Les Misérables

      — Поднимайся!       Чуя подскакивает на постели от громкого голоса и тут же шипит от боли. Падает головой на подушку и жмурит глаза, делая маленькие вдохи-выдохи.       Охраннику у двери совершенно безразличны страдания парня. Из них что, вытаскивают душу перед тем, как нанять сюда? Пока Чуя медленно приходит в себя, соображая кто он и где он, настырный охранник продолжает недовольно ворчать:       — Через десять минут тебе лучше быть готовым, — за этими словами следует звук захлопывающейся двери.       В голове сотня элементарных вопросов, вроде того, сколько сейчас времени, какое вообще время дня, зачем так громко орать, если человек спит, и, в конце концов, к чему вообще нужно быть готовым. Ответов ему, разумеется, никто не даст, но Чуя уже успел привыкнуть к этому. Когда практически всю жизнь ты для общества изгой, то ответы на интересующие вопросы и вообще нормальное отношение со стороны — излишки.       Прошло всего два дня с того момента, как на этой самой постели Осаму своими ледяными пальцами залатал его пострадавший живот. С тех пор парня в бинтах не было видно и слышно, хотя Чуя старательно прислушивался к движениям за стеной. Но либо Дазай ему солгал и жил на самом деле где-то в другом месте, либо вел себя настолько тихо, что даже в вечном безмолвии коридоров и комнат, нарушаемом лишь шагами охраны и копошением Ацуши за стенкой, его не было слышно.       Два дня текли до безумия медленно, Чуя не имел возможности нормально ходить, стоять, даже удобно лежать. Пару раз ему удалось перекинуться записками с Ацуши, который с пугающим любопытством пытался выяснить, с кем Чуя разговаривал. «Придурок в бинтах. Тот, что победил меня в бою.» — ответил Чуя тогда, не придумав ничего получше. Остальные вопросы по поводу Дазая он проигнорировал, уверив друга в том, что чувствует себя вполне нормально и на тот свет пока не собирается. После сеанса связи, сопровождающегося кряхтением и тихими матами, пришлось самостоятельно сменить повязки — на старых проступила кровь, видимо, его телу была противопоказана любая физическая активность. Не доставляющие неудобства раньше ползания под кровать с целью добраться до щели в стене — в том числе.       В остальное время его дни разбавляла мерзкая еда, которую стало еще тяжелее глотать, да прочитанные уже по несколько раз книги. Пересчет плитки на потолке стал своеобразным ритуалом, помогающим отвлечься от тянущей боли и уснуть.       Единственное, что не давало почувствовать себя разбитым окончательно — кошмары на протяжении двух дней не посещали его. Кровавый кашель по утрам отступил, и Чуя не представляет, как будет справляться с ним, если тот вернется раньше, чем затянутся на теле швы.       В конце концов он поднимается, подавляя стон, и садится на кровати. Натянуть чистую футболку — проблема, но еще больше опасений у Чуи по поводу того, куда его поведут. Чего он точно сейчас не в состоянии выдержать, так это еще одной встречи с Эйсом, любые другие варианты его в целом устраивают. Стоять тяжело, ходить — еще хуже, но он справится, потому что справляться — то, чем он занимается всю свою сознательную жизнь.       Спустя обещанные десять минут Чуя старается поспевать за широкими шагами охраны, стиснув зубы и сосредоточенно уставившись себе под ноги. Его ведут в сторону арены, но сегодня это необычно, потому что он не единственный. Когда взгляд цепляется за такого же растерянного Ацуши, окруженного двумя крупными мужчинами, Чуя снова ловит ощущение, что что-то пойдет не так. Слишком часто в последнее время оно его преследует, однако еще ни разу не обмануло. В отличие от некоторых забинтованных чудиков, например.       Кстати, о них.       