Les Misérables

      Любимая острая лапша не кажется такой вкусной, как обычно. Чуя долго копошится палочками в еде, чем вызывает одну за другой насмешки Дазая о неподходящем для собаки блюде. Игнорировать удается как никогда успешно, так что спустя время они оба оказываются в гнетущей тишине, если не считать окружающих их звуков: маленькое кафе наполовину заполнено посетителями, вокруг слышны тихие разговоры и стук посуды.       Чуя хочет хорошо подумать прежде, чем начать задавать вопросы. Ему не следует доверять этим двум незнакомцам, это просто очевидная реакция. Однако Дазай никогда не связался бы с теми, кто может поставить под удар их репутацию или его план. Доверие к напарнику сталкивается внутри с недоверием к двум мужчинам, которые тоже не выглядели слишком довольными от навязанной им сделки. И пусть Рампо вполне доходчиво объяснил их мотивы, Чуя не дурак — он не станет связываться с кем-то просто потому, что на словах это может быть выгодно. А еще он прекрасно осознает, что Мори не должен знать о том, что произошло сегодня. Если Дазай был тем, кому наплевать на босса и его отношение, Чуя никогда не хотел хранить глобальные тайны от своего покровителя. Он был откровенно не самым лучшим лжецом, а теперь, невольно связавшись с детективами, вполне мог бы считаться предателем. Это не то, чего ему хочется от мафии.       Дазай давно закончил есть свою порцию и уже начал попытки воровства. Из чужой тарелки.       — Забирай, — вздыхает Чуя, подталкивая свою порцию в сторону напарника. Еда не лезет в горло, и вот они поменялись с Дазаем местами — обычно аппетита нет как раз у него, потому что идиотская привычка периодически глотать странные таблетки часто вызывает тошноту. Чуя кривится, припоминая, как последний раз пришлось залезать пальцами в чужую глотку, дабы напарник не откинулся от очередной дозы неизвестных веществ, проглоченных вместо завтрака.       — Чуя-кун слишком громко думает, — пыхтит Осаму с набитым ртом.       О, правда? Вполне нормальная реакция для того, кто полчаса назад узнал, что директор приюта, в котором прошли детские годы, оказался еще и боссом неизвестного ранее детективного агентства. Быть может, это естественно — желать получить ответы после того, как имя Фукудзавы прозвучало из рта незнакомца? Может, рационально — испытывать раздражение, глядя на довольное лица напарника, заварившего кашу, и явно гордого собой?       "Ну не знаю," — хочет сказать Чуя.       Дазай на каждый из его доводов однозначно пожмет плечами.       — А ты слишком много странных вещей делаешь, — возникает он в ответ.       — Например? — стук палочек перебивается удивленным возгласом, когда Дазай поднимает один из своих самых невинных взглядов на Чую.       — Я мог бы перечислять бесконечно, но ты понимаешь, о чем я говорю, — устало вздыхает Чуя и упирается локтями в стол, подперев ладонями подбородок.       Нет на свете более странных вещей и людей, чем сам Осаму Дазай. Этот факт заставляет безысходно качать головой каждый раз, когда тот вытворяет что-нибудь, не моргнув и глазом. Чуя не всегда хочет участвовать в тех парадах безумия, которые порой устраивает Дазай, однако ему редко удается отвертеться. Вот и сейчас — его впутывают во что-то странное, непонятное и раздражающее.       Вопреки всему этому невозможно отрицать то, что Дазай чрезвычайно умен. Чуе часто хочется спросить, разузнать о том, откуда он появился, как связался с мафией, какое у него прошлое, однако даже с его врожденным любопытством ясно как день, что говорить об этом не стоит. Просто потому, что Дазай морщится каждый раз, когда кто-то вроде Мори упоминает о его детстве. Никаких стоящих зацепок за все время Чуя не получил.       Дазай дует губы и аккуратно отодвигает тарелку с почти побежденной порцией лапши. Она острая, и сегодня вечером квартиру наверняка осквернят из-за этого ругательствами, потому что Дазай ненавидит острую пищу и после нее у него болит живот. Какого черта он все равно похищает каждый раз еду у Чуи — загадка.       — Ты паникуешь, потому что думаешь, что не стоит доверять детективам, а Мори точно не одобрит эту мою идею, — легко улыбается Дазай.       — Ничего я не паникую, — ворчит Чуя.       — Еще как паникуешь. Или ты не об этом думал все полчаса? — Дазай вскидывает брови, словно несказанно удивлен.       Иногда кажется, что этот человек читает мысли. Однако он каждый раз отнекивается и говорит, что у Чуи все на лице написано. Накахара просто не хочет признаваться, что это действительно возможно.       — Об этом, — сдается он, опустив глаза.       — А еще о том, что Фукудзава не может быть жив, — кивает Дазай, словно сам подтверждая свои слова, подняв глаза куда-то к потолку. У него и там что-то написано, что ли?       — Я видел как его убивали, Дазай.       — О, ты мало осведомлен о способности доктора Йосано.       Да кто такая эта Йосано? Из-за нее они оказались впутаны в какое-то странное расследование, совместное с явно не дружественной мафии группировкой. Какая-то девушка, которая, по словам Дазая, давно ему знакома. Одаренная, покинувшая мафию.       — Потрудись объяснить, — хмурится Чуя из-под челки, мысленно прикидывая, как скоро босс начнет названивать и выяснять, как прошла их работа. Было бы хорошо к тому моменту собраться с мыслями и придумать достойное объяснение. Потому что сказать, что они заключили сделку с детективами — явно не самое лучшее решение.       