1-7.6.

Пошел ты нахуй, Юрка Рыжий — думал Леха, склонившись над рулем. Два дня о тебе думал, лирику развел. Не стоил ты, Юрка, душевных терзаний. Сказано, шлепнуть. Вот и шлепнул. Небось никто и не пожалеет. А пожалеют — не Лехино дело. От мыслей пришлось на секунду отвлечься — Леху замутило, он кое-как затормозил, соскочил на землю и проблевался вчерашней бодягой. Желудок склизко вывернуло наружу, Леха закашлялся, уперся руками в коленки — стоять было тяжело. Зато немного отпустило тупое оцепенение, напавшее еще вчера ночью. Под сидушкой нашлась банка пепси — Леха прополоскал рот и выплюнул, пить не хотелось. Осторожно залез обратно за руль, пытаясь собрать взгляд в кучу. Вот ведь повело, как будто до сих пор бухой. Ну ничего, тут близко. У гаражей было тихо. Леха потоптался у самых дверей, разобрал внутри глухие голоса — всего несколько человек. Похрустел шеей, помялся еще немного, но все-таки зашел. Внутри тускло горела лампочка, отбрасывая на пол три нетвердые тени. Люди, стоящие внутри, дружно обернулись к Лехе, и тот замер на месте, хмуро кивнув. Захар — опять он тут — криво ухмыльнулся и оглянулся на остальных — гляньте, мол, кто пожаловал. Леха сжал пальцы в кулак — с чего это, Захар, столько гонору? Посмотрите, важный какой выискался. Но сейчас было не до Захара. Компания вообще собралась интересная. В углу, прижавшись к стене и попыхивая сижкой, стоял Зайка — здоровенный увалень, ростом под потолок. Кто дал ему такую кликуху, а главное за что — непонятно, но Леху мутило только при взгляде на его рябую рожу. Он тоже ощерился, глухо хмыкнул. Его глаза прятались в тени крутого, бровастого лба, как под капюшоном. Леха дернул плечами, пытаясь не подать виду, что по спине пробежал холодок — жутко Зайка выглядел в полумраке гаража. — Ну че, баклан, пришил выхинского? — Леха все-таки вздрогнул, перевел взгляд на третьего. Он стоял прямо под лампочкой и тоже курил, зажав сигарету в зубах. Николаич, а по простому — Батя. Блатной, все руки синие. Он у них тут пахан. С виду — обычный мужик, на улице мимо пройдешь — не заметишь. Но Леха наслушался историй — Батя страшный человек. Его добродушная улыбка пугала в сто раз сильнее грозного вида Зайки. Леха сплюнул сквозь зубы и спрятал руки в карманы. Напрягся. Че это — баклан? Нехотя пробурчал: — Пришил. — Хорош, — Батя тихо засмеялся, — ну иди сюда, че встал. Леха подошел поближе, шагнул в мигающий кружок света. Захар поморщился. — Хоть бы умылся. Вся рожа в крови. Леха быстро утерся рукавом — кожу на щеке и правда стянуло маленькими капельками. Николаич смерил его взглядом, протянул пачку. — Закуришь? — Да я на секунду только… — начал было Леха, но встретился с упрямым взглядом и проглотил конец фразы. Вытащил протянутую сигу. — Вот так, ты все-таки закури, — ласково подбодрил Батя. Все молча смотрели, как Леха прикуривает от протянутой Захаром зажигалки, как затягивается и неловко мнется на месте. Заговорить он боялся. Молчать тоже было тяжело. Батя, наконец, выкинул свой окурок и все так же ласково спросил, — ты, Леха, зачем против своих полез? Леха поперхнулся дымом. Удивленно захлопал глазами, чем, видимо, развеселил всю компанию. Они заржали, переглядываясь. — Че, думал и рыбку съесть и на хуй сесть? — влез Захар. Леха взял себя в руки, спокойно спросил: — Как узнали? Батя посерьезнел, перестал улыбаться. Забрал из Лехиных пальцев сигарету, затянулся и медленно выдохнул. — Мне Герасим тебя всего, родимого, от пяток до макушки описал. И куртку твою, и кроссовки. У нас таких модных на районе немного. Кроссовки — мысленно отметил Леха. Значит