Secret baby

— Где мой малыш?! Ты практически слышишь, как скрежещут твои зубы, когда ты даришь тете натянутую улыбку, — Он должен встать с минуты на минуту, — она вздыхает, словно это какое-то неудобство, а твоя мама идет за ней по пятам, — Привет, милая, — говорит она, оглядывая твою теперь уже чистенькую квартиру, — как дела? — О, отлично, — одно и то же ты повторяла все это время. Я в порядке. У меня все хорошо. Все замечательно, — На днях ходили к педиатру, Рэй идеален и здоров, — ты опускаешь остальные новости, внезапное повторное появление Саймона, стабильного, постоянного присутствия в твоей жизни, человека, который поддерживал тебя, как только мог. И даже так, ты совершенно не хочешь, чтобы твоя мама или тетя встречались с ним, а тем более знали о нем…тебе все равно хочется, чтобы он был здесь. Вчера он сообщил тебе с сожалением, что у него сегодня весь день встречи на базе, и ты сказала ему, что твои мама и тетя придут, но, скорее всего, не задержатся. Хорошо, что его не будет рядом. Перед тем как уйти на ночь, он взял с тебя обещание звонить, если он тебе понадобится. Написать ему смс, чтобы узнать, как дела. Ты сделала, как он просил, но ничего особенного не услышала. Неудивительно, ведь он сказал, что у него будет мало времени, чтобы ответить, но все равно хотел получать информацию. — Это здорово, дорогая, — ее улыбка искренняя, и ты знаешь, она это имеет в виду. В основном она действительно говорит хорошее. Не ее вина, что ты не можешь попросить о помощи, или в том, что после ухода из дома ты стала упрямой и независимой. Ты даже провела несколько лет, «галдя по всему миру», как любила говорить твоя сестра, уклоняясь от ответственности после университета. Твоя семья привыкла к тому, что ты слегка похожа на призрака. — … тебе не кажется? — голос твоей тети возвращает тебя на землю, и ты роботизированно киваешь, не понимая, на что соглашаешься. Ты уже собираешься извиниться за то, что упустила разговор, когда на кухонном столе загорается видеоняня, и из динамика раздается суетливый крик Ориона «Я только что проснулся, мама, приди и забери меня». — Это мне, — полусерьезно шутишь ты с улыбкой, которая не доходит до глаз. Ты знаешь, что бой начнется, как только ты вернешься в гостиную с ребенком, и ужасно этого боишься. — Привет, малыш, — ты наклоняешься в талии, вынимая его из кроватки, — Ты становишься слишком тяжелым для мамы, большой мальчик. Не знаю, что я буду делать, когда ты подрастешь, — эта мысль останавливает тебя на месте, осознание того, что он становится старше, что скоро ему будет шесть месяцев, а потом год, два. Он научится ползать, ходить, говорить. Это волнительно и вызывает тревогу. Что, если ты его испортишь? Что, если ты не обеспечишь ему хорошую жизнь? Что, если ты не будешь хорошей мамой, или он заболеет, или произойдет несчастный случай, или нападение, или… Нет. Ты не будешь этого делать. Ты не будешь впадать в эти навязчивые мысли о том, что «если». От этого тебе будет только хуже. Ты переодеваешь его в новый подгузник и одежду, а затем пробираешься обратно в гостиную, опустив голову. Его голова поворачивается к твоей груди в поисках, и ты понимаешь, что он начинает осознавать, что голоден. Но стервятникам на это наплевать. — Приведи этого мальчика сюда, дай мне подержать его, — напевает твоя тетя, сиропный больной голос вызывает рев тошноты. — Он, наверное, голоден, — начинаешь предупреждать, что это ненадолго, пока опускаешь его к ней на руки, но знаешь, что это останется без внимания, — Так что… — Просто возьми бутылочку из холодильника, дорогая, я смогу накормить его без проблем, — ты борешься с желанием наброситься на нее, необоснованная ярость бушует в твоем сердце. Никто не кормит его, кроме тебя и Саймона. Бутылочки хороши, когда ты спишь и не можешь покормить, или между кормлениями, но он ест из них не так много. Конечно, ты много раз пыталась объяснить им это, но, похоже, это никак не доходит до них. Твоя мама знает, но она никогда не противостоит своей старшей сестре. Какая мать, такая и дочь, считаешь ты. Ты никогда не была тряпкой как таковой, но у тебя нет