Беды и победы Шиона Мадараме

      Не дала.       Да. Вот так. Не дала и всё тут, и ничего не поделаешь.       Сама хотела, просила, стенала и… Не дала. А Шион растерялся.       Она то заводится с пол-оборота, то назад сдаёт на половине пути.       — Ну, так бывает… — щебет Шизуна, крутя на пальце прядку волос.       — Ну и… — Мадараме уже было хотел выпалить «Ну и дура!», но вовремя вспомнил, кто перед ним. Курокава. Легендарная, хитрая, та, что вывернет наизнанку и не оставит ни надежд, ни золы, ничего святого. Сожжет подчистую. Всё дотла выжжет. «Ну и еблан…», — резюмирует Небесный Король. А ведь такого расклада вполне стоило ожидать.       — Ну и хуй с ним, — Мадараме шипит вслух, подобрав нужное слово, и складным движением поднимается на ноги. Девушки и без этого сложные, а Шизуна — тем более. Взять стерв всей Вселенной — и она у них главная.       — Мы бы могли поваляться, — она хватает его за штанину и смотрит такими щенячьими глазками, что её хочется покормить и сказать, какая хорошая девочка.       — А?.. — Шион морщит нос через плечо и странно выгибает левую бровь.       — Поваляться! Мордашка к мордашке! — наклоняет голову вбок. Заводная кукла, точенная из фарфора.       «Поваляться мордашка к мордашке», — Мадараме сейчас вытошнит. Вытошнит зайчатами, котятами и разноцветными звёздочками.       И вот как она это делает? Девушка, что любит насилие, пытки и прочую грязь. У неё не «яйца в тисках», а «в тисочках мягкие шарики». И в этом вся Курокава Шизуна. От кончиков пальцев и до мозга костей. Такая у неё сверхспособность — все переворачивать, даже не с ног на голову, а в какое-то другое пространство, в новое измерение. Почти эстетизация зла и почти в лучших традициях Шарля Бодлера.       «Ебанашка», — а кончики губ предательски всплывают наверх. Способность Шиона — диаметрально обратная. Рубанет с плеча какую-нибудь дрянь — а на сердце так сочно, сладко и приторно, будто по венам разливается вишнёвый кисель.       Шизуна так и держит его за штанину и смотрит снизу вверх. Сидит на футоне и хлопает сиреневыми глазками, которые по всем законам живописи, согласно оценке Шиона, никак не сочетаются с ее «блядскими красными патлами».       — Мы бы лежали, болтали, ты бы рассказал о себе побольше… — она хлопает глазками и брови сводит в какой-то приторный пряничный домик.       «Рассказать о себе побольше…», — Мадараме хмыкает и закатывает глаза под ленивые веки. «А что рассказать?»       Родился в Токио на отшибе. Моча рано ударила в голову. В четыре — активно ругался матом. Потом школа, драки, вонючая форма. Так и становился сильней. Воровал деньги в раздевалке, тратил на петарды и пугал ими прохожих в метро.       В восемь начал курить, в одиннадцать впервые девчонка показала титьки.       Забил на домашних, стал пропадать с друзьями на гаражах. Кирзачи и телага. Ходил в зал. Купил боксерские перчатки — спиздили в школе. Нашел — пиздец был Хамаде и Хансену. Линолеум, пятна крови, поставили на учет.       Ночью взламывал видеопрокаты — от пацанов уважение за контент не для юных. От армии косил по почкам, поколотил участкового пьяным.       Переехал поближе к центру. Стали тревожить местных лошков с приятелями. Начались серьезные мутки. Суд, через год приговор — колония. Лютые лица. Пошло знакомство с Хайтани, знакомство с Изаной. Отсидели по чести — вышли — начались «Драконы».       Был замес: чужие бандосы закрыли в подвале. Требуют бабки, уроды. Раскидали всех наших. Ушел в отказ, и вот заходит их главный и еще один лохопет. Достают пушки: «Не передумал?» — слышу. «Не, — говорю, — мужики». Бля, мы умели отдохнуть красиво! Вижу — сняли с предохранителя. Первая пуля вошла в плечо — больно, сука. Вторая угодила в щеку, — косой мудак. Выплюнул три зуба на бетон. Кровь наполнила рот, вот и всё, приплыли.       Шион достает из кармана «палочки-убивашки» — как их называет младшая Курокава — и щурится одним глазом на зиппу. И что ни говори, а в дымовой завесе Шизуна особенно хороша. И грудь у нее, обтянутая тугим топом, — бриллиант. Она привстает на колени, а у Мадараме просто привстает. Она проводит ноготками по россыпи доказательств их той самой ночи, а у Мадараме подрагивает пресс.       — Это галактики… — Шизуна надавливает пальцем на серо-буро-малиновую отметину у него на груди.       — Это пиздец, — Шион закусывает сигарету и подбирает с пола одежду.