и правда не Саня сдал. Он-то из ларька кроссовки не видел. А кто тогда?.. Додумать мысль не получилось. Батя резко размахнулся и врезал в живот. Леха захрипел, согнулся, кто-то пнул сзади — и Леха полетел на пол. Едва успел спрятать голову в локти — с трех сторон посыпались удары ногами. Леха задергался, пытаясь спрятаться от тяжелых ботинок, но они окружили его со всех сторон и методично сыпали пинками. Перед глазами поплыло, зашаталось, подернулось багровой пеленой, собственные жалобные хрипы отзывались эхом где-то далеко, едва долетали до оцепеневшего мозга. Леха заскулил, сжался в совсем тугой комочек. Различил, что бьют в ребра, в почки, а кто-то пытается добраться до головы, острым носком пиная локти. Потом все опять закружилось, Леха в ужасе замер и попытался потерять сознание, ухватиться за плывущую перед глазами черноту. Чернота плыла мимо, не ухватывалась. От криков и всхлипов заболело горло. Вдруг все закончилось. Рядом послышался шорох, остро заболело в затылке и Леху за волосы выдернули из-под собственных рук. Он с трудом разлепил глаза, различил лицо Бати — какое-то поплывшее, нечеткое. Батя с силой тряхнул Лехину голову, и тот глухо охнул от боли. — Ты, Леха, шпана, шестерка, — Леха согласно кивнул, чувствуя во рту острый металлический привкус, — тебе так с нами шутить нельзя. Ты понял? — Понял, — просипел Леха. Батя кивнул с явным одобрением и врезал по лицу. Леха с размаху влетел в пол и застыл, но опомниться ему не дали, снова потянули вверх за волосы. — Ты мне, Леха, нравишься, — объяснил Батя, — не хотелось тебя двигать. Но бабки придется вернуть. Леха глухо застонал, закрыл глаза. Прошептал одними губами: — Нету. — Чего нету? — пробасил Зайка. — Денег нету, — еще тише объяснил Леха. Удар — сначала по лицу, потом об пол. Леха сплюнул кровью, приоткрыл один глаз. Над ним склонились три ухмыляющиеся рожи. Леха выцепил взглядом Захара, сознание беспомощно забарахталось, попыталось спастись, — Антох… — прохрипел Леха и замолчал, не зная что сказать дальше. О чем такого просить? Но Захар и не дал договорить. — Ты мне не антохай, — он двинул Лехе по почкам носком ботинка и тот снова упал на пол, в свои же кровавые слюни. Батя опять потянул наверх, посмотрел в глаза. — Ты, может, еще подумаешь? — встряхнул голову, чуть скальп не оторвал. Леха быстро закивал — только бы больше не бил. Батя бить не стал — надавил пальцем куда-то на ребро и Леха завыл от боли, забарахтался, но пальцы держали крепко. Пытка длилась целую вечность, голос сорвался, забулькал. Батя убрал палец, уточнил, — найдешь бабки? Леха снова выплюнул скопившуюся во рту кровь, она лениво поползла по щеке к подбородку. Просипел, еле ворочая опухшим языком: — Когда срок? — До утра, — ответил Батя. Все-таки двинул еще раз в челюсть — сука. Леха снова повалился на пол, но теперь его никто не поднимал. Носок чьего-то ботинка слегка приподнял его лицо над полом — видно, полюбоваться работой, — но быстро отпустил. Гулко застучали удаляющиеся шаги. Леха бездумно смотрел на вытекающую из носа и разливающуюся по полу красную лужицу. Если бы не срок до утра — не поднялся бы уже, наверное. Но время поджимало, и как только сознание начало возвращаться, Леха пополз к двери. Сначала на локтях, зажав в зубах воротник куртки, потом кое-как поднялся на колени, охая от боли. На коленках получалось медленно, и он заполз вверх по стеночке, согнулся в три погибели, но — на двух ногах. «До утра», — упрямо крутилось в голове, и Леха посильнее сжал зубами кожанку, нетвердо зашагал к мотоциклу. Хорошо, что общага недалеко — может и