крепкого хребта, и то, что ты стала мамой, сильно тебя изменило. Ты стала еще более мягкой, более чувствительной. Это… проблема. — Как ты себя чувствуешь, милая? — ты знаешь, что она спрашивает в основном о твоем теле, швах, физических болях, которых было предостаточно, учитывая то, через что ты прошла, когда родился Рэй, но голос мамы мягкий, словно она чувствует твое разочарование, и ты слабо улыбаешься ей. Приятно, что она проявляет интерес, но обычно на этом все и заканчивается, если не считать принесенных ею блюд, которые ты едва ела, отсутствие сил даже на то, чтобы покормить себя или принять душ, или предложение отдать ей ребенка на все время, чтобы ты могла «отдохнуть», хотя он кричал, как только его отделяли от тебя. Не помогает. Никого не волновало, что у тебя были страшные мысли, страшные моменты, страшные дни. Никто не предлагал быть здесь с тобой по ночам, когда ты оставалась совсем одна с ребенком после наступления темноты, в ужасе, плача в ванной, зарывшись лицом в полотенце, чтобы не разбудить его. Никого не было рядом, когда ты боялась причинить боль ему или себе, и никто, казалось, не слышал тебя, когда ты снова и снова пожимала плечами, явно демонстрируя свою не заинтересованность во всем. Ты не умела просить о помощи, поэтому и не просила. А когда просила, то никогда не получала нужную помощь, поэтому перестала спрашивать. Все стало хорошо. Хорошо. — Отлично, хорошо, — она открывает рот, чтобы что-то сказать, задать какой-то вопрос, возможно, о Рэй, и тут твоя кровь холодеет. Звук открывающейся входной двери раздается как удар, твои глаза расширяются в панике, и ты почти бежишь на кухню. О, черт. О нет, нет, нет, нет… Ты поворачиваешься в замедленной съемке, чтобы увидеть, как папа твоего ребенка, человек, у которого теперь есть ключ, шагает через дверной проем. Как только ты встречаешься с ним взглядом, ты раздваиваешься посередине. Ты в ужасе от того, что сейчас произойдет с двумя курицами на диване, и… твое либидо оживает. Саймон одет не в свои обычные джинсы или джоггеры и черную толстовку, а в камуфляжную военную форму. Она ему очень идет, широкие плечи и широкая грудь плотно прилегают к материалу. Кажется, что ты пялишься. Или пускаешь слюни. Или и то, и другое. Его губы искривляются с одной стороны в тайной, почти соблазнительной улыбке, и он заглядывает тебе через плечо, прежде чем снова обратить на тебя внимание, — Привет, мамочка. — Х-хей. Привет, — твои руки бессмысленно порхают вокруг, словно ты пытаешься отмахнуться от невидимых жуков или что-то в этом роде, — Моя мама все еще здесь. И моя тетя, — ты не можешь удержаться и еще раз осматриваешь его с головы до ног, — Ты выглядишь… мило. — Прайс заставляет меня надевать BDU для встреч на базе, — ворчит он, слегка недовольный. Кто? — BDU? — Боевая униформа. Это… утвержденная, стандартная униформа. Я не ношу ее… в полевых условиях, — его губы сжимаются, и твой разум блуждает, любопытные вопросы о «полевых условиях» всплывают, как фейерверк, но ты отгоняешь их. Сейчас определенно не самое подходящее время. Его большой палец проводит по твоей щеке, под глазом, и он хмурится, — Все в порядке? Ты делаешь шаг в сторону, указывая на гостиную, где твои тетя и мама горячо шепчутся. Ты передергиваешь плечами и делаешь глубокий вдох, — Ты… хочешь поздороваться? — вопрос прозвучал слабо, а твой голос — тоненьким. Его бровь нахмуривается. Он выглядит нерешительным, и ты его не винишь. Их много. Очень много. Он снова смотрит на тебя сверху вниз, наклонив голову в раздумье, — Или ты можешь просто уйти. Если ты выбежишь за эту дверь… что ж, мне остается только пожалеть, что я не могу пойти с тобой, — шепчешь ты, и он улыбается. — Нет. Я не бегу ни от какой части тебя, милая. Да ладно. Они не могут быть хуже, чем… — он осекается, в его глазах появляется странный взгляд, но потом он проясняется, — Они не могут быть хуже, чем многие вещи. Он следует за тобой за угол кухни и двумя большими шагами пересекает порог гостиной. Твоя мать вздыхает. Твоя тетя издает звук, который ты можешь описать только как звук задушенного гуся, а Орион начинает