1-7.6.

Глаза у Лешиной мамы были красные и опухшие, но она все равно улыбалась. Говорила, что если Санек не доест суп, то придется ему налить его с собой. Саша и не сопротивлялся — ел, даже добавку попросил. Потом долго пили чай и разговаривали, но больше молчали. Оба знали, что думают об одном и том же, грустно улыбались друг другу. Саню грызла совесть, и он, наконец, не выдержал: — Извините, надо было вчера приехать… Я не смог… — Ну что я, Саш, не понимаю, что ли? — мягко перебила Лешина мама и даже не стала слушать. Опять захлопотала, уговорила взять с собой банку огурцов и банку варенья. Знаю, говорит, что ты на автобусе, как обычно, поэтому больше не предлагаю. В следующий раз еще возьмешь. Потом обняла на прощанье, погладила по голове. Тихо спросила: — На могилку сходишь? — Схожу, конечно, — Саня отвернулся, пряча глаза. По дороге на кладбище сделал огромный крюк — не хотелось идти с пустыми руками, свернул на луг, нарвать цветов. У оврага отвлекся — нашел землянику, немного посидел в траве, выискивая ягоды — ещё желтые, кислые. Потом все-таки вернулся к делу. Букет получался странный — больше всего Саньку хотелось собрать ромашки, но стебли у них были толстые и вырывались прямо с корнем. Поэтому цветы выглядели пушисто с обеих сторон и сыпались комьями земли. Саня попытался было пообрывать корешки, но только руки ободрал. Ну и ладно, все равно красиво. Пока шел по лугу, собирал между пальцев колоски, и в ладонях оставались серенькие букетики — как из детской игры, когда нужно было угадать «курочка, петушок или цыпленок». Глупая игра, думал Саня, колоски-то все одинаковые. Вот и выходят одни курочки. Потом вернулся к домам, пошел вдоль заборов. Насчитал девять злых собак, если верить намалеванным на стенах предупреждениям. У собак, наверное, был дневной сон, потому что свою злость они никак не выражали, хоть под их заборами и шлялся какой-то неизвестный молодой человек. Кладбище было старенькое. Санек сам себя одернул — а бывают, что ли, новенькие? Но возраст выдавали размеры — для такой маленькой деревни вполне солидно. Тут, наверное, мертвых больше, чем живых за давешними заборчиками. Ну это тоже не новости. Так везде. Саня первое время путался, никак не мог запомнить дорогу. Один не ходил — боялся заблудиться. Но теперь вроде наловчился, нашел ориентиры и шел по ним, как по хлебным крошкам. У креста с ржавым забором — налево. Там надо сразу смотреть по сторонам и искать внушительный такой мавзолей какой-то очень важной женщины — ну это судя по фотографии. Там надо снова свернуть, и потом уже прямо, до свежевыкрашенной в белый цвет оградки. Саня дошел, тяжело вздохнул. К такому не привыкаешь. К глазам подступили слезы, и Санек сердито смахнул их рукавом рубашки. — Привет, — тихо сказал он и присел на корточки. Бездумно поправил свежий венок, водрузил свой букет рядом. Стряхнул с камней комочки земли, — извини, что ромашки с корнями. Но, я подумал, ты не расстроишься. На плите не было фотографии, и Саня привычно напряг память, пытаясь восстановить черты лица. Это всегда получалось с трудом, перед глазами проступал темный силуэт — бледный такой, нечеткий. Саня мог бы вылепить портрет из глины — пальцы еще помнили. А вот так, глазами, поди ж ты вспомни… — Я от твоей мамы как раз, — задумчиво продолжил Санек, — но она тебе уже, небось, все про себя рассказала, — он помолчал, и вдруг хмыкнул, — смешно — она же думает, что мы друзья. Спрашивает иногда, как ты жил, а я придумываю. Я же про тебя вообще ничего не знаю… Вообще, кроме имени, на плите были только даты. Саньку казалось, что это странно — но какое его дело… Так же, по привычке, мозг быстро посчитал — двадцать четыре года. Саня скоро догонит. — Не знаю, говорила она или нет, но у нее все хорошо. В огороде все растет… ты бы видел. Она молодец. Вон, две банки мне с собой отдала. А я те еще не доел. — Я вообще редко стал приезжать. Даже стыдно. Но надо же дальше жить, а когда сюда ездишь — не получается. — Сегодня опять твое письмо читали. Я молчал, но злился на тебя — ужас. Глупости какие-то написал, ничего дельного. Так, поплакать только. Ну я тебе уже говорил, ты и так знаешь… — А еще смотрели твои детские фотографии. Очень смешно. Хотел даже себе одну забрать, но потом передумал. Саня взял с собой перчатки — думал подергать траву и сорняки. Но участок был идеальный, не то, что травы… — ни соринки. Ну а на что Санек рассчитывал? — Ой, представляешь, Маринку встретил. Я ее с похорон не видел ни разу. Она, кажется, замуж выходит. Как думаешь, позовет на свадьбу? Саня усмехнулся, поднялся и похрустел спиной. Задумчиво посмотрел вдаль, туда, где начинался лес. — Я ей завидую, если честно. Я вот все не могу… И злюсь на тебя постоянно, — Саня вдруг и правда со злостью уставился на плиту, — я же фантазировать начал. Планировать. Знал бы, куда ты собрался — ни за что бы не отпустил. Что за дурацкая манера — секретничать. Саня насупился, но потом понял, что выглядит глупо, вздохнул. Снова поправил цветы, помолчал. — Я теперь буду редко приходить. Не могу больше. Я тебя знал-то всего неделю, а страдаю уже год. Нельзя так. Саня направился уже было к выходу, взялся за низенькую калиточку, но помедлил, оглянулся. — Я тебе не сказал тогда, — Санек отвел глаза, как будто смущаясь, — тебе тоже спасибо. Хотел добавить еще что-то, но помотал головой и пошел прочь.