В краю золотого солнца и чёрных туч

В период душных летних гроз с их тяжёлым свинцовым небом и стенами дождя всё вокруг сливалось в сплошное сине-зелёное варево, туманную влажную мантию, накрывающую с головой. Эти бархатистые изумрудные холмы, перетекающие в сланцевые утёсы у кромки берега, защищали сердце огромной страны-острова от любых невзгод и штормов. А вот её собственное сердце эта щемящая красота больше не защищала. В душу и мысли тяжеленным тараном вламывалось что-то новое, тщательно отторгавшееся годы напролёт. Маккари теперь куда чаще задавалась вопросом: зачем ей был дан голос? Живя в семье, которая никогда к ней не прислушивалась, она считала, что это какая-то насмешка Творца. Сколько себя помнила, девочка со всех сторон слышала: белая ворона, не от мира сего. Это продолжалось так долго, что постепенно начало терять всякий смысл. Всю жизнь занималась тем, что помогала людям, а в ответ получала только насмешки и редкую скупую благодарность. Такое к себе отношение она не могла постичь до сих пор. Не было сомнений, что даже к ворам и нахлебникам в её городе были расположены куда лучше. Что её держало здесь до сих пор? Ощущение дома, что же ещё. Жизни где-то в другом месте она не знала. Прибрежье, маленький рыболовецкий городок на границе суши и воды, высеченный в скалах. Крыши домов, как во многих похожих поселениях, представляли собой волнистую систему многоуровневых площадок для выращивания урожая, который год от года был то богаче, то скуднее. Всю жизнь её окружало зелёное и синее, окрашивающееся в тёплые оттенки только в утренние и вечерние зори. Зелёное разнотравье, волны в шторм, свечение в облаках волшебными зимними ночами. Синее небо и море, синие глаза почти у всех соплеменников, синие одежды её зажиточной семьи. Волны были её колыбельной с рождения, но с каждым годом засыпать под них было всё сложнее. Чем старше Маккари становилась, тем больше лишнего слышала. Сплетни и секреты, не предназначенные для чужих. Приглушённые ночные стоны возлюбленных или супругов. Тихие проклятия. Уколы в её адрес. Её уши, словно предавая свою хозяйку, схватывали всё, что она предпочла бы оставить неуслышанным. С каждым годом девушка становилась всё более чуткой. И всё меньше такта и чуткости видела в окружающих. Ей не с кем было делиться наблюдениями за изменениями своего состояния. Подругами она не обзавелась: никто не хотел сближаться с этой странной девушкой. Сёстры так и вовсе могли использовать любую крошку информации против неё. Даже родной матери размышления Маккари были неинтересны, поскольку её волновало только то, что старшенькая никак не найдёт себе жениха. В этом была её основная проблема: она до сих пор не вышла замуж. Она до сих пор висела ярмом на шее своих глубокоуважаемых родителей. Мать родила её, первенца, в шестнадцать. А Маккари было уже девятнадцать. И она невыносимо бесила всех вокруг своей свободой. Её ровесницы уже все были замужем, кое-кто даже успел овдоветь. Отец пока не настаивал на её браке, хотя и подталкивал, пытаясь свести с кем-то из своих воинов. Маккари они были неинтересны. Не нужна была такая жизнь, которую она наблюдала годами. Замужество, выводок детей, нелюбимых и нежеланных, побои, ненависть свекрови. Так было заведено. Нередко невесток насиловали свёкры, вынуждая быть покорной старшему мужчине в семье. Вошедшая в новую семью девушка, не успевшая родить сына, была кем-то вроде рабыни. За неимением других перспектив Маккари выбирала быть белой вороной. У её народа принято делать проколы в ушах девочек: по одному на каждый незамужний год после наступления зрелости. Если таких бессмысленно свободных лет собиралось десять, то старой деве прокалывали оба крыла носа, вдевали украшение-цепочку, и никто уже не смотрел на неё как на женщину, хотя бедняжке могло быть даже меньше двадцати. У Маккари было сейчас семь проколов. По одному колечку на обеих мочках и на каждом завитке, чуть повыше бугорка – с тринадцати до шестнадцати лет. По одному кружевному кольцу, идеально лёгшему в ушную раковину, на ножке завитка – семнадцать и восемнадцать лет. И маленький полумесяц на правом козелке, ещё заживающем и возвращающем своей мерной зудящей пульсацией в реальность. Её отец не пожалел золота на эти украшения, идущие частью приданого. Золото стоило слишком дорого. Поэтому девочки победнее выпихивались семьёй замуж как можно раньше. Поэтому её чванливый отец не торопил замужество своей старшей дочери. Не только затянувшаяся свобода объясняла пренебрежение и неприязнь со стороны. Ко всему прочему, Маккари, вероятно, была Знающей. Надо сказать, когда дело доходило до помощи, земляки не чурались обращаться к девушке за помощью. Носили каждый день своих сопливых и обделавшихся ни с того ни с сего детей, приходили с рассечёнными лбами и вывихнутыми суставами, зубной болью. Звали пошептать в доме, где начали вдруг летать с полок горшки и склянки. Приносили порванную шелки сеть на починку. Приходили просто за советом. Один на один они были почтительны и осторожны, звали госпожа Маккари; побаивались, наблюдая за её манипуляциями со склянками и слушая тихие слова. Но как только она появлялась у вечернего костра или у кого-то в гостях, вчерашняя старушка, раболепно целующая ей руки за помощь с больными суставами, была готова плеваться в её сторону и не стеснялась в выражениях. За дверью её мастерской люди сбивались в жалкие стайки и окружали, осыпали тихими ядовитыми словами, шипящими точно капли воды на раскалённых углях термы. Они боялись её свободы и силы. В общем-то это было всё, что Маккари поняла о соплеменниках за это время: эти люди бесконечно глупы и трусливы. Просто они такие. И это не её вина или печаль. Девушка верила, что где-то обязательно есть подобные ей: вдумчивые, вольнолюбивые, умеющие глядеть не только по верхам, не тратящие свою жизнь на зависть и чёрную злобу. Почти всё время Маккари проводила в своей мастерской или в ближайших лесах и полях, находя истинное удовольствие в одиночестве. Умела правильно собирать травы, разбиралась в их свойствах. Она любила запах свободы и благодатную тишину, разбавляемую только природными звуками. Иногда было так безмолвно, что девушке казалось, что она перестаёт слышать.