доедет. Главное посреди дороги не откинуться, сознание не потерять. Рано. Ехал быстро, боялся, что иначе не доберется. По дороге попытался посчитать потери. Ребра, видно, сломаны — почему бы еще они так болели под Батиными пальцами? Спину ломит, но это ничего. Руки в синяках — вообще пустяки. Провел языком по зубам — на месте, только два шатаются, и еще от одного откололась половина. Но это тоже ерунда. Кожа на лице вся содрана — жжется под шлемом и щекотно сочится кровью. И во рту постоянно скапливается густая жижа — приходится отплевываться — плохой знак. Но ничего — жить будет. Тут Леха усмехнулся. Обидно было за Юрку — все-таки умер за просто так. Видно не поделил Батя что-то с выхинскими и решил вот так, одной пулей — двух зайцев. А зайцев-то жалко. Леха представил как они вдвоем с Юркой сидят на лугу — рыжие, пушистые, с длинными ушами — и спокойно грызут какие-нибудь корешки. Вот было бы хорошо… Но в идиллической картине тут же появился отец с окровавленным ножом и пучком травы, и Леха поскорее начал думать о другом. Сейчас уже поздно, ночь совсем. На вахте либо никого, либо спят — это хорошо. Подняться на второй этаж — это можно, это близко. А дальше — по обстоятельствам. Пока дошел до общаги — почти совсем распрямился. Грудь, конечно, ныла и пульсировала гулкой болью, но ничего, Леха потерпит. По стеночке забрался на крыльцо, оставляя на перилах и кирпичах кровавые разводы. Ну все, дойдет, точно дойдет — вон как хорошо получается. Так же, опираясь на все, что попадется под руку вскарабкался на два пролета, привалился к стене — перевести дух. Вокруг было тихо до неприличия. Ну это Леха сейчас исправит. Он выхватил ствол из кармана, набрал в грудь побольше воздуха и заколотил в двести двенадцатую дверь стальной рукояткой. — Подъем! — голос срывался на хрип, но Леха упрямо продолжал орать, — открывайте! Я считаю до трех! Через пару секунд за дверью испуганно пискнули: — Это кто? — Хуй в пальто, — огрызнулся Леха, — открывай, говорю. А то дверь выбью. После секундного колебания створка приоткрылась, Леха тут же засунул в щель пистолет, надавил на дверь и шагнул внутрь. — Значит так, — процедил он, водя стволом из стороны в сторону и пытаясь привыкнуть глазами к темноте, — все, кроме Саши — на выход. И чтобы до утра вас тут не было. Повторять не пришлось. Две тени прошмыгнули мимо Лехи в коридор и зашлепали босыми ногами по лестнице. Третья остановилась на пороге, и Леха различил в ней давешнего студентика. — Что вы с ним будете делать? — тихо, но решительно пропищал голос. Леха прижал дуло к его лбу, наклонился и прошипел: — Не твое собачье дело. Пошел отсюда. Пацан вылетел за дверь, и Леха закрыл ее на ключ. В углу комнаты вспыхнула лампочка, высвечивая худенький хрупкий силуэт в непомерно большой футболке. — Здарова, Сань, — сипло пробормотал Леха. Саша молчал. Он щурился, пытаясь разглядеть Леху, а его рука беспорядочно шарила по столу. Наконец он ухватился за лампу и придвинул ее ближе. Тяжелая, наверное. Решил защищаться. — Что тебе нужно? — твердым голосом спросил Санек. Леха кинул пистолет на стол, стянул с плеч кожанку и подошел поближе. Лампа светила на Саню снизу, и все его лицо неузнаваемо расчертило странными тенями. Леха накрыл его ладонь своей и выключил свет. — Лучше так, — пробормотал он и склонился над Саньком, осторожно ткнувшись губами в его теплую кожу. От него пахло сном, невинным и светлым, шампунем, постельным бельем и летней ночью. Саня отшатнулся. — Ты весь в крови, — прошептал он. Леха смущенно кивнул, огляделся. Увидел бутылку с водой, облил лицо, безжалостно