Солнечный корт

Жан

Жан проснулся от звонка телефона. Он потер глаза уставшей рукой и оглядел комнату размытым взглядом. Предрассветный солнечный свет пробирался сквозь занавески в дальнем конце комнаты. Телевизор все еще был включен, но сейчас там показывали рекламу. Жан пытался избавиться от тумана в мыслях, и был отстраненно раздражен тем, как сложно это было. Он не был уверен, сколько он проспал, но всего пару месяцев назад этого было бы достаточно. Он запоздало осознал, что его разбудило, но к тому моменту, как он нашел глазами свой телефон, он уже перестал звонить. Он снова зазвонил, когда он потянулся к нему, и Жан увидел номер Рене на экране: – Да, – сказал он в качестве приветствия. – Жан, – сказала она с явным облегчением, – Доброе утро. Я разбудила тебя, прости. Жан приложил свободную руку к уху, пытаясь услышать, что у нее происходит. Как минимум один человек кричал, но звук был слишком приглушен, чтобы Жан мог разобрать слова. Она была в одной-двух дверях от ссоры, как он мог предположить. Рене не ждала, пока он ответит, но то, что она сказала дальше, заставило его замереть на месте: – Ты можешь довериться мне еще один раз? – Твой тон говорит, что я об этом пожалею, – сказал Жан. – Пожалуйста. Жан посмотрел на дверь общежития, проверил, что она все еще заперта, и сказал: – Еще один раз. – Мне нужно, чтобы ты не включал телевизор сегодня, – сказала Рене, – Никаких новостей. Никакого интернета. Нил сказал мне, что у Кевина сохранены записи игр Троянцев на компьютере. Смотри их и ничего больше. Ты сможешь? Телефон Жана скрипнул от того, как его рука сжала его. – Они пострадали? – Нет, – сказала она так быстро, что он бы засомневался в ее словах, если бы не нежная теплота в ее голосе, – Нет, мы все в порядке. Клянусь. Это просто… Я правда думаю, что это тот разговор, который должен быть лицом-к-лицу, хорошо? Я скажу, как только мы будем в дороге, и… – послышался звук, как упало что-то тяжелое и явный звук бьющегося стекла. По крайней мере, крики прекратились, – Жан, мне нужно пойти рассудить их. Жан посмотрел на телевизор, затем медленно протянул руку и взял пульт. Его палец накрыл кнопку выключения, пока он вел внутреннюю борьбу между тем, что что-то точно было не так, и тем, что Рене не станет врать ему по поводу чего-то, связанного с Кевином и Натаниэлем. В конце концов он нажал на кнопку, чтобы выключить телевизор, и сказал: – Я не буду смотреть. – Спасибо, – сказала она и сразу ушла. Намечалось ужасно медленное утро, но Жан выжил недели скучных дней, запертый у Эбби дома. Он проходил из гостиной в ванную и в кухню, когда ему было надо. Это не облегчало ноющее ощущение в груди, но он пытался отвлечься, как мог, смотря матчи Троянцев. На середине второго матча он подумал о том, чтобы вернуться в кровать, если это поможет убить время, и тогда его телефон прозвенел от входящего сообщения. Это было групповое сообщение от Джереми ему и Кевину: «Боже, мне так жаль. Ребята, вы в порядке?» Сердце Жана замерло в груди. Он перевел взгляд с телефона на пульт, потом на темный экран телевизора и на ноутбук, стоящий на кофейном столике. То, что Рене не хотела, чтобы он знал, уже начало распространяться. Рене сказала не узнавать это из новостей, но она не говорила, что он не может узнать это от кого-то другого. Он посмотрел на сообщение Джереми, и его большой палец уже был над кнопкой «ОК». В последний момент он перешел на кнопку повыше и набрал номер. Джереми взял трубку в ту же секунду, и мягкая забота в его словах заставила волосы встать дыбом: – Хей, ты в порядке? На секунду Жан подумал, что правда поступил неправильно, и ему действительно стоило дождаться Рене, но он сглотнул против своего ужаса и потребовал: – Что случилось? Молчание, которое последовало за этим, было бесконечным. В голове у Жана появилась тысяча ужасных предположений, и тогда Джереми наконец сказал: – Прости. Я думал, ты уже слышал. Не знаю, стоит ли мне быть тем, кто… – Джереми затих, и Жан подумал, что, возможно, он собирался бросить трубку и не объяснять. Затем он глубоко вздохнул и сказал, – Это Рико, Жан. Его больше нет.