Дазай задумывается на минуту, будто решая, стоит ли рассказывать. Однако напряженный взгляд Чуи, видимо, заставляет его передумать скатываться в свою привычную позицию умника и всезнайки, не желающего объяснять ситуацию.       — Раньше она состояла в Портовой мафии. Уже после того, как я присоединился к организации, она покинула ее по определенным… причинам, — Дазай не обращает внимания на прищуренные в настороженности глаза Чуи, продолжая говорить. — Мы неплохо общались до этого. Когда ей пришлось уйти, она взяла с меня слово не пропадать и поддерживать с ней связь. Йосано была первым человеком, до которого я смог… дотрагиваться нормально.       Лицо Дазая искажается в какой-то странной гримасе, что вызывает у Чуи еще более сильное желание спросить. Узнать почему, из-за чего, откуда этот непонятный страх прикосновений, мешающий ему нормально взаимодействовать с людьми. Но сейчас явно не время, и прерывать наконец начавшийся рассказ не хочется, поэтому он молчит и лишь кивает, показывая, что все в порядке.       — Мы общались довольно длительное время. Втайне от Мори, разумеется, — хмыкает Дазай, как всегда довольный, рассказывая о том, как смог обдурить кого-то. — Потом она пропала. Мне пришлось выйти на Рампо и остальных ее коллег, чтобы понять, что они ищут ее и взволнованы достаточно, чтобы не быть причастными к ее исчезновению. Как оказалось, Эдогава обладает невероятной дедукцией, что часто мешает ему в жизни, однако чрезвычайно полезно в разного рода расследованиях. Тогда я понял, что они сами отправили ее на задание в самую глубь отлова, вот только не ожидали, что потеряют с ней связь. Именно поэтому озадачен и сам Рампо — он не в силах отследить ее перемещения внутри отлова, потому что это не может сделать буквально никто. Вся надежда была на Йосано. В то время я узнал и об их директоре. Я не знал, что он является тем же человеком, что держал твой приют, и даже не связал эти два факта тогда, когда встретил тебя и узнал его имя. Однако сегодня, увидев в переулке Рампо и Куникиду… все сошлось.       — Какой промах с твоей стороны, — скалится Чуя просто потому, что не может не позлорадствовать. Дурная привычка, перенятая от Осаму.       Дазай лишь отмахивается, ерзая на стуле.       — Это было мне ни к чему.       — Тогда зачем сейчас? — Чуя обессилено взмахивает руками. Вопрос вертелся на языке, и вот Дазай сам подвел их к тому, чтобы обсудить это.       На самом деле интересно — какого черта именно сейчас Дазай потребовал сотрудничества? Действительно ли за него решает лень и желание поменьше работать вкупе с переживаниями за старую знакомую, или все это напускное, а истинная причина кроется в чем-то еще. Что-то подсказывает Накахаре, что ближе к истине как раз второй вариант, однако он не узнает точно, если Дазай не захочет рассказать сам.       Его напарник замолкает, состроив серьезное лицо. Либо сейчас последует отвратительно глубокомысленная шутка, либо что-то действительно важное.       — Чуя чрезвычайно утомителен с этим своим чувством вины и изнурительной скорбью.       Настает его очередь молча уставиться в ответ.       И что он должен понять из этого ответа? Что Дазай снова раскидывается оскорблениями, прикрыв свою выходку якобы благим намерением помочь Чуе разобраться в своем прошлом? Уцепиться за ниточку, которая, быть может, никуда и не приведет. Чего он ожидает от Чуи? Благодарности, радости? В любом случае он не способен дать ему этого. Чуя уже давно перестал надеяться на то, что кто-то из той его прошлой жизни мог действительно остаться жив.       — Дазай, — устало выдыхает Чуя, направляясь к выходу из кафе. Он тщательно подбирает слова, стараясь удержать подальше рвущееся наружу раздражение. — Ты хочешь, чтобы я соврал боссу. Хочешь, чтобы ввязался в сотрудничество с какими-то непонятными детективами. И прикрываешь все это тем, что я утомляю тебя чувством вины за мое прошлое?       Дазай следует за ним, оставив на столе пару мятых купюр.       Они тормозят у мотоцикла и Чуя сжимает кулаки, повернувшись лицом к напарнику. Тот неторопливо шагает за ним, слегка жмуря неприкрытый бинтами глаз от яркого дневного солнца, что только начинает клониться к закату.       — Разве это не делает меня замечательным напарником? — наигранное удивление раздражает Чую еще сильнее.       — Слушай, ты, — шипит он, стараясь не повышать голос слишком сильно. Людям вокруг лучше не становиться свидетелями мафиозных разборок. — Твои идиотские планы выводят меня из себя, Дазай. Какого хера я должен просто взять и согласиться с тобой? Ты даже не спросил, хочу ли я этого, не предупредил заранее о том, что собираешься связаться с явно не дружеской организацией. Теперь еще убеждаешь, что твои намерения были исключительно благими? Не держи меня за дурака, блять.       Он шумно дышит и смотрит прямо в карий глаз. Лицо напротив совершенно не изменилось с самого начала его речи, хотя сам Чуя с каждой секундой становится только злее. Все эти манипуляции, скрытые под маской маленького гения. Постоянные недомолвки, разного рода поступки, которые Дазай никогда не трудится объяснить. И это вечно спокойное лицо, наводящее тоску.       — Ты сейчас сам выставляешь себя дураком, — Дазай отвечает неожиданно жестко, не отводя взгляда. — Я буквально на блюдечке поднес тебе возможность узнать больше, возможность понадеяться, что твой директор жив. Все остальное — издержки, Чуя.       — Ложь боссу и сотрудничество с другой организацией — издержки? — Чуя с каждым ответным словом только больше заводится. Когда Дазай разговаривает вот так, с непроницаемым лицом и сквозящим в голосе холодом, другие начинают его бояться. Чуя же начинает злиться, потому что не намерен позволять говорить с собой в таком тоне.       — Именно так, — кивает Дазай.       Дальнейшие действия Чуи привычны, как ощущение ткани перчаток на ладонях: он сгребает края черного плаща пальцами, грубо приближая Дазая ближе к своему лицу. Всегда проще проявлять злость, заглядывая в глаз его причине.       — И с какого хрена ты вообще взял, что я должен тебе довериться? Весь этот план может чего-то стоить только в случае, если я поверю твоим словам. Скажи мне, Дазай, — Чуя понижает голос до едва слышного, однако слова произносит четко, выделяя каждое. — Почему. Я. Должен. Доверять. Тебе.       Позже он сам с трудом сможет вспомнить, почему разозлился настолько сильно, почему так открыто обвинил во лжи. Одна причина для злости действительно была неоспорима — Чуя никогда и никому не позволял копаться в своем прошлом. Все, что он рассказывал Дазаю или боссу, было чрезвычайно поверхностным, просто потому что он не в силах был погружать кого-то еще в свою историю, давать кому-то доступ к воспоминаниям. С помощью которых такие как Дазай могли бы легко манипулировать им. И пусть эти двое наверняка знали о нем гораздо больше, чем он сам хотел, до сих пор ему не приходилось сталкиваться с чем-то, что цепляло те следы его прошлого, которые он бережно хранил втайне.       И вот, Дазай осмелился приводить это как аргумент, как причину собственных действий, еще и приложил вдобавок странные надежды и приправил наставлением о лжи Мори. Такие вещи просто невозможно игнорировать, и куда позже Чуя признается себе, что испугался — испугался того, что все это может быть правдой, на которую он мог бы наплевать. Или что это может быть ложью, на которую он бы мог понадеяться. И он просто не нашел ничего лучше, чем ссора с Дазаем, потому что во время их ссор тот гораздо чаще говорит правду.       Его прошлое было тем, что он слишком отчаянно защищал, чтобы позволить кому-то решать вместо него в любых моментах, где оно имеет место быть замешано.       Он, наверное, впервые увидел, как Дазай действительно на него разозлился. Теперь перед его глазами стояло то самое лицо, что пугало пленных мафии, запертых в подвалах, где находились пыточные. То лицо, которое ему доводилось видеть не так уж мало раз, но причиной которого ему еще не доводилось становиться. Свободный от бинтов глаз чуть прищурен, напряжена шея под бинтами. Будь у Чуи немного меньше самообладания, и он бы сделал шаг назад. Но он просто не мог себе этого позволить.       — Так вот оно что, Чуя. Я тебя понял, — бормочет Дазай.       Они оба молчат и просто пилят друг друга взглядами какое-то время, а Накахара лихорадочно думает, что же ему ответить теперь.       — Не осталось аргументов? — выплевывает он прямо в лицо напарнику, хотя не может точно сказать, кому конкретно предназначены эти слова.       Он определенно точно погорячился.       — Спроси у меня это снова, когда некому будет прикрыть твою задницу на заданиях. Или когда снова будешь ныть как ребенок из-за того, что неосознанно использовал способность. О, или когда Кое в очередной раз даст тебе задание, которое ты не в состоянии решить без моей помощи!       Дазай говорит медленно, словно старается вбить каждое слово вглубь рыжей головы, а Чуя почти задыхается от возмущения:       — Ты прекрасно понимаешь, что я не это доверие имел ввиду, Дазай, — он отвечает с прежней злостью, только теперь отчего-то сжимается горло. Напоминание о собственной беспомощности в былые времена, когда он ловил жуткие панические атаки после малейшего использования силы, ощущалось как нож в спину. Дазай никогда раньше не опускался до того, чтобы попрекать его этим, за что получал невысказанную благодарность с его стороны. Однако теперь он сделал то, чего опасался Чуя — ткнул его носом в его же страхи. Страх не сдержаться и повторить снова тот ужасный день, последний для приюта. Страх быть осужденным за то, что так сильно волнуется о своем контроле, что теряет самообладание, когда отпускает этот самый контроль хоть на секунду.       Прежде их стычки не выходили за рамки взаимных поверхностных оскорблений, не затрагивали то, от чего действительно больно. В груди поселяется жгучая обида, смешанная со стыдом, и Чуя резко отворачивается, оттолкнув Дазая от себя, потому что знает, что все это у него написано на лице.       Пошел к черту, хочется ему сказать, да только он резко теряет желание продолжать эти пререкания. Да и какой смысл?       — Через полчаса в «Люпин», — бросает ему в спину Дазай, а затем начинает отдаляться от мотоцикла, явно не намереваясь ехать куда-то вместе. Ну и отлично, Чуе тоже не очень хочется. — По делу.       — Опять напьешься? — обессиленно рычит Чуя ему в спину.       — Пояс Кеки захвати, — отмахивается Дазай и ускоряет шаг, а через несколько секунд скрывается за углом.       Как только он пропадает из поля зрения, Чуя пинает байк, забыв на секунду, насколько тот ему дорог. К сожалению или к счастью, он не может прямо сейчас разнести тут что-нибудь, потому что вокруг полно людей, и он все еще стоит у выхода из маленького кафе. Сквозь стеклянную стену он замечает, как на него косо поглядывают официанты, и едва сдерживается, чтобы не показать им средний палец.       «Люпин», значит. Очередные посиделки в баре, где они смогли бы продолжить свою ссору за стаканами виски? Чуя едва не отказался, пока не услышал просьбу захватить с собой пояс. Он так и не вытащил его из кармана.       Пусть он и зол на Дазая, пусть не желает его видеть хотя бы до вечера, однако дело никто не отменял, и им по-прежнему необходимо узнать что-то о местоположении Кеки. Так что выбора у него особо нет, придется направиться в назначенное место, по пути сбрасывая с себя излишнюю злобу и странную горечь, стянувшую легкие.       Он вполне успеет сделать несколько кругов по центру за эти полчаса, так что намеренно выезжает в другую сторону, чтобы не встретить Дазая по пути к бару.       Где-то на середине дороги он начинает осознавать, что тоже перегнул палку. Обвинять Дазая во лжи так открыто, ставить под сомнение его слова таким тоном — никто не мог себе позволить такого. Будь Чуя кем-то другим, он уже получил бы пулю в живот. Если сказал бы еще пару слов — в голову. Дазай был не из тех, кто позволяет открыто выдвигать против себя обвинения, и Чуя это понимал, ему тоже не хотелось терпеть такое к себе отношение. Именно поэтому он вкалывал как мог, всегда старательно выполнял задания от босса. И именно поэтому ему слишком тяжело представить себе саму возможность того, что придется скрывать от Мори настолько серьезные вещи.       Пока прохладный предвечерний воздух бьет в лицо, Чуя ловит себя на мысли, что несколько ошарашен тем, что Дазай действительно упомянул некоторые вещи об их доверии. На миссиях, например. Для него самого их гармоничное взаимодействие, приправленное щепоткой негатива к действиям друг друга, значило слишком много, чтобы не обращать на это внимание. Где-то внутри себя он тайно надеялся, что Дазай тоже принимает в расчет их совместную работу, понимает, что то, что они делают, выстраивается на доверии друг к другу. Однако сам Дазай еще ни разу не давал понять, что это может что-либо значить для него. Если это действительно так — что ж, Чуя, ты тоже задел Дазая за то живое, что есть в его стремящемся умереть теле.       Их с Дазаем доверие к друг другу — вещь довольно странная, со стороны наверняка сомнительная, однако Чуя как никто другой знает, что это также нечто личное. Оттого и выплюнул в лицо Дазаю едкий вопрос, потому и хочет сейчас что-то ударить, да посильнее. Их доверие не заканчивается на понимании во время работы — необъяснимым образом оно уже кроется в мелочах. Во взаимных подколах, подобные которым никто другой в их сторону произнести не посмел бы. В жизни в одной квартире, где Дазай нагло залезает к Чуе в кровать, а тот ворчит, но позволяет лечь рядом, тайно задерживая дыхание. В перевязке ран, которые мало кому другому позволено увидеть. В дурацких названиях фильмов, от которых у Чуи порой болит голова, но Дазай радуется, когда удается подобрать очередное подходящее. В кажущихся обыденными прикосновениях, на которые не обращаешь внимания, но знаешь, как они на самом деле важны для кого-то вроде Дазая.       Какой-то бред. Чуя перехватывает крепче руль мотоцикла. Не должна так противно ощущаться обычная ссора.       Постепенно его отпускает, скорость помогает отвлечь внимание на дорогу, и он ловко огибает многочисленный транспорт, которым наполнены широкие трассы в сердце города. Неумолимо он приближается к бару, ближе к окраинам и узким переулкам, и требует от самого себя как можно скорее принять решение по поводу того, как теперь ему себя вести. Может ли он позволить себе извиниться перед этим придурком? Он не уверен, что Дазай оценит такие порывы, а выслушивание насмешек в свой адрес точно в планы на сегодня не входит.       Вариант спокойно обсудить их стычку кажется самым разумным, в конце концов, именно Чуя был тем, кто начал ссору. Еще с детства он привык, что любые разногласия вполне можно решить разговорами. Не обошлось и без целой кучи драк, в которых он приноровился махать кулаками как следует, однако девчонок бить ему не позволяла совесть, так что для ссор с ними пришлось искать другие выходы. Кто бы мог подумать, что Дазай станет той самой девчонкой, с которой теперь ему нужно обсуждать собственные сомнения. С той лишь разницей, что напарника он бил уже огромное количество раз, но, видимо, никакого влияния на него это не оказывало. Было бы проще, окажись оно наоборот. Более покладистый Дазай создавал бы гораздо меньше проблем.       Чуя невольно улыбается, представляя милого и со всем согласного Осаму, который не приносил бы ему столько неприятностей. Не было бы гребаного собачьего корма, надоедливых шуток про рост и его чувство стиля, не было бы бесконечных перепалок на работе и вне.       Черт бы с ним, ладно, ему нравится в Дазае как раз все то, от чего он порой так сильно бесится. Кроме сегодняшней озлобленной ссоры, разумеется. И нескольких других. Сказать об этом прямо значило бы практически накинуть на себя петлю и дать Дазаю ухватиться за ее конец, как за собачий ошейник, так что он планирует как-нибудь обойти все то слишком откровенное, что тянется колючей проволокой у него внутри живота.       Он отгоняет от себя навязчивые образы с неким раздражением на самого себя, когда подъезжает к узкой двери, за которой скрывается ведущая вниз, в маленькое помещение бара, лестница.       Внутри его окружает полумрак, здесь темнее и прохладнее, чем на улицах города и есть ощущение, будто спускаешься к порталу в другой мир. Словно если провести тут достаточное количество времени, то больше не сможешь вернуться наверх, к шумной суете и кипящей на улицах жизни. Наверное, именно поэтому они заходят сюда гораздо чаще, чем в другие места. Ну и еще потому, что когда он с Дазаем, здесь никогда не посмотрят на них как на детей, и документов не потребуют.       