Дазай стоит у входа в комнату, что служит пограничной между коридорами и ареной. Чую всегда там осматривает Йосано, а Эйс лопочет свои излюбленные, исполненные обожания цитаты.       Руки Осаму покоятся в карманах форменных брюк, взгляд скользит по проходящим мимо людям. Рядом с ним всего один охранник, на что Чуя совершенно глупо и немного горделиво ухмыляется: эту тощую шпалу считают угрозой меньше, чем его самого. Когда на ухмылку Накахара получает подмигивание карим глазом, то его снова мысленно отбрасывает в день их совместного боя. Чуя отводит взгляд чтобы снова уставиться в пол. Раздражает.       Если бы у Чуи была возможность залезать в чужие мозги, он бы провернул это с Дазаем. Потому что совершенно невыносимо смотреть в его сияющее ухмылкой лицо. Потому что все, что остается Накахаре — недоумевать, какого черта этот человек постоянно выглядит и смотрит так, будто знает больше всех на свете. Будто его не держат взаперти, как всех остальных, не кормят общей мерзкой едой и не водят по коридорам в сопровождении охраны.       — Что происходит-то? — устало спрашивает он у охранников, оказавшись прижатым спиной к стене. Двое мужчин замирают с двух сторон, тупо глядя прямо перед собой.       — Эйс расскажет, — отмахивается один из сопровождающих, на что Чуя может только вздохнуть. Краем глаза он ловит полный сопереживания взгляд Ацуши, тоже прижатого спиной к холодному камню. Поразительно, сколько эмпатии может умещаться в одном парне.       Спустя несколько минут по коридору проводят еще двоих — брата и сестру Танидзаки. Девушка что-то едва слышно щебечет на ухо молчаливому брату, не обращая внимания на попытки охранника оттянуть ее за руку на приличное расстояние. У сопровождающих этих двоих мужчин такие наполненные досадой лица, что Чуе становится смешно. Следом за ними проводят Кеку. Глядя на девочку, можно подумать, что она самая адекватная среди их немногочисленного сборища. Всегда молчалива, с умным взглядом, пусть и наполненным до краев безграничной тоской. Чуе неизвестно, как она попала к Эйсу, но он почти уверен, что за этой хрупкой фигурой с темными волосами стоит совершенно обескураживающая история.       Когда топот тяжелых ботинок и щебет Наоми перестают отдаваться эхом в полумраке коридора, из-за угла появляются еще двое мужчин. Чуя хмурится в попытке понять, кого еще могут вести. Насколько ему известно, пока у Эйса нет других подопечных, если можно применить это слово к ним всем, создающим живой коридор из тел, укрывающих холодные камни стен.       Голубые глаза расширяются в удивлении, когда он понимает, кого двое ведут под руки. Парень между ними — единственный, кому связали руки, несмотря на сдавливающий шею обруч. Тот самый, что лежал привязанным к кушетке. Тот, за чьими мучениями Чуе пришлось наблюдать и чьи крики слушать, будучи не в силах помешать происходящему. Он не знает имени парня, но слепое желание окликнуть его почти берет верх. Чуя дожидается, когда охранники подойдут ближе и уже открывает рот, сам не понимая, что хочет сказать, но его прерывают двумя громкими хлопками.       — Итак, вся моя драгоценная коллекция в сборе, — Эйс вышагивает из-за угла, откуда минутой ранее вывели его пленника, потирая ладони друг о друга. Он выглядит довольным, обводя взглядом живой коридор из принадлежащих ему эсперов. — Сегодня нас с вами ждет знаменательное событие.       — Освободишь нас? — звонко предлагает Дазай, перехватывая внимание присутствующих на себя. Сопровождающий его охранник ловким движением руки отвешивает Осаму подзатыльник. Чуя не может сдержать смешка, за что получает награду в виде обиженного взгляда из-под темной челки.       Он подмечает, что остальные оглядываются на Осаму с интересом. Видимо, только ему доводилось общаться с этим странным парнем до этого момента.       — Нашу маленькую обитель прибыли посетить уважаемые люди. Инвесторы, другими словами, — продолжает Эйс, не обращая внимания на маленькую выходку. — Убедительно прошу вас вести себя тихо, пока будет проходить осмотр. Вы все знаете, как я вами дорожу, но не исключаю, что кто-то может сегодня отправиться в руки другому хозяину.       Другому хозяину? Это что-то новое. Чуя знает, что одаренные являются ценным товаром в современном обществе, но на его памяти никто не перекупал эсперов у Эйса. Каждому из присутствующих прекрасно известно, насколько дорожит своими одаренными Эйс. Либо тот совсем в отчаянном положении и ему нужны деньги, либо случилось что-то из рамок вон выходящее.       Но все это не больше, чем пустые догадки.       Эйс вещает что-то еще о том, что следует стоять молча, не сумев не бросить предупреждающего взгляда в сторону Дазая, о том, как важно это событие для них всех и как он дорожит каждым из них. Чуя не слушает, уставившись в стену. Он никогда не думал, что у него может появиться возможность стать подчиненным кого-либо еще. Это поразительное открытие, хоть и лежало на поверхности. Было бы ему лучше в другом месте? Ответа он не знает.       В конце концов их выводят на арену и выстраивают в линию, окружив плотным кольцом из вооруженных охранников. Каждый раз в такие моменты Чуе хочется закатить глаза, потому что происходящее походит на свору бешеных собак, окруживших беспомощных котят. Котятами их назвать можно с натяжкой, конечно, но с учетом ошейников весь их маленький коллектив не более, чем горстка детей, потасканных жизнью.       Наоми с ними не ведут, оставив ту взволнованно верещать в маленькой комнате перед ареной. Танидзаки что-то быстро шепнул ей на ухо, заправив локон густых темных волос за ухо. Девушка так отчаянно цеплялась руками за брата, что оттаскивать ее пришлось сразу двум охранникам.       Когда Чую ставят рядом с братом девушки, он не может не спросить:       — Почему ее оставили там?       Танидзаки отвечает озадаченным взглядом, а затем тихо бормочет:       — У нее нет способности.       — В смысле? — не понимает Чуя.       — Она просто решила остаться здесь, потому что забрали меня, — следует ответ. Джуничиро не смотрит в сторону Чуи, опустив виновато глаза в пол.       Это… неожиданно. Это еще одно маленькое открытие для Чуи, и он не может не завернуться в мысли о том, каково это. Любить кого-то настолько, чтобы лишить себя свободной жизни. Запереться в холодных стенах подвала, отрешиться от внешнего мира. Еще интереснее то, как согласился на это ее брат.       — Но она носит ошейник, — хмурит брови Накахара, шепотом продолжая разговор.       — Эйс настоял, — пожимает плечами Танидзаки. — Сказал, что это отводит подозрения.       О каких подозрениях идет речь, Чуя спросить не успевает, потому что на трибунах появляется толпа людей. Новых людей, которых прежде он никогда не видел. Это мужчины и женщины, одетые в очевидно дорогие костюмы, все как один с холодными проницательными взглядами, сияющими также, как глаза Эйса, когда тот встречает Чую после очередной победы. Они смотрят на стоящих в центре арены подростков, измученных, униженных, а видят вместо усталых лиц мешки с деньгами.       Неприятное чувство поселяется в грудной клетке под оценивающими взглядами. Каждый раз мерзко осознавать то, что тобой, в принципе, могут расплатиться как гребаной банковской картой. Очень потрепанной и измученной временем банковской картой. Было бы проще, отсутствуй у одаренных эмоции и чувства, как у тех же банковских карт.       