–

У Жана уйдут недели на то, чтобы снова собрать воедино этот день; неделями он существовал как разрозненные обрывки воспоминаний, не связанные между собой. Он помнил звонок Джереми. Он помнил треск дерева и звон стекла, когда он ломал все, что попадалось под руку. По большей части он помнил непоколебимые руки охранников, которые вломились в комнату через неопределенное время. К моменту, как они добрались до него, душ уже давно был холодный. Жан скорчился в дальнем углу ванны, настолько далеко от струй воды, насколько мог, но его ноги уже промокли насквозь там, где он прижимал их к груди. Он пытался отбиваться, но он не чувствовал ни одну часть своего тела. Полотенца, которые они обернули вокруг него, ощущались как ножи на его охлажденной коже, и его наполовину вытянули, наполовину вынесли из комнаты. В это время в выходные Лисья Башня была оживленным местом, и как только стало известно, что охрана вломилась в общежитие экси, в коридорах образовалась большая толпа. Жан видел их лица как размытые цветные пятна, пока его тащили к лифтам. Его имя отдавалось эхом в ушах в промежутках между биениями сердца, когда люди увидели его тату. Дальше была машина и тошнотворные зеленые пятна из окна. Незнакомые медсестры, стаскивающие с него промокшую одежду и объединившиеся, когда он начал отбиваться от них. Лекарства, от которых его мысли стали совсем туманными. Жарко, сначала медленно, потом быстро и слишком сильно. Белые, белые простыни. Радуга. – Ох, Жан, – сказала Рене рядом с ним, – Я просила тебя не смотреть. Он моргнул, вяло пытаясь сфокусироваться на комнате. Она сидела с ним бедро к бедру, взгромоздившись на край кровати рядом с ним. Одна из его рук была сжата в ее двух. На его руках были свежие бинты, покрытые пятнами крови в слишком многих местах. Он закрыл глаза, открыл их и попробовал снова. Его голова казалась ватной. Чуть раньше у него было немного рассудка, он помнил, или думал, что помнил. Он отбивался так яростно, что им снова пришлось вколоть ему успокоительное. – Джереми, – сказал Жан. – Мы слишком поздно увидели его сообщение на телефоне Кевина, – тихо сказала Рене, и по крайней мере, это объяснило, почему кто-то отправил за ним охрану, – Мы пытались до тебя дозвониться, но ты не отвечал. – Где Кевин? Голос Натаниэля послышался откуда-то с другой стороны комнаты: – Мы оставили его и Тренера Ваймака в Западной Вирджинии. Он не сказал для похорон. Он не сказал чтобы похоронить. Ему не нужно было, Жан сам мог собрать все воедино. Он не мог сказать этого, когда было невозможно, что это правда. Жан поднял свободную руку к своему лицу и прижал дрожащие пальцы к тату на щеке. Кевин был с Рико намного дольше, находясь на неустойчивой границе между любимым братом и грушей для битья. Неважно, насколько сильно Рико навредил ему; они провели слишком много лет так тесно связанными друг с другом. Кевин должен был попрощаться. Не прощаться, потому что Рико не умер. Он не мог умереть. – Это неправда, – сказал Жан. – Утром была пресс-конференция, – сказала Рене, – Тренер Морияма принял на себя личную ответственность за давление, под которым находился Рико. Он подал в отставку… – остаток ее фразы перешел в кряхтение, когда он попытался освободиться от нее локтем. У него не было достаточно баланса, чтобы находиться в вертикальном положении, поэтому в итоге он врезался в стену рядом с дверью. Руки Рене тут же схватили его, не давая ему опрокинуться, и крепко держали его, несмотря на его попытки вырваться, – Жан, все в порядке. – Нет, – сказал Жан, резко и в панике, – Хозяин никогда бы не ушел. КРЭ не смогли бы его заставить. – Это не КРЭ, – сказал Натаниэль на тихом французском. Жан наконец-то обернулся, чтобы увидеть его. Натаниэль был единственным другим человеком в этой комнате, и он стоял в дальнем углу на