утеревшись рукавом — кожа отозвалась свербящей болью. На руке остались розовые разводы, да и Санек смотрел все так же испуганно, — не помогло, — честно признался он. Леха растерянно смотрел на него, подбирая слова извинений, но Саша вдруг отмахнулся. — Ну это ничего, — он осторожно потрогал пальцем Лехину скулу, и тот сжал челюсть, чтобы не скривиться, — ты вообще в курсе, который час? — Это в последний раз, обещаю, — пробормотал Леха, и как будто подстегнутый этими словами, схватил руками Сашино лицо, прижал к своему, жадно ища губы. Саня что-то замычал, но быстро поддался, влажно поцеловал в ответ, обжигая Лешины ссадины свежестью зубной пасты. Он, наверное, не успел разглядеть Леху при свете, и вздрагивал каждый раз, когда его пальцы залезали в липкие ссадины. Саня порывался отшатнуться, но Леха протестующе мычал и тянул к себе. Они только так и переговаривались — мычанием, потому что оторвать губы друг от друга казалось слишком роскошной тратой времени. В комнате было так темно, что открывать глаза было бессмысленно. Леха весь превратился в пальцы и краешки губ. Он чувствовал под ладонями влажные волосы, ловил непослушные прядки и возвращал их за уши. Тихонько гладил прижавшиеся к его щекам пальцы. Он наклонялся и целовал шею, от впадинки между ключиц до впадинок за ушами, и с трудом держал себя в руках, потому что Саша вздыхал все громче, искал, куда уткнуться губами, и беспорядочно целовал в лоб и в волосы. Губы у него потом были соленые и горькие, но Леха слизывал с них собственную кровь и снова отвлекался на ключицы и скулы. Леха старался не спешить, старался не напугать Саню и спрятать свою обычную грубость. Касался его так нежно, как только мог, как будто Саня был только что родившимся котенком, которому сделать больно — проще простого. Но, почему-то, от нежных прикосновений Саня стонал как от боли, сжимал пальцы на Лехиных плечах и кусал губы, и свои, и чужие. Потом не выдержал — грубовато, за шею, отпихнул Леху от себя, резко сорвал с него футболку — Леха только и успел руки поднять. Стал целовать в грудь, медленно спускаясь ниже, толкнул к кровати и сел сверху, упершись ладошками в плечи. Леха тихонько засипел и отодвинул Саню от себя. — Больно, — неловко улыбнулся он. Саня испугался, покрыл кожу на груди невесомыми поцелуями, тихо бормоча слова извинений. Лехе все равно было больно, но он молчал, дышал сквозь сжатые зубы. Плевать он хотел на сломанные ребра и синяки по всему телу, сейчас все, что ему было нужно — прижимать к себе Саню, чувствовать его пальцы и слушать стоны. Леха тоже стонал, и сам уже не понимал почему — из-за боли или возбуждения. У Саши сдерживаться получалось плохо, он стал грубее, срывал с Лехи одежду рваными движениями, и сам быстро раздевался, потом отвлекался, целовал, снова раздевался. Он командовал Лехой кончиками пальцев, заставлял сжимать зубы и выгибаться, склоняться к себе и снова падать на подушку. Он знал, что делает, и Леха молча подчинялся, иногда прося взамен только короткий поцелуй. По голове разлилась тяжесть, как будто через дырочку в макушке залили жидкий свинец, и он тяжело и тягуче перекатывался по дну черепушки, но никак не застывал. Леха дрожал, всем телом, как будто через него пропустили электрический заряд. Вся кожа у него была под напряжением, стоит дотронуться — жжется сотнями вольт. На несколько секунд он перестал чувствовать что угодно, кроме тепла Саниного тела, забыл боль, ноющий страх, стыд и вину, забыл как его зовут и что он такое. Потом все вернулось, но как-то неуверенно, неуклюже помыкалось в голове, не стало мешать. Они