***

      Он бредет домой ночью, пешком, по знакомым кварталам. На лице ухмылка, вздутая венка, а в ухмылке родной «Ричмонд». Руки в карманах плаща, шаги уверенные, твердые и широкие. Ветерок лениво колышет светлые волосы — единственное, что есть светлого в жизни Шиона: его волосы, пиво и редкие благородные выходки, например, такие, как эта.       И, видимо, ум у него всё же есть. И, видимо, Шизуна его всё же свела. Остаться с ней на еще одну ночь — пытка. Она и сама хочет сесть на него верхом, но корчит из себя цацу и неожиданно праведную.       Курокава столько раз и так долго бросала ему свои кривые намеки, которые понять в силах только она и ее липкий братец, что Шион, наконец, подтаял. Не весь и не сильно, а так — зажигалкой чиркнули в ледниках Арктики. Но этого более чем достаточно, чтобы Небесный Король теперь постоянно хотел видеть ее обнаженную: «Или хотя бы видеть то, что видит пылесос, когда ты пылесосишь под диваном…»       Он поднимает голову — а дома его кто-то ждет. В окнах горит свет, и Шион уж явно не мог забыть его выключить. Где бы он ни был, уходя, — он всегда гасит свет. Когда «Поднебесье» грабит квартиры, Мадараме выходит последним и, уходя, гасит свет. Когда «Поднебесье» громит чужие притоны, Мадараме гасит сначала охрану, а потом, уходя, гасит свет. Что ни скажи, а Шион — благородный бандит.       Ключ вертится в замочной скважине. Три оборота налево. В коридоре ни единой улики чужих. «Может, и правда съебланил, забыл?» — он аккуратно вешает форменный плащ и, сияя засосами из-под белой майки, проходит в гостиную.       — Ты. должен был. вернуться в свою. квартиру. четыре. часа. назад, — Курокава Изана чеканит каждое слово сквозь до одури стиснутые зубы и медленно поднимает голову. Белокурые пряди скользят по лицу, скользит сиреневый взгляд по следам преступлений на плечах и шее Шиона. Белки покрасневшие — то ли от напряжения, то ли Изана все эти четыре часа не моргал.       — Бе-еш-ш-шенный пёс-с-с, — Курокава шипит, как перекись водорода на мясе. Впивается пальцами себе в коленные чашечки и встает с дивана, заваливаясь вбок. Перенастраивает вестибулярный аппарат и, брякая серьгами, крадется с блаженной улыбкой к хозяину этой квартиры.       Мадараме морщит нос и хочет провалиться сквозь землю. Лучше бы той головой, что недавно в пакете лежала на кухне, была бы голова Курокавы — старшего, младшей, — плевать сейчас. А Курокава не перестает улыбаться. Холодные пальцы прикасаются к шее Шиона, ложась, аккурат, на засосы — будто Шизуна как раз для этого ставила метки — и сдавливают.