плакать. Идеально. — О, о, шшшшшшшшшшшшшшшшшшшшш, — тетя пытается успокоить его, но ты знаешь, что это не сработает. — Мама, — зовешь ты поверх шума, жестом указывая на огромного мужчину, стоящего рядом с твоим журнальным столиком, и говоришь, — Мама! Это Саймон, — она смотрит на тебя, растерянная, даже шокированная. Ты никогда не говорила ей имя своего партнера на одну ночь, только то, что ты не смогла его выследить, так что она не поняла связи. Тем не менее она смотрит на него. Прочищает горло вопросом. — Это… твой парень, дорогая? — выражение лица твоей тети не сильно изменилось, и ты замерла. Он? Так вот что это такое? Ты наполовину ожидаешь, что Саймон наотрез откажется называться парнем, но вместо этого… — Что-то вроде этого, — его рука ложится тебе между лопаток, и ты прислоняешься к ней, наслаждаясь комфортом. Одного его присутствия в квартире достаточно, чтобы успокоить тебя, ослабить напряжение, которое ты чувствуешь в своей груди, — Похоже, он голоден, мамочка. — Да, думаю, он уже более чем готов, — ты тянешься к Рэю, желая взять его на руки, но твоя тетя сдвигает свое тело, отстраняясь и поворачиваясь к тебе плечом. Ты уже привыкла к этому, к тому, что они всегда пытаются убедить тебя в том, что он успокоится, не дают держать его слишком долго, приносят ему бутылочку… но Саймон не такой. Он застывает рядом с тобой. Ты чувствуешь, как мышцы на его руке превращаются в камень, а глаза сужаются, верхняя губа кривится. Глаза твоей матери становятся широкими, но тетя не обращает на это внимания, — Я могу покормить его, дорогая. Иди согрей бутылочку и… — Нет, — Саймон срывается, грубый тон его голоса все глубже погружается в манкский акцент, и она вздрагивает. Эта сучка не испугалась бы и самого дьявола. — Простите? — ты увлеченно наблюдаешь за тем, как напрягаются мышцы на его челюсти, и думаешь, что же он сделает дальше. Ты возвращаешься к моменту вашего знакомства, когда он смотрел на парня, оттолкнувшего тебя в баре, так, будто собирался его убить, а потом подозвал тебя к себе и усадил рядом со своим бедром. Он положил руку тебе на талию и заслонил тебя от всех остальных на всю оставшуюся ночь. Ты была в проигрыше еще до того, как у тебя появился шанс начать. — Ориону нужна его мать. Вы можете отдать его без лишнего шума, или я могу вышвырнуть вас из этой квартиры. Выбирайте, — его слова — это жесткая, холодная сталь, острый нож, который режет, обнажая уязвимые места и разбивая их вдребезги. Твоя тетя имеет наглость выглядеть возмущенной, но когда ты смотришь на свою мать, у нее другое выражение лица. Оно теплое. Одобрительное. Она встречает твой взгляд небольшой улыбкой, пока ты поднимаешь Ориона, а затем она встает. — Мы не будем тебе мешать, милая, — она полуобнимает тебя, а затем оглядывает, — Приятно познакомиться с тобой, Саймон, — твоя тетя гневно верещит всю дорогу до твоей входной двери, но как только она закрывается… — Черт возьми, — пробормотал он и покачал головой, — Я никому не позволю так тобой помыкать, милая. Семья это или нет. Особенно не в твоем собственном доме, я… — Спасибо, — это все, что ты можешь сказать, — Иногда я не умею за себя постоять. То, что ты это делаешь, очень много значит. Для меня, — он подходит ближе, прикрывая рукой живот и грудь Ориона, хотя тот все еще плачет. — У котенка нет когтей, — бормочет он тебе на ухо, и твои брови сходятся вместе. Эээ… что? — Не волнуйся, они тебе не понадобятся. Не теперь, когда у тебя есть я, — в его тоне есть что-то опасное, что-то смертоносное и глубокое. Это так же пылко, как и его заявление о своей преданности тебе, Ориону. Как темная вода, бездонная и черная, она затягивает тебя глубже, посылает мурашки по позвоночнику, но не отталкивает. Это вызывает у тебя любопытство, интригу, отчаянное желание содрать с него все слои, покопаться в нем, пока ты не узнаешь его всего, изнутри и снаружи. Любопытство убило кота, не так ли говорят? Ты не боялась его в ту ночь и не боишься сейчас. Ты знаешь, что Саймон — не обычный человек. Ты знаешь, что много откусила, родив ему ребенка, возродив эту связь, дав ему ключ…но ты планируешь прожевать.