Солнце Не Встанет, Луна Не Взойдет

      Гришка да Матвей у нас за всю деревню пахали: где что, так и они сразу. Везде и уши, и глаза, и языки. Все везде услышат, все везде увидят, все везде расскажут. Сплетниками не были и слушать таковых не любили. Но все же удержать себя не могли. Интересно все-таки, кто помер, кто ожил, а кто убил в соседнем селе.       Такие близнецы и не отличались — две капли воды, неразлучные. Путали их люди, смеялись да так и не могли определить — Матвей иль Гришка? А те хохотом заливались, по земле чуть ли не катались и все уверяли: «Я Гришка!», «Не слушайте его, баб Нюр, эт я Гришка!», и сильнее хохотали.       Светлые и кудрявые, как одуванчики, ихние макушки могли завидеть издали, а голоса так вообще за три версты глухой услышит, да различить не сможет: они хором всегда. Глаза такие синие-синие, выглядывают, чего натворить иль сотворить. Но руки ихние были везде всем нужны. Пусть тощие, бледные, зато работали на славу: дрова наколют, снег выметут, за дичью пойдут иль к колодцу за водой.       Гришка командует, Матвей делает, а после меняются. И никто не в обиде, и каждый делает равную часть работы.       Вот и сейчас Матвей за топор хватается, замахивается. И полено напополам разрубленное в разные стороны падает. А Гришка в тележке лежит, закутанный в пальто, и глядит так внимательно, что испугался кто другой. Но Матвей брата-то своего лучше всех в деревне знает — лучше батьки и матери!       — Ты руби-то аккуратнее, топиться плохо будет, коли так рубить будешь. — Гришке нравится всегда, как брат его злиться начинает; не нравится, когда жизни учить начинают. Лицо Матвея пуще прежнего красным вспыхивает, нос морщится, да сам он горбится и что-то бубнит, замахиваясь снова. — Топор крепче держи, вылетит!       — Ежели умный такой, давай сам руби! — и Матвей со злостью бросает топор в снег, притопнув ногой. Плотный белый холм хрустит под его силой. Гришка победно улыбается.       — Митька, еще раз увижу, что так обращаешься с инструментом — больше вообще не увидишь! — после такого отец ихний всегда из сарая выглядывал, грозно махал кулаком Матвею, да на Гришку даже не смотрел. А обидно Митьке-то было очень.       — Дак это не я, он опять за свое!.. — и в голосе его такой яд, что и самая ядовитая змея бы завидовала ему.       А Гришке весело — он улыбается и потягивается, как кот на солнце, да поправляет шапку-ушанку на голове, чтоб уши лучше грела. А Матвей снова за топор: обхватывает рукой, поднимает, другой ставит полено, замахивается, и — удар. После очередное замечание брата, бурчание, злость батьки. И так много раз.