Солнце Не Встанет, Луна Не Взойдет

      — Теперь слышишь треск?       — Где? — спрашивает девчонка.       — А за вторым поворотом речки, на втором пустоплесье.       — Нет, — говорит она, — ничего не слышу. Всё тихо, привычно в лесу.       Заигрались мы с Нинкой, забалакались по дороге в школу, да так, что и вовсе потеряли счет времени. Мамка ушла на работу еще час назад, а мы, непослушавши ее, решили по пути прислушиваться к звуком зимы.       Январь. В деревне стояло ясное морозное утро, как говорила бабка Авдоха, зимой солнце сквозь слезы смеется. Ласковые летние лучики солнца насупились, отражаясь и блестя повсюду, так что мороз щипал и за носы, и за уши. За холмом ярко сверкала окутанная льдом речка, которую так любила детвора, особенно весной, широченное поле — наследили звери на снегу — вдали синел дремучий лес. Край прекрасный, дивный край. Здесь каждый может быть Колумбом и делать удивительные открытия…       Мы шустро спустились по высокому холму вниз, — раз уж опаздывать, так быстрым путем! — и побежали на перегонки в зданию школы. То была изба самая большая на селе, теплая, отапливали ее печкой по-черному. Пройти внутрь — несколько классов да большое пространство между, в каждом — свой иконостас, большие, дубовые парты да доска с мелом. В общем — убранство богатое! Сходились в школу ту все дети с окрестных сел поменьше, классы, за неимением достаточного количества, совмещали через цифру — первоклашки с третьим, шестые с восьмым. Заведующий был Иван Степаныч, ух — грозный дядька да уверенный, в войну партизаном под Новгородом служил; да все равно его любили. Да, остальные учителя здесь тоже были именитые. Только один был, историю вел, два метра ростом, и взгляд такой… С ним-то не пошутишь.       Мы как только можно скорее забежали в теплые сенцы и, скинув с себя подобие полушубков, что достались нам от старших, разбежались по разные стороны коридора. Руки начали наконец постепенно оттаивать от лютого январского мороза.       Ребятишек в холле почти не было, разве что такие же опоздавшие школьники с дальних сел как мыши расползались по разным углам. Зайдя за печку и повернув в сторону огромной дубовой двери, Нинка, с болтающимися в разные стороны косами и ранцем в маленьких ручонках, понеслась на урок. Поворот, тут скрипучий пол, там живой уголок. А здесь вот краска отодралась. Ох, изнутри эта изба еще больше, чем снаружи. Еще поворот.       Вдруг Нинкино сердце ни с того ни с сего забилось чаще. Не сразу осознав, что произошло, пару мгновений девчонка простояла в ступоре, пытаясь остаться на подкашившихся ногах…              Мишка, то есть, Михал Михалыч — учитель истории в нашей деревне, был, как я уже говорила, человек суровых взглядов. Не несправедливый, отнюдь. Свой предмет дядька любил; профессор, наверняка профессор, как спорили местные. Переехал тот сюда с семьей, невеста — молодая, красивая была, коса по пяты, а как сарафан нарядный наденет… Все заглядывались, от старого до младого. Аки ведьма какая привораживала взглядом своим. Да умерла быстро — захворала, морозу нашего не перенесла. Оттого и поговаривают, что с нечистыми силами связан профессор, оттого и боятся его. Оттого и, в отличие от ребятни, Михал Михалыч любви к зиме не разделял. Ему, как коренному южанину, здеся трудно было.       Нинка еще раз быстро-быстро помотала головой, сильнее растрепывая и без того взъерошенные черные косы, и наконец подняла взгляд наверх. В свете керосиновой лампы, точно темным демоном, возвышался над ней Михал Михалыч...       В то утро непутевые, спящие на уроках и считающие белок за окном деревенские школьники пробудились от пронзительного девчачьего визга.