страже. Он выглядел слишком спокойно для всего этого, – Ичиро был на игре, и он видел своими глазами, какой хаос посеял Тецудзи в Эверморе. Когда Рико замахнулся на меня, Ичиро выбрал свою сторону. – Нет, – сказал Жан, – Я не поверю в это. – Когда полиция уехала, меня пригласили в Восточную Башню посмотреть, – сказал Натаниэль, – Может, чтобы показать уважение, ведь все, о чем я его предупреждал, сбылось. Сначала он выгнал Тецудзи из экси: больше никакого Эдгара Аллана, никаких профессиональных команд, никакого КРЭ. Потом он разобрался с Рико. – Я не верю тебе, – настоял Жан, – Рико – Король. Он будущее экси. Он Морияма. Они бы никогда не убили его. – Он был, – сказал Натаниэль, сделав ударение на последнем слове, – Королем. Теперь он мученик. Последние силы Жана покинули его, и он медленно спустился на пол. Дрожь, сотрясшая его грудь, должна была означать отвращение, но была опасно короткой. Это не ощущалось как радость или облегчение; это ощущалось только как утрата. Жан ненавидел это, ненавидел это, ненавидел это. Он хотел расцарапать свое собственное лицо. Он хотел вцепиться себе в горло, пока не найдет тот узел, из-за которого ему было так трудно дышать. Марсель был потерян и стал травмой. Двери Эвермора были для него закрыты. Мастер был изгнан. Рико был мертв. Всего, что Жан когда-либо знал, больше не было. Кем он был без них? Его сердце сжалось так жестоко, что послало дрожь в каждый дюйм его тела. Как жалко, как изнуряюще – исполнить одно из самых заветных и отчаянных желаний и при этом не чувствовать ничего, кроме грызущего смятения. Это было не справедливо. Он хотел сказать это, но в этом не было смысла даже если бы он верил в справедливость. Лучшее, что у него получилось – сдавленный звук, который вырвался из него. – Хей, – сказала Рене, опустившись на колени рядом с ним. Одной рукой она обхватила его затылок и наклонилась вперед, чтобы прижаться лбом к его виску. Он мог почувствовать ее сердцебиение на своей коже, ровный метроном, сквозь который он мог расслышать свое прерывистое дыхание. У него не хватило духу оттолкнуть ее, но он прижал колено к своей ноющей груди, чтобы оградить себя небольшим барьером от ее поддержки, – Ты со мной. Это нормально – отпустить. Это дало ему достаточно сил, чтобы сказать: – Я не буду по нему скорбеть. – Может, это не из-за него, – сказала Рене, – Может, ты оплакиваешь то, как он разрушил твою жизнь. Ты можешь скорбеть по тому, что он у тебя отнял. Даже здесь, даже сейчас, отрицание было инстинктивным: – Он ничего у меня не отнимал, – он попытался вырваться из его хватки, но она его не пустила, – Ты видела его тело? – Нет, – призналась Рене. – Я видел, – сказал Натаниэль, пройдя через комнату. Он опустился на корточки перед Жаном и посмотрел на него спокойными голубыми глазами. Он подождал, пока Жан поднимет на него затравленный взгляд, прежде чем вскинул пальцы как пистолет и прижал к собственному виску, – Хлоп, и его нет. Впечатляюще, не так ли? Как легко эти чудовища умирают в конце, – на секунду он выглядел, будто был где-то далеко отсюда. Жану не нужно было спрашивать, о чем он думал; то, что Веснински сделали с его лицом, было сложно игнорировать, – Он мертв, Жан. – Поклянись мне, – сказал Жан, с таким отчаянием, что оно могло убить его. Натаниэль не колебался: – Клянусь. Жан уткнулся лбом в свое колено и закрыл глаза. Он считал свои вдохи и выдохи, пытаясь успокоить сердце, пока оно не пробило дыру у него в ребрах. Самой мрачной мыслью, крутившейся на задворках его сознания, было отрицание этого, то, что это все был продуманный трюк, подстроенный семьей Морияма, чтобы спрятать Рико от глаз людей, пока он не опозорил семью еще сильнее. У него не было ни одной причины доверять Натаниэлю, маленькому бешеному Лису, у которого ушла жизнь на то, чтобы научиться