Когда Эйс начинает презентовать каждого, Чуя отстраняется от обстановки вокруг, уплывает куда-то внутрь себя, не желая слушать. На какой бы стадии смирения ты не находился, нет ничего приятного, когда тебя буквально выдергивают из пучины этого самого смирения и кричат в лицо что-то вроде: «Не забывай, ты не был рожден человеком».       Товар. Игрушка. Инвестиция.       Осознание собственной слабости с размаху и без предупреждения бьет по мозгам. Какая-то часть сознания, давно похороненная под тоннами сожалений и упрямых убеждений в том, что такая жизнь лучше для него самого, бунтует, дробит грудную клетку и желает вырваться. Кричать в лицо оценивающим одаренных инвесторам, плюнуть на холодный пыльный пол и разрыдаться от отчаяния. Показать, насколько ломает изнутри.       Конечно, ничего из этого Чуя не делает. Быть сломленным и показать, что ты сломлен — разные вещи, между ними пропасть глубиной с его собственную ненависть к себе.       Когда угнетающее волнение встает в горле комом, он поднимает глаза на стену из вооруженной охраны. Те не изменились, как и все остальное в помещении. Эйс увлеченно раскидывается фразами о способностях, о пройденных боях, о победах, тактично умалчивает о поражениях и сложностях, связанных с эсперами и с клубом в целом. Эта наигранная реклама жутко утомляет, а с учетом того, что рекламируют тебя, но самому нужно стоять молча и не делать лишних движений, — вообще ебаный цирк.       — Восемь миллионов йен, — в какой-то момент в голову проникает озвученное кем-то из инвесторов число. Чуя переводит взгляд на женщину в очевидно дорогом костюме, с рыжей челкой, закрывающей один глаз. Даже одним она смотрит пронзительно. Накахара замирает, останавливая на ней взгляд, когда осознает, что та глядит в ответ. Мягкие, но острые черты лица в сочетании с традиционной прической и ярким, почти как у него самого, цветом волос, сглаживают хрустальные звонкие нотки в твердом тоне.       Изумительная красота изумительно холодной женщины. Поражает воображение, на самом деле. Ощущение мороза на коже вызывает желание отвести взгляд, но Чуя не может. Не может понять, почему заворожен так сильно. Всего лишь женщина, просто какая-то… неземная.       От следующих слов Чуя вскидывает брови в удивлении.       — Тигр. Я покупаю тигра, — говорит она.       Наваждение пропадает столь же быстро, как и появилось. Чуя дергается всем телом, протестуя против услышанного. Резкое прикосновение к запястью останавливает его, холодная ладонь сжимается на коже.       — Стой спокойно, — шепчет Дазай.       Чуя не заметил, как тот оказался рядом. Он растерянно смотрит на место, где соприкасается их кожа и кажется, что ощущение ему знакомо. Это не может быть так, и думать об этом совсем не время, но, вероятно, его мозг слишком устал от тонны событий за последние дни и просто протестует против вообще всего происходящего вокруг. Тем не менее. Они не могут забрать Ацуши.       — Они не могут… — начинает он озвучивать свои мысли.       — Еще как могут. И сделают это, — Дазай кивает в сторону напуганного юноши, к которому охрана уже тянет свои руки.       Эйс одобрил сделку почти моментально, услышав озвученную сумму. Взгляд Ацуши мечется от странной холодной женщины к Эйсу, затем к охране и опять к женщине, пока наконец не останавливается на Чуе. Они оба растерянно хлопают ресницами, глупо пялясь друг на друга.       Это не должно быть так. Не должно неприятно колоть в груди и разливаться холодом по ладоням. Не должно быть настолько неожиданным и нелогичным, но все так, и Чуя чувствует себя осажденной крепостью. Все возведенные крепкие стены пробивают с разных сторон, раз за разом, с громом и явным желанием навредить. Сама крепость — лишь средство защиты, но кто защитит ее? Чуя чувствует, как рушатся и без того ослабленные стены, возводимые месяцами из невозмутимости, отрешенности и смирения. То, что сидит за ними, просится наружу сильнее, стремится вылететь пулей из развороченного улья сознания, защитить единственного человека, что скрашивал своим присутствием, пусть часто незримым, долгие однотипные дни.       — Ацуши… — Чуя неосознанно пытается вырваться из крепкой хватки ледяных рук, но его болезненно дергают назад. Тело отзывается: напоминают о себе зашитые раны, посылая отголоски боли по нервной системе.       — Если не перестанешь дергаться, эти тупицы вокруг превратят тебя в решето, — шепчет Дазай где-то над его ухом, явно в попытке воззвать к чужой рациональности.       Чуя крепко сжимает зубы и кулаки, уставившись на друга. Охрана ведет Ацуши, опустившего взгляд в пол, под руки. Когда они подходят к женщине, ее улыбка хищная, ледяная. Чуе не нравится ее взгляд, пусть сама она неотразима в своих манерах и всем остальном.       — Кто она? — спрашивает Накахара, перестав наконец дергаться.       Дазай не спешит отпускать его руку, пожимает плечами.       — Не знаю.       — Лжешь.       Чуя понял это, потому что Дазай оказался рядом. Тот знал, что Чуе не понравится то, что произойдет, приблизился специально, взяв на себя роль сдерживающей силы. И та женщина. Чуя думал, что она смотрела на него, но нет. Если подумать, взгляд ее был устремлен немного в сторону, но не на Ацуши, за которого она только что пообещала огромные деньги — на восемь миллионов йен он мог бы при желании прожить целую жизнь, не работая ни дня, особенно с его навыками выживать на гроши. И она смотрела не на Чую. В момент покупки она смотрела на Дазая, который уже стоял рядом.       — Чуя, — и снова Осаму бормочет его имя.       — Ты придешь сегодня ночью и объяснишь мне, какого хуя происходит, Дазай, — Накахара усилием вырывает ладонь из хватки и замирает столбом под хмурыми взглядами охраны.       — Это свидание? — от едва слышного смешка сверху у Чуи дергается глаз.       — Если выбивать правду из пиздаболов в твоем мире считается свиданием — да, это оно.       Чуя рассержен и расстроен, его коробит от устоявшегося ощущения внутри, что он вообще не понимает, что происходит. Уже не первый день, между прочим. Все эти пытки, бои, сходки инвесторов, и везде гребаный Дазай со своей гребаной ухмылкой. Сегодня Чуя настроен разобраться в происходящем.       Спустя несколько минут бессмысленного переброса фразами между Эйсом и остальными накрахмаленными воротничками, вокруг одаренных снова смыкается кольцо из вооруженной охраны, и они медленно движутся в сторону выхода с арены.       Краем глаза Чуя наблюдает за легкой походкой Дазая, кто снова нацепил на лицо это мечтательное, бессовестное выражение. Взгляд голубых глаз цепляется за что-то в чужой ладони. Похоже на сложенную бумагу. Совсем маленький кусочек, или просто сложенный во много раз.       Не успевает он как следует задуматься над тем, что так старательно вертит между длинными пальцами Осаму, как тот смещается в сторону и одним шагом оказывается позади парня из пыточной. У того связаны руки за спиной, и Дазай, закрывая своим телом обзор охране, ловким движением прижимает свою ладонь к чужой на долю секунды.       Когда через мгновение он смещается в сторону, бумаги в его руке больше нет. Парень перед ним никак не реагирует, продолжая медленно шагать между двумя мужчинами. Он очевидно прихрамывает на обе ноги, и Накахара хмурится, погружаясь в мысли о том, насколько вообще тому больно передвигаться.       Вопросов на эту ночь копится с каждым шагом все больше и больше.