Чуе известно, что Дазай куда больше времени именно в этом месте проводит не с ним, а с Одой, с которым ему до сих пор довелось перекинуться всего парой фраз. Человек он был спокойный, уравновешенный, даже слишком, наверное, для общения с Дазаем. Хотя порой Чуя ловил себя на чем-то вроде уколов зависти, потому что не с ним Дазай так спокойно беседовал время от времени, не с ним прятал в карман извечную маску цинизма и беспечности. С Одой. Он наблюдал тайком за их разговорами и из-за этого чувствовал себя как-то не так, странно и неправильно. Будто делает что-то унизительное и непозволительное. Однако не мог перестать, смотрел и смотрел, как тонкие губы трогает легкая улыбка, а не скрытый повязкой глаз прищуривается не от злости, а от чего-то другого. Живого.       Уже давно, когда он еще жил в приюте, у одного из ребят, от которого отказались родители, спросили, как он это чувствует. Думает ли он, что он брошеный, или он зол на них, или испытал облегчение. Мальчик тогда задумался на пару минут, а затем с легкой улыбкой ответил, что чувствует и грусть и радость одновременно. Радость — потому что они обращались с ним не слишком хорошо, ведь он оказался одаренным. Грусть — потому что какими бы плохими родителями они не оказались, он все равно любил их и ему было трудно расстаться с родными людьми.       Так вот, смотря на Дазая, когда тот беседовал с Одой, Чуя ловил себя на чем-то похожем. Грусть и радость одновременно. А еще непонятная тоска и немного раздражения, которое он имел привычку накапливать со временем, чтобы позже вылить на миссии или в очередной ссоре.       Он спускается по ступеням вниз, будто заранее зная, что Дазай не будет один. Так и есть — за барной стойкой сидят трое, включая его. С Одой Чуя знаком, он мягко кивает ему, когда видит. Посередине сидит Дазай, перед ним стакан виски и сразу две пепельницы, а слева от него незнакомый Чуе парень в круглых очках и с очень серьезным лицом.       — Здравствуй, Чуя-кун, — Ода всегда говорит так, словно они хорошие друзья, из-за чего Накахара порой чувствует себя неловко, однако слишком смирный взгляд Сакуноске не дает ему даже подумать о том, чтобы заговорить с ним хоть с толикой недовольства. Может, эта его особенность распространяется вообще на всех и поэтому Дазай такой тихий рядом с ним.       — Я по делу, — вздыхает Чуя. Дазай на него даже не поворачивается, сидит, тупо уставившись в свой стакан и окуная пальцем шарик из льда в коричневатую жидкость. Будто старается потопить хоть что-то, раз собственное тело пока не получилось.       — Дазай-кун рассказал мне кое-что, — кивает Ода, кинув перед этим на Осаму осуждающий взгляд. Так на него смотрел только Сакуноске, и иногда босс. С молчаливым укором, но без злобы. — Познакомься, это Сакагучи Анго. Он работает на правительство, как ответственное лицо по связям с мафией.       Незнакомый ранее парень чопорно кивает и смотрит через свои круглые очки, будто тщательно изучая.       — Накахара Чуя, — представляется он, гадая, как парень из правительства может помочь им в поисках Кеки.       — Наслышан, — усмехается Анго, бросив выразительный взгляд в сторону слишком уж молчаливого Дазая.       Чуя хмурит брови, гадая, как часто Дазай говорит о нем со своими друзьями. Это любопытно. Будь у него больше времени и настроение получше, он бы обязательно попытался узнать, о чем же конкретно говорит Дазай, когда упоминает его. Наверняка жалуется, жалуется и еще раз жалуется.       Они трое замолкают, и тогда Чуя понимает, что каждый из них ждет чего-то от Дазая. Пару секунд они пилят безучастного к разговору парня взглядами, а потом Анго с тяжелым вздохом отбирает у него стакан с виски, полностью завладевший вниманием, под тихое «эй!».       Намек настолько прямой, что это даже нельзя называть намеком. Дазай с какой-то тоской смотрит на свой стакан в чужих пальцах, а затем все же разворачивается в сторону Чуи.       — Анго одаренный. Прикоснувшись к вещи, он может прочесть воспоминания, которыми эта вещь обладает.       — Воспоминания… вещи? — Чуя недоуменно поднимает бровь. О такой способности он слышит впервые.       — Пояс доставай, — бросает ему Дазай, скрестив руки на груди.       Ведешь себя как маленький ребенок, хочет рыкнуть на него Чуя, но сдерживается, потому что рядом с ними другие люди, и оба они друзья Дазая. Так что он даже не смеет надеяться на то, что эти двое могут встать на его сторону. Даже если в их глазах Дазай не поставил себя как идеального человека. Хотя, судя по недоумевающим взглядам Анго и Оды, этот придурок еще не успел нажаловаться на их последнюю ссору.       Чуя вытаскивает пояс из кармана и аккуратно передает его Анго. С любопытством наблюдает, как тот прикрывает глаза и проводит пальцами по нежной ткани.       Зрелище оказывается слишком похожим на то, как в приюте Макото проводил пальцами по его ладоням, всматриваясь в прошлое, далекое и забытое, пытаясь разглядеть там то, чего сам Чуя рассмотреть не мог. Ощущение дежавю, липкое и противное, застряло где-то в горле на мгновение, пока Чуя старательно не стряхнул его, осознав вдруг, что Дазай следит за каждым его движением.       — Видно смутно, — отзывается Анго, не переставая водить кончиками пальцев по ткани. — Суматоха, кровь. Убитые тела, ну, думаю, вам известно. Затем крик, и грубые руки рвут на девчонке одежду. Пояс сбросили не намеренно, он просто упал, пока она отбивалась.       — Может, они что-то говорят? — вклинивается Чуя. — Адреса, незнакомые слова. Имена?       Агно рассеянно кивает, смотря прямо перед собой.       — Странная фамилия. Достоевский. Больше ничего, — он пожимает плечами и, повертев пояс в руках еще с минуту, перекладывает его на барную стойку. Только в эту секунду Чуя отмечает, что на них странно косится бармен.       — Вот черт, — отзывается Дазай практически одними губами, но Чуя слышит, и от этой интонации по спине бежит холодок.       — Ты знаешь это имя?       — Доводилось слышать, — фыркает Осаму в ответ и снова отворачивается, возобновляя попытки отобрать свой стакан у Анго.       — Почему она не использовала способность? — Ода вступает в разговор, перестав наконец озадаченно переводить взгляд с одного собеседника на другого. Чуе уже начало казаться, что он слишком глуп, чтобы понять происходящее, пусть он и знал, что это не так.       — Не могу сказать, — пожимает плечами Анго. — Может, ей что-нибудь вкололи? Я чувствую только воспоминания предмета, а не ее.       Чуя мысленно собирает в голове все, что им удалось сегодня узнать. Потерянная подруга Дазая, которая, возможно, еще и находится где-то вместе с Фукудзавой. Потерянная Кека, которая черт знает где, но тоже в лапах отлова. Ее определенно схватили, и не убивали на месте, если верить воспоминаниям, которые передал Анго. Нельзя исключать, что ее могли убить позже. Странная фамилия, которую Дазай уже где-то слышал, а Чуя узнал впервые. Необходимо спросить об этом Мори и наставницу, раз знает Дазай, то наверняка есть данные и у них. Ну и последнее — ему необходимо разобраться с этим идиотским планом, который навязал ему напарник и решить, что делать с детективами.       Он решает, что может разобраться с этим позже.       — Что ж, если это все, то спасибо, наверное, — бубнит он, медленно разворачиваясь в сторону двери. — Я пойду.       — На самом деле, — Ода прерывает его слишком быстро, так что Чуя даже дергается, не ожидав от вечно спокойного друга Дазая такой расторопности, — это мы пойдем.       Он указывает на себя и Анго, махнув ему рукой в сторону двери. Чуя в недоумении смотрит на то, как они оба ретируются из бара, вяло махнув ему на прощание. Сакагучи пихает Дазая куда-то в лопатку локтем. Тот недовольно пялится на него в ответ, но ничего не говорит. Так и сидит, таращится на подтаявший в стакане шарик льда, да крутит пальцами бесполезную без сигарет пепельницу.       Только когда они остаются наедине, Чуя понимает, что его жестоко подставили. Оставили объясняться с Дазаем, бросили в поле битвы неподготовленным. Вот тебе и друзья, Дазай, похвали их, если ты сам этого хотел.       Вот только по лицу его напарника видно, что тот тоже не горит желанием разговаривать прямо сейчас, и Чуе становится несколько легче от того, что не один он заперт с ним наедине. Он, конечно, мог бы развернуться и уйти вслед за его друзьями, однако поселяется внутри ощущение, что это еще сильнее будет смахивать на бегство. А капитулировать он очень не любит.       Он садится за стойку и заказывает себе виски без льда. Получив стакан, тоже вертит его в пальцах, раздумывая, стоит ли закурить, или лучше потерпеть до тех пор, пока их разговор не продвинется хотя бы на сантиметр. С глубоким вздохом он решает начать говорить с чего-то отвлеченного, дабы проверить, настроен ли вообще Дазай раскрыть рот.       — Странный он, этот ваш Анго.       Дазай лишь неопределенно пожимает плечами, но двигает пепельницу ближе к Чуе, и тот принимает это как намек к тому, что они все же просидят здесь еще какое-то время. Легкий укол облегчения делает его пальцы непослушными, так что поджигает сигарету он только с третьего раза. Дазаю не предлагает, но оставляет пачку на стойке, не убирает в карман. Такое вот негласное соглашение, знаменующее предстоящий разговор по душам.       — Думаю, я погорячился, — Чуя выдыхает эти слова вместе с дымом, который невесомыми завитками рассеивается вокруг них в прохладном воздухе тесного бара. — Не стоило так открыто обвинять тебя во лжи.       — Справедливое замечание, — хмыкает Дазай, и Чуя видит, как становятся расслабленнее его плечи, и как он отстает наконец от шарика из льда, от которого почти ничего не осталось.       — Это момент, когда ты тоже должен извиниться, вообще-то, — фыркает Чуя в ответ и делает первый глоток из своего стакана.       Приятная горечь алкоголя разливается в груди, смешивается с привкусом от сигареты и с чем-то еще, неуловимым и сложным, необъяснимым. С тем, что появляется там еще, когда Дазай разворачивается вполоборота и смотрит так. Без той злости и цинизма, как смотрел всего час назад. Невыразимо легче.       — Вероятно, мне не стоило говорить, что Чуя ноет как девчонка, — спустя какие-то минуты раздумий признает Дазай.       — Справедливое замечание, — Накахара возвращает ему его же фразу и затягивается еще раз, только бы не дать волю довольной улыбке, что грозит вырваться наружу.       Они оба чрезвычайно редко признавали свои ошибки. Настолько, что могли не разговаривать неделями после очередной стычки, пока того не начинали требовать обстоятельства или пока босс не сталкивал их лбами специально, без объяснения причин. Тот факт, что они практически извинились перед друг другом, пусть и не прозвучало этого избитого «прости», говорил о том, что каждый смог задеть то, что задевать не нужно было. Извинения все равно ничего бы не стоили, не признайся они друг другу в том, что перед чем-то оказались уязвимы.       