мастерски лгать. Если бы он сначала не услышал это от Джереми, если бы Рене не сидела рядом с ним, он мог бы сразу отказаться от этой нелепой лжи. Но, возможно, это было на самом деле. Возможно, Ичиро правда выбрал их. Свобода была очевидной ложью, в безопасность было невозможно поверить, но может быть… – Мне нужно идти обратно к остальным, – сказал Натаниэль. – Я буду с ним, – пообещала Рене, – Я отвезу его обратно к Эбби, когда он будет готов. Жан услышал шуршание одежды, когда Натаниэль встал, но как только Натаниэль сделал шаг назад, Жан слепо потянулся за ним. Он едва ли узнал собственный голос, когда сказал: – Нил, – этого было достаточно, чтобы другой парень остановился. Подушечки пальцев Жана наконец-то нашли ткань джинс, но он не пытался крепко схватить его, – Это была хорошая игра. – Да, – сказал Нил Джостен с улыбкой в голосе, – Она была, не так ли? Дверь слегка скрипнула, когда открылась, и щелкнула еще тише, когда снова закрылась. Жан сконцентрировался на ощущении сердцебиения Рене и стал считать вздохи, пока это не перестало быть так больно – быть живым.

–

Самой жестокой шуткой за неделю была не смерть Рико и не невероятная победа Лисов, а то, что учебный семестр все еще продолжался. Понедельник принес с собой начало итоговых экзаменов. Эдгар Аллан позволил Эбби руководить экзаменами Жана, при условии, что он будет писать их на территории кампуса; его профессора будут отправлять их по факсу в офис Ваймака раз в день. Утром в понедельник Жан встал тогда же, когда и Эбби, и поехал с ней в Лисью Нору у нее на пассажирском сидении. Ярко-оранжевые ленты были продеты через бо́льшую часть звеньев в сетчатом заборе вокруг стадиона, и студенты останавливались, чтобы прикрепить туда написанные от руки выражения триумфа и поддержки. Носки и футболки тоже участвовали в этом хаосе, и Жан заметил как минимум один лифчик, зацепившийся за петлю на заборе. То, что они так они изуродовали собственный стадион, было ошеломительно. Эдгар Аллан жестоко обрушился бы на этих студентов за неучтивость. Возможно, был один сценарий, при котором они бы позволили это – если бы студенты оставили что-то в дань уважения Рико снаружи Эвермора. Жан почувствовал, что его мысли путаются, а сердце начинает сдавать, так что он выбросил Рико из головы так резко, что его сердце заболело. Эбби усадила Жана в главной комнате, передав ему его экзамен перед тем, как вслух зачитать ему короткий инструктаж. Жан обхватил карандаш кончиками пальцев, пока ждал, когда Эбби поставит таймер и уйдет. Он не занимался все эти выходные, но бесконечные часы, когда он должен был фокусироваться на учебе весь последний месяц, наполовину оправдывали себя. Единственным, в чем Воронам не обязательно было превосходить других, была учеба; пока они набирали минимальный балл, с которым могли оставаться в составе, тренера больше ничего от них не ожидали. Несмотря на разрешение наполовину завалить тест, Жан был уверен в большей части своих ответов. Он закончил с еще несколькими минутами в запасе. Вместо того, чтобы проверить свои ответы, он встал и подошел к дальней стене. Кто-то завесил ее фотографиями Лисов. Некоторые были с игр или вырезанными из газет, но большинство были с отдыха Лисов и совсем чуть-чуть со стадиона. Жан видел кинотеатры, уютные спальни и рестораны. Там были абсурдные селфи девушек, одетых для вечернего выхода, снимки с банкета экси, и больше, чем несколько фото Лисов, корчащих нелепые рожи в камеру, растянувшись на пледах для пикника или деформированных диванах. Они выглядели нелепо и неправильно. Они выглядели ярко, живо и беззаботно, как будто каким-то образом забыли обо всем, что позволило им попасть в состав Лисов. Таймер прозвучал на весь коридор. Жан подумал о том, чтобы вернуться на свое место, пока его не застукали за разнюхиванием, но