***

      Проглотив пахнущий засохшим клеем ужин, Чуя по привычке стаскивает с подноса салфетки и замирает, хмуро уставившись на мягкие квадратики ткани в ладони. Молчаливый, как и всегда, охранник изучающе смотрит на заминку Накахары и уходит, бормоча себе под нос что-то о странных повадках эсперов.       Чуя держит в ладони салфетки и размышляет о том, может ли все стать еще хуже, чем есть сейчас. Технически, конечно, хуже может быть всегда. Но вопреки мнению общества он всего лишь человек, как и остальные, имеющий свой предел. Невозможно предсказать и предвидеть, где проходит тонкая грань между отчаянием привычным и отчаянием в крайней степени, но, уставившись на их с Ацуши практически единственное средство связи и осознавая, что в нем больше нет надобности, Чуя чувствует, что этот самый предел где-то не так уж и далеко.       В итоге от вытаскивает из тумбы все скопленные им салфетки, складывает в довольно внушительную стопку на столе и начинает педантично выравнивать белую башню отчего-то трясущимися пальцами.       В конце концов, даже если он остается здесь один, это не исключает варианта, что с этой странной холодной женщиной у Ацуши может начаться жизнь куда лучше, чем в этих пропахших сыростью стенах. Без пафосных восклицаний Эйса, в конце концов, без отвратительно пахнущей еды. В то же время нет никакой гарантии, что в этот самый момент Накаджима не валяется в собственной крови черт знает где. Чуя никогда не видел своими глазами, что могут творить другие хозяева со своими одаренными, но он много раз видел последствия. Трясущиеся руки, загнанный взгляд, сдерживаемые слезы на глазах.       Он просто надеется, что мир не настолько деструктивен, что тот факт, что за Ацуши сегодня отдали такую огромную сумму денег, что все присутствующие округлили глаза, может служить гарантией того, что с ним будут обращаться нормально.       Пока мысли мечутся между двумя крайностями, пальцы сами по себе начинают складывать белые квадратики. Чуя не помнит, откуда ему известны все эти незамысловатые схемы по, кажется, оригами, но действие немного успокаивает и позволяет не захлебнуться в собственных переживаниях.       Когда на столе перед ним возвышается небольшая горка из птиц, кораблей, динозавров, и чего-то похожего на уродливую рыбу, дверь за его спиной приоткрывается с тихим скрипом. Есть всего один вариант, кем может быть его гость, поэтому Чуя не оборачивается, когда к нему приближаются тихие шаги.       — Как увлекательно. Где научился?       Чуя пожимает плечами, потому что он правда не знает.       — Само как-то вышло.       — Это что, рыба? — длинные пальцы цепляют со стола самую некрасивую из всех поделку и подносят к глазам. — Ужас.       — Согласен, — бурчит Чуя, не имея настроения влезать в бессмысленные перепалки. К тому же, рыба и правда довольно стремная.       Дазай замолкает, молча наблюдая за размеренными движениями чужих рук, превращающих салфетки в некое подобие животных и транспортных средств.       — Научишь? — наконец спрашивает Осаму, наклоняясь ближе к столу.       — Салфеток больше нет, — отвечает Чуя.       Он почти готов отвечать на вопрос, зачем вообще ему в комнате такое количество салфеток. Но вопроса не следует, и он почти благодарен за это. Но не за то, что Дазай, очевидно, скрывает кое-что более важное.       — Так что ты хотел мне рассказать? — Чуя отрывается от своего занятия и встает, морщась от боли во все еще не заживших до конца ранах.       — Разве я хотел? Чуя буквально пригрозил мне, — нудит в ответ Дазай, но присаживается на кровать, приглашающе похлопывая ладонью рядом с собой.       — Иначе ты продолжил бы водить меня за нос.       — Я и сейчас могу это делать.       — Тогда можешь свалить прямо сейчас, — огрызается Чуя.       