Спокойная тишина бара разбавляется едва слышной музыкой из динамиков, но Чуя никак не может найти их глазами. Он оглаживает взглядом каждый уголок помещения, и зрение кажется помутневшим из-за дыма, который никак не может найти выход. Он тушит сигарету в пепельнице и чувствует, что должен сказать что-то еще.       — Почему ты не искал Йосано раньше? — наконец решается спросить он.       Его эгоистичная часть, та, которая ему так не нравится, но с которой он ничего не может поделать, зудит внутри от интереса. Она же пробуждается, когда он смотрит на Дазая рядом с Одой, она же теперь разгорелась вновь, когда Дазай упомянул, что эта девушка была первой, с кем он смог наладить тактильный контакт. Чуя понимает, что это отвратительно — раздражаться из-за того, что он не единственный, кто смог завоевать чужое доверие, что это было чертовски глупо и мелочно, но невольно ему хотелось узнать получше тех людей, с которыми Дазай смог достаточно сблизиться. Наверное, это имело отношение к тому, что он вот уже долгое время не может избавиться от чувства, что хочет разгадать загадку под названием Дазай Осаму. А может, это что-то еще, он даже подозревает, что именно, просто пока не может даже сам для себя сформулировать наверняка. Колется.       — Я наблюдал за детективами, — отвечает Дазай. — Рассчитывал на Рампо, у него было гораздо больше шансов с его дедуктивными способностями. Я хотел начать, но в тот момент появился ты, и босс поселил нас вместе. Я не знал, можешь ли ты оказаться до такой степени верен боссу, что сдашь меня, если я начну что-то делать у него за спиной. На Мори мне наплевать, но его воспитательные беседы мне ни к черту. А сегодня я подумал, что…       Он замолкает, и Чуя чувствует достаточно уверенности, чтобы продолжить за него:       — Что если у меня тоже будет мотив для участия в этом деле, то боссу тебя я не сдам.       На лицо Дазая возвращается привычная ехидная улыбка, когда он отвечает:       — Я хотел сказать, что достаточно доверяю тебе, но это замечание тоже довольно проницательное.       Чуя молчит, раздумывая, что ему ответить теперь. И снова они возвращаются к разговору о доверии, вот уже какой раз за сегодня. Ему никогда не приходило в голову, что границы доверия требуется как-то оговаривать, он считал, что оно просто приходит и все, но теперь… Теперь, когда услышал, что существуют еще и разные степени доверия, то готов признать, что это имеет смысл.       Немного философские рассуждения, но кто его осудит? Дазай Осаму сам как сборник извращенной философии, так что нет ничего удивительного в том, что Чуя подвергся его воздействию и в итоге пришел к тому, что сидит в баре и за стаканом виски рассуждает сам с собой о степенях доверия.       — Я правда хотел бы надеяться, что Фукудзава жив, — признается он с таким смирением в голосе, что чувствует себя человеком, соглашающимся на прилюдную казнь за то, чего никогда не совершал.       — С детективами будет проще, — кивает Дазай. — Но босс ничего не должен знать. Мы никогда не сотрудничали с детективным агентством, и у него нет причин начинать делать это сейчас.       — А если мы скажем, что они могут помочь найти Кеку?       — Чуя, не прошло еще и суток с того момента, как мы начали расследование. Сразу бросать ему идею о другой организации будет неразумно, не думаешь?       Конечно, думает. Просто отчаянно не желает врать тому, кто столько сделал для его становления. Он прекрасно понимает, что не окажись каким-то неведомым образом Мори тем, кто приказал Дазаю подобрать его с места разрушения приюта, он остался бы там, а затем был бы схвачен отловом. И уж точно никогда не смог бы даже понадеяться на то, что ему подвернется возможность помочь уцелевшему — быть может — директору. В черепную коробку бьются фразы, сказанные Мори в тот день, когда он очнулся в лазарете мафии. Все, чего он просил взамен на безопасность, жилье, и обучение контролю — верность.       — Тебе не обязательно лгать ему, Чуя, — прерывает Дазай его размышления. — Просто не говори о детективах.       — От тебя это звучит так просто, — беззлобно огрызается Накахара в ответ, и все-таки поджигает еще одну сигарету.       — К тому же, я не знаю, как босс вообще отреагирует, если мы скажем, что замешан отлов. Думаю, он и сам догадывается, но в угоду Кое дал нам это задание, чтобы проверить свои догадки. Он никогда не пойдет против отлова и ты прекрасно это знаешь, Чуя. Так что рассчитывать мы можем только на себя. Ну, и на детективов. Быть может.       Чуя задумчиво кивает. Это правда — Мори ни за что не позволил бы им в открытую выступить против отлова.       Что ж, теперь они оба на перепутье. У него есть выбор — довериться Дазаю или сдать его Мори, но тогда он может потерять даже надежду на надежду. У Дазая есть возможность отказаться от идеи, чего он, конечно же, делать не станет. А еще один выбор он уже сделал, и это одновременно самое худшее и самое лучшее, что Чуе доводилось испытывать от общения с ним. Он признался, что доверяет ему.       — Когда ты сказал, что доверяешь мне достаточно… что ты имел ввиду? — Чуя не хотел до последнего задавать этот вопрос, но почему-то именно сейчас он показался таким важным. Словно если Дазай сможет дать верный ответ, то это станет катализатором того, что Накахара согласится с ним. Пойдет на это, несмотря на всех своих внутренних демонов, которые так и шумят внутри, требуют прекратить вестись на очевидно не самую лучшую идею, перестать думать о том, чтобы солгать Мори.       Дазай только хмыкает и выпивает залпом последние глотки виски из своего стакана. Мгновение смотрит прямо в глаза Чуе, а потом дергает пальцами свой бинт на лице, открывая постоянно скрытый глаз.       Чуя моргает дважды, а затем неуверенно хмыкает, придвигаясь поближе, насколько это вообще возможно на барных стульях. Он тушит недокуренную сигарету в пепельнице и отмахивается рукой от плывущего перед ним терпкого дыма.       — Ты имел ввиду, что покажешь мне второй глаз? Я видел его дома, ты, безумная шпала.       — Помолчи, — Дазай отмахивается от придирки и Чуя в предвкушении замирает, потому что напарник явно намерен сделать что-то еще, вот только непонятно, что делать ему.       Он застывает в одном положении, а Дазай тоже двигается ближе, сидит теперь на самом краешке стула так, что их колени соприкасаются, устойчиво упираются друг в друга. Дазай отбрасывает снятый бинт куда-то к пепельнице, медлит, а потом быстро выпивает и виски Чуи тоже, даже не поморщившись от заполнившей горло горечи. Чуе только и остается, что с недоумением наблюдать за какими-то дергаными действиями напарника.       Ему ведь не мерещится? Дазай Осаму действительно... взволнован?       Дазай выглядит и двигается так, словно собирается с силами перед прыжком с высоты. Вот только Дазай не из тех, кто в такие моменты боится. Именно поэтому на секунду Чуе самому становится не по себе.       А спустя еще мгновение ему кажется, что он превратился в гипсовую скульптуру, настолько сильно он напряг все мышцы и замер, не смея даже пальцем пошевелить. Потому что Дазай отставил в сторону оба стакана и положил ладони ему на колени, не отводя взгляда от лица. Он слегка ухмыляется, наверняка оттого, что на лице Чуи застыло исключительно комичное выражение. Смесь ужаса и восторга, ничем не прикрытая, потому что он просто не успел сам осознать, насколько сильно удивлен этим неожиданным прикосновением.       На этом Дазай не останавливается, ведет руками выше, по чужим бедрам, затем по бокам, пока не замирает на секунду где-то на уровне груди. А потом продолжает движение, медленно проводит по плечам, одной рукой цепляет чокер на шее, но почти невесомо, без намека на пошлость или издевку. Прослеживает пальцами бицепсы и ниже, ниже, к тонким запястьям, прямо к границе перчаток. Там пальцы снова замирают на пару мгновений, и, не встретив сопротивления, проникают под них, стягивают сначала одну, потом вторую. Перчатки присоединяются к бинтам на стойке, но их Дазай откладывает одной рукой, второй продолжая прикасаться к ладони.       Чуя чувствует, будто в помещении становится невыносимо душно. Он упирается взглядом в узел галстука на шее Дазая, и на мучительно долгое мгновение ему кажется, что сейчас Дазай наклонится ниже и коснется его не только руками.       Все его спрятанные глубоко сомнения об отношении к нему Дазая застывают прямо там, где находятся его пальцы. Искрятся почти что болезненно на голой коже.       Дело в том, что Чуя знает, как тяжело Дазаю касаться других людей. Как знает и то, что в этот самый момент происходящее — ловкая попытка склонить его на свою сторону. А еще он знает, что Дазай не может лгать в таких вещах. Каждый милиметр, который он прослеживает по телу Чуи — заверение. Быть может, не запланированное. Что важнее — честное.       От такой глупой вещи не может вставать ком в горле. Это просто чертовы руки.       Чуя смотрит на них так, будто видит впервые.       Дазай задерживается на его ладонях дольше всего, а потом начинает новый круг — от коленей к бедрам, затем по бокам и выше, в сторону груди, одна рука на шее, вторая в этот раз заходит на спину. В этот момент Дазай поднимается со своего стула и Чуя теряет опору, которую давали чужие колени. Слегка пошатывается, но отказывается дергаться, сидит тихо, будто старается прочитать в этих касаниях что-то невысказанное, не понятое раньше.       Когда обе руки Дазая снова спускаются к его ладоням, Чуя находит в себе силы оторвать взгляд от чужих пальцев и взглянуть наконец на лицо перед собой. Он задирает голову и всматривается в оба глаза, в морщинку между напряженных бровей, в слегка сжатые губы, дающие знак, что все эти простые для других движения не так уж легки для самого Дазая. Чуя осторожно шевелит ладонью, переворачивает ее внутренней стороной вверх, позволяя длинным пальцам провести и там, всего несколько движений, но рукам, вечно скрытым перчатками, почему-то до щекотки приятно.       — Примерно вот это я имел ввиду, — вдруг произносит Дазай и отстраняется. Хватает бинты, снятые ранее. — Встретимся в штабе.       Он исчезает так стремительно, что Чуя еще какое-то время сидит с ужасной, непонятно откуда взявшейся головной болью, и смотрит на рассеивающийся до конца сигаретный дым. Потом он переводит взгляд на притихшего за стойкой бармена и только в этот момент понимает, насколько странно и интимно все это выглядело со стороны.       Следующая мысль обжигает внутренности хуже самого дрянного алкоголя, который они тайком таскают из баров. Чуя не хотел, чтобы Дазай останавливался.       Вот черт.       — Вот бля, — только и слышит бармен перед тем, как Чуя хватает со стойки свои перчатки и золотистый пояс, а затем практически выбегает прочь, оставив открытую пачку сигарет.