в итоге остался там, где стоял. Рядом с краем коллажа была фотография Рене. Она была повернута затылком к окну и показывала себе через плечо обеими руками. У Жана ушла секунда, чтобы увидеть радугу в небе. Кто-то прилепил в угол фотографии стикер, на котором читалось: «На ком она смотрится лучше??» Эбби зашла, чтобы проверить его и забрать его тест. – Дай мне посмотреть твое колено. Жан открепил фотографию Рене со стены. Эбби ничего не сказала об этой краже, хоть и точно увидела это, но отвела его в свой кабинет в молчании. После тщательного осмотра его старых и новых травм, полученных, вероятно, когда он крушил общежитие Нила, она разрешила ему ходить кругами вокруг стадиона. Ему все еще был запрещен доступ к силовым тренировкам и обычной фитнес-рутине, но он будет брать все, что может взять. Это не значит, что это не сбивало его с толку – быть в полном одиночестве на внутреннем корте – и Жану пришлось заставлять себя двигаться, когда все внутри него говорило ему вернуться в раздевалки, где была Эбби. Он часами ходил кругами, проверяя, как колено и лодыжка выдерживают его вес, и в тот же день добавил ступеньки. Время от времени он чувствовал в колене боль от усталости, и тогда он обходил ряды сидений, пока она не стихала, прежде чем он пробовал снова. Вторник и среда следовали тому же образцу, но в среду вечером все изменилось. Вечером в среду были похороны Рико. Жан весь вечер смотрел на темный экран телевизора и представлял Ваймака и Кевина, сидящих рядом друг с другом на скамьях церкви. Похороны были поворотным моментом. Эдгар Аллан, Вороны и самые ярые и фанатичные последователи Воронов увязли в горе и отрицании. Как только служба была окончена и Рико был не чем иным, как пеплом и костями, разговор стал меняться. Несколько дней появлялись статьи и эссе о безумном давлении, взваливаемом на звездных спортсменов и селебрити. Теперь их тон стал мрачнее и злее, как это, кажется, всегда случалось, когда были замешаны Вороны. Вина постепенно стала перекладываться с потребительского отношения публики на крошечную команду, которая разрушила репутацию Рико, и на идеальный корт, который бросил Короля, который лично выбрал их для славы. Имя Нила звучало с тревожной частотой, но Кевин и Жан не сильно отставали от него. Жан смог выдержать всего день отвратительных слухов и обвинений, прежде чем решил полностью перестать смотреть новости. Последние учебные дни были единственным, что держало людей в узде, ну или так думала Эбби, и Жан слышал, как она разговаривала по телефону со своими Лисами, уговаривая их уехать из города, как можно раньше после того, как они закончат со своими экзаменами. Жан уже и забыл, что некоторые – большинство? все? – учебные заведения на самом деле отпускали своих спортсменов на каникулы летом. Только трое из Лисов собирались остаться в городе, сказала Эбби Жану за ужином вечером в четверг, и Жану не нужно было спрашивать, какие трое. Остальные развеются по ветру, пока возмездие их не настигло. В пятницу Рене нашла его на корте, принеся с собой письмо, которое Эбби, должно быть, передала ей, чтобы она отдала ему. На нем была подпись Университета Южной Калифорнии, так что Жан открыл его, когда Рене села рядом с ним. Внутри был билет на самолет и письмо от Джереми, написанное от руки. Кажется, они нашли, где Жан мог остановиться, но им нужна была неделя, чтобы сначала кто-то по имени Джиллиан могла съехать. Он будет жить с Каталиной Альварес и Лайлой Дермотт: начинающей защитницей и лучшей вратаркой на тот момент. Джереми обещал, что заберет Жана из аэропорта, когда он прилетит. Под его подписью был почти нечитаемый почерк кого-то еще, и Жану пришлось наклонить письмо несколько раз, прежде чем он разобрал восторженное «Погнали нахуй!!». Жан медленно сложил письмо и посмотрел на билет. Жан