Он на самом деле не хочет, чтобы Дазай ушел. Не хочет остаться один, слушать тишину и предаваться воспоминаниям. Не желает снова гадать, что же от него скрывает человек, сидящий за стеной так тихо, что возникают сомнения, жив ли тот вообще. И ему не хочется ругаться сейчас, потому что он устал, но вялые попытки Дазая завязать спор странно действуют на Чую. Словно он был буквально рожден для пререканий с этим человеком.       Дазай же, вопреки собственному нытью, выглядит довольным.       — Чуя слишком груб. Но я правда не могу рассказать тебе все.       — Почему?       — Последствия, Чуя. Никогда не можешь знать наверняка, чем обернутся те или иные твои слова.       Эта манера изъясняться туманными фразами напрягает даже больше, чем довольное выражение лица. Но на протяжении всего дня Чуя то и дело возвращался к размышлениям о том, что конкретно хочет спросить, и он не думал на самом деле, что это будет действительно легко. Дазай как человек вообще не выглядел легким, если есть такое определение к человеческой личности в принципе.       Времени предаваться похожей на мысли сумасшедшего философии у Чуи в этом месте было предостаточно. Поэтому он просто решает заходить с разных сторон, не ломясь напролом.       — Можешь просто отвечать на мои вопросы, — предлагает он и опускается на постель рядом с допрашиваемым. Пусть Дазай и выглядит излишне радостным для того, из кого вытягивают информацию, в итоге он молча кивает и задумчиво отводит взгляд.       — Это мы можем попробовать.       Дазай вытягивает свои слишком, по мнению Чуи, длинные ноги и упирается спиной в стену. Потягивается руками вверх, словно его подняли после долгого крепкого сна. Укол зависти достигает мозга, потому что собственное измученное ранами тело прострелило бы болью от такого простого движения. Накахара не может не закатить глаза на показную вальяжность, но решает мирно начать свой маленький допрос.       — Что ты передал тому парню сегодня на арене? — Чуя решает начать с этого.       Вопрос кажется самым безобидным, потому что они оба были там, и он сам видел то, что происходило. Дазай же не станет врать о том, что провернул на глазах у самого Чуи, верно? По крайней мере он надеется, что в этом человеке есть хоть капля желаемого благоразумия.       — Ах, это. Я передал ему записку. Содержимое я предпочел бы не пересказывать, — быстрым взмахом ладони он пресекает попытку Чуи недовольно возразить. — Но ты сам сможешь убедиться, на самом деле.       — И что это значит?       Дазай переводит взгляд на Чую, кто с недовольным лицом упирается плечом в стену. Он сидит на самом краю постели, держит дистанцию и пилит своими невозможно синими глазами человека перед собой. Ждет ответов так искренне, что любая ложь кажется смертным грехом. Осаму теребит пальцами край жесткого пододеяльника, и задает невероятно странный вопрос.       — Чуя, ты ведь не доверяешь мне?       Это самое смешное, что он мог спросить в их ситуации. Чуя кривит губы, сдерживая нервный смех, прежде чем ответить.       — Конечно, блять, нет, Дазай. С чего бы?       Тот не выглядит расстроенным или что-то в этом роде, когда спокойно кивает в ответ.       — Это правильно. Именно поэтому я не вижу смысла рассказывать тебе все «от» и «до», — Дазай разводит руками, будто в извиняющемся жесте, но Чуя чувствует где-то на уровне инстинктов, что ему ни черта не жаль. — Но у меня есть чудная идея.       «Чудная идея» из уст этого человека по необъяснимым причинам звучит, как предвкушение пиздеца.       — Боюсь даже спросить.       — О, это я расскажу сам. В общем, нет ничего сложного. Тебе нужно просто сделать так, как я скажу. Ответы сами полезут тебе в руки, — Дазай понижает голос до шепота, и он проникает в уши Чуи, обволакивая его трепещущий от напряжения мозг. Ощущения непередаваемые.       — Мы уже определились, что я тебе не доверяю. Почему должен довериться сейчас? — хмурится Чуя.       — Все просто. У тебя нет другого выбора.       — Многообещающе.       — К тому же, мы заключили сделку. Моя история, — Дазай тычет длинным пальцем куда-то в грудь Чуи, почти касаясь, но нет. — В обмен на твою. Мы не договаривались, каким способом я расскажу тебе свою, так что… Ну, я предлагаю тебе небольшое приключение. Ты все поймешь, а мне не придется напрягать лишний раз свои голосовые связки.       — Ты действительно такой ленивый придурок, или тебе просто скучно? — шипит в ответ Чуя. Ему действительно совершенно не нравится предложение Дазая, но он чувствует, что иными методами правды не получит. К сожалению, никаких рычагов давления у него не существует.       — Ты задаешь правильные вопросы, — Дазай улыбается и выглядит очень довольным. — Все сразу, на самом деле. Ну и еще кое-что. Мне нужно твое содействие в одном очень важном вопросе, но я не могу добиться его, пока ты не начнешь мне верить. Так что я запланировал для тебя маленькую вылазку, в ходе которой ты сможешь сам убедиться в том, что мне можно верить. Итак, все в выигрыше — Чуя получит правду, которую так хочет, я получу доверие Чуи.       — Вылазку? — пальцы Чуи подрагивают от накатившего волнения.       Он на минуту чувствует себя маленьким ребенком, которому предложили поехать в парк аттракционов. От бесполезного времяпрепровождения в этой маленькой комнате ему и правда порой становилось невмоготу. Слова Дазая каким-то образом интригуют, вызывают где-то внутри чувство давно забытого предвкушения. Каждая оставшаяся рациональная мысль в голове гудит, бьет в черепную коробку с криками об опасности, но Чуя отбрасывает благоразумие в сторону. Потому что то, с каким видом Дазай озвучивает свои близкие к безумию мысли, вызывает внутри жажду удовлетворить собственное любопытство любым из возможных путей.       — Вылазку. Я помогу тебе. Просто скажи охране, что тебе нездоровится и попроси отвести к доктору Йосано. Сделай это послезавтра.       — И что мне делать у Йосано? — инструкции Дазая такие размытые, что нахлынувшее предвкушение отступает на время, оставляя место вернувшимся подозрениям.       — Там увидишь. Что тебе стоит знать заранее, — Дазай вытягивает перед лицом Чуи распахнутую ладонь и начинает загибать пальцы. — Первое — того парня, которому я передал записку, зовут Куникида. Второе — он пойдет на бой.       — Но он не участвует в боях, — Чуя хмурится, вновь ловя призраки воспоминаний о болезненных воплях Куникиды — если это действительно его имя — прикованного к кушетке.       — Он пойдет, — Осаму кивает с такой уверенностью, что у Чуи не находится сил возразить. — После твоей вылазки я приду снова и мы поговорим еще раз.       Чуя задумывается. С одной стороны, нет ничего сложного в том, чтобы выбраться из комнаты, попросив охрану отвести его к врачу. Едва ли это будет выглядеть подозрительно, особенно учитывая его состояние на данный момент. С другой — с какой стати ему делать то, что предлагает Дазай? Обещание приключения с последующим бонусом в виде удовлетворения и кипящего в груди любопытства звучит интригующе и многообещающе. Но где гарантии, что это не глупая шутка или подстава? В конце концов, все его пока немногочисленные попытки понять Дазая ни к чему не привели.       Чуя решает зацепиться за брошенный ранее факт, в попытке разобраться в ситуации немного больше.       — И в каком же вопросе тебе необходимо мое содействие?       Дазай улыбается так хитро, что по коже пробегает холодок. Этот человек вызывает слишком много эмоций одними ухмылками и остальными странными штуками со своей мимикой. Отчасти некомфортно, отчасти завораживающе. Чуя пока не решил, к чему склоняется больше.       — Снова хороший вопрос, Чуя. В побеге отсюда, конечно.