долго лежали, обнявшись. Так долго, что Леха перестал понимать, где кончаются его руки, и где начинаются Санины. Тело приятно онемело, только слегка покалывали кончики пальцев. Саня горячо дышал в шею, это было щекотно. Его волосы лезли в лицо, это тоже было щекотно. Но Леха не двигался. Двигаться было страшно — так он мог все разрушить. За окном стало сереть, Саня взглянул на Лехину грудь и отшатнулся. Леха и сам поморщился, разглядывая багровые подтеки под кожей, но протянул руки и попросил: — Вернись ко мне. Саша вернулся. У них оставалось всего несколько минут, и Леха прижал к себе хрупкое маленькое тело, как будто надеясь, что они сольются, станут одним существом — странным, но теплым и живым. Саня опять стал нежным и послушным, мягко жался и тихонько смеялся. Потом серьезно сказал: — Тебе в больницу надо. Леха на секунду прикрыл глаза. Глубоко вдохнул. Выдохнул. Осторожно выбрался из-под Сани и поднялся. Резко вернулась боль и ломота, Леха с трудом остался стоять на ногах. Но ничего, удержался, стал отыскивать одежду. — Да, — задумчиво пробормотал он, — пойду я. Саня оперся о кулачок и с грустной улыбкой разглядывал Леху. — Возвращайся, — прошептал он. Леха отвернулся. Потом накинул куртку, порылся в карманах. Выложил на стол ключ от своей комнаты. — У меня в столе письмо. Отправь, пожалуйста, — немного севшим голосом попросил он, — сейчас… это вот тебе… на марки. На стол полетели мятые бумажки — все, что было. Саня удивленно поднял глаза. — Куда столько? Леха отмахнулся. — Это… моральная компенсация. Я тебе должен. А… и вот еще, — Леха выудил маленький ржавый ключик, — это от крыши. Забери себе. И никому не рассказывай. Ну, вроде все. Леха наклонился и в последний раз прижался к Сашиным губам. Пробормотал: — Спасибо. Потом быстро распрямился и вышел из комнаты, по дороге подцепив двумя пальцами брошенный вчера пистолет. В коридоре пистолет тут же полетел в мусоропровод — весело и громко стукаясь о металлические стенки. Половину общаги, небось, разбудил. Ну ничего, не смертельно. Солнца пока видно не было, но горизонт уже вовсю розовел рассветными лучиками. Леха, не торопясь, сошел с крылечка вниз, постоял немного, подышал полной грудью. Потом скучно поозирался по сторонам и пошел прямо, по дорожке — как раз туда, где солнце розово освещало из-под земли кромку неба. Краем глаза заметил, что от стены общаги отделилась темная фигура и вразвалочку направилась вслед за Лехой. Леха поднял вверх руку и показал фигуре за спиной средний палец. Больше не оборачивался. Шел себе, насвистывал какую-то песенку, бездумно переводил взгляд с по-утреннему мокрой травы на светлеющее небо. Через пару кварталов устал, искалеченное уставшее тело дало о себе знать. Леха поискал глазами, куда сесть, и свернул во двор, к низенькой лавочке на детской площадке. Ох, некрасиво это — дети, все-таки… Ну да ладно, какие-нибудь ранние собачники найдут быстрее, чем дети… Прямо под ногами у Лехи желтел немного влажный песок, высыпавшийся из развалившейся песочницы. Леха ухмыльнулся, подцепил пальцами какую-то ветку и поводил ею под ногами. Получилось сердечко — кособокое, но большое, красивое. Леха удовлетворенно улыбнулся, откинул веточку в сторону. Что-то они тормозят, — пронеслось в голове, и сзади тут же послышались шаги. Леха на секунду задумался, как лучше — закрыть глаза, или не надо. Наверное не надо, решил — потом закроют. А еще успел услышать, что начали петь птицы — тихонечко, по-городскому скромно. Потом громко грохнул выстрел, желтое сердечко под ногами почему-то стало расти и краснеть, а потом стало темно.