предполагал, что Джереми обсудил дату с Кевином. Он не знал Ваймака достаточно, чтобы быть уверенным, но он был убежден в том, что мужчина спросил бы его, прежде чем высечь что-то подобное на камне. То, что его жизнь решали за него, было знакомым чувством, так что Жан не тратил силы на то, чтобы жаловаться. Он передал билет Рене, чтобы она могла посмотреть на него. – Это скорее, чем я думала, – призналась она, – Думаю, он хочет, чтобы ты был на их территории и их медсестры могли тебя хорошенько осмотреть. Кевин никогда не говорил ему степень твоих травм; все, что они знают – это то, что ты отстранен на три месяца. Рене отдала его обратно и посмотрела, как Жан складывал письмо и билет обратно в конверт. Она сказала с большей уверенностью, чем он чувствовал: – Это хорошо. Это даст тебе время привыкнуть к городу, прежде чем приступить к тренировкам с новой командой. Я слышала только хорошее о твоем новом капитане. – От Кевина, – догадался Жан, – Его предвзятости нельзя доверять. Она рассмеялась. – Может быть, но это немного мило, не так ли? Он обычно не такой прямолинейный в своем восхищении. – Это приятно только для тебя. Мне приходилось слушать это все время, что я его знал. Он придурок. «Экси, как в него и положено играть», – сказал он с резкой насмешкой, – Он бы зачах, если бы был в их составе; он слишком вспыльчивый, чтобы выжить хоть день на их корте. Рене столкнулась своим плечом с его. – В то время как ты прекрасно впишешься. Она просто дразнила его, но Жан сказал: – Я буду их ненавидеть, но сделаю то, что нужно, чтобы выжить. Рене ничего не говорила минуту, потом перевела на него серьезный взгляд. – Они спросят про твои травмы. Что ты им скажешь? – Я был травмирован на тренировочной игре, – сказал Жан. Рене ответила с насмешливой улыбкой: – Не думаю, что этот ответ произведет впечатление на медсестер. И Жан? Он не объяснит это, – она положила кончики пальцев на его грудь и начала изучать его футболку, как будто она могла увидеть его шрамы сквозь нее, – Я не помню, чтобы Золотой Корт так заботился о полной конфиденциальности, как мы здесь. Они захотят узнать, что случилось. – Вороны никогда не спрашивали, – сказал Жан, – Они знали, что это не их дело. – Возможно, они могли догадаться, откуда они, – сказала Рене, и Жан не ответил на это легкое обвинение. Рене подумала еще пару секунд, прежде чем позволила своей руке упасть, – Если ты не скажешь – не сможешь сказать – им правду, то ты можешь остановиться на том, чтобы сделать так, чтобы им было достаточно некомфортно любопытствовать, – посоветовала она. Когда Жан посмотрел на нее, она слегка пожала одним плечом, – Намекни, что они старше Эвермора, например. От семьи. Это было бы дерзко от кого-либо еще, но Рене рассказывала ему истории о своих родителях в феврале, и Жан был достаточно честен, чтобы признать, что он тоже ненавидел своих родителей. Он никогда не вдавался в подробности, и она не давила, но, если она знала, как он оказался под опекой Рико, она могла догадаться, чем занимались его родители. – Этого будет достаточно? – спросил Жан. – Я абсолютно уверена, – пообещала Рене, – Люди склонны выбиваться из колеи, когда абьюз исходит из семьи. Жан обдумал это. – Я доверюсь тебе. Они еще несколько минут посидели в комфортной тишине, прежде чем Рене спросила: – Ты хотел бы, чтобы я осталась, пока ты не улетишь? Жан думал об этом минуту, прежде чем сказал: – Не думаю. Рене кивнула, как будто ожидала этого. В ней была какая-то нежность, одновременно печальная и красивая, и на секунду Жан почувствовал боль от жестокости всего этого. Он подумал о том, как она ехала всю ночь, чтобы добраться до Эдгара Аллана после того, как он ей написал, и о том, как она обернула Андрича против его собственной звездной команды, непоколебимо угрожая возмездием. Он подумