за своим рабочим столом, погружённая в вязкую тишину кабинета. Сквозь старинное оконное стекло, слегка затуманенное морозным дыханием зимы, врывался тусклый свет.       Он стелился по полу, цепляясь за его неровности, словно пытался отыскать что-то ускользнувшее. Снаружи холодный ветер бился о ветви деревьев, их обледенелые пальцы стонали под натиском непогоды. Но куда сильнее, чем зимняя стужа, Гермиону терзала метель внутри неё самой.       Она опустила глаза на свои руки, сжимающие чашку с давно остывшим чаем. Вечерний разговор с Гарри снова и снова звучал в её голове.       Беременность.       Она произнесла это слово тихо, почти шёпотом, надеясь, что Гарри воспримет новость с пониманием, но... его глаза — испуганные, полные растерянности — преследовали её, вызывая уколы сомнений. Как ей теперь продолжать разговор, если тень трагического убийства вновь омрачила его жизнь? Как найти слова, которые смогут перекрыть шум его внутреннего беспокойства?       Её мысли блуждали в хаосе, словно гонимые ледяным ветром. Но был ещё один, куда более назойливый враг.       Проклятая Рита Скитер.       Её последняя статья вспыхнула перед глазами Гермионы, как ожог, оставляя после себя горький привкус унижения. Публикация распаляла пламя сплетен, выставляя её в свете, который едва ли можно назвать благоприятным.       Особенно слова о встрече с Малфоем... даже если она длилась лишь мгновение и ничего не значила.       Или значила?       Гермиона вздохнула, едва слышно, но воздух в груди застыл.       Мысли о Драко мучили её.       Она не знала, что он замышляет, но каждый раз, когда она оставалась одна, то в её голове возникали вопросы: почему он ушёл? Почему ничего не сказал? Что ей делать с ребенком? Беременность, ставшая для неё горько-сладкой ношей, теперь ощущалась не только трагедией, но и ребусом.       Разгадать его казалось невозможным.       Каждую ночь она подолгу смотрела на своё отражение в зеркале, пытаясь найти ответы в своих собственных глазах. Бледные, чуть припухшие веки, усталость, затаившаяся в уголках губ.       Она была сильной. Она должна быть сильной. Но...       Тишину разорвал внезапный хлопок крыльев. У окна появилась сова — грациозная, словно вырезанная из мрамора, с янтарными глазами, сверкающими разумом.       Её когти слегка скользнули по подоконнику, оставив едва различимые следы на тонком налёте инея.       Гермиона замерла.       Сердце замедлилось, а потом забилось быстрее, чем прежде.       Сова наклонила голову, с деловитостью и терпением глядя на неё. На её лапе блестела серебряная печать.       Гермиона потянулась к письму, и её пальцы дрогнули, когда она увидела оттиск. Змея, обвивающая щит, сверкавший под светом.       Это был Драко...       Пальцы Гермионы на мгновение замерли на печати. Её сердце застыло в какой-то болезненной смеси надежды и страха.       Она осторожно прикоснулась к письму, стараясь не повредить идеально запечатанный свиток. Подпись на пергаменте был аккуратным, почти безукоризненны, как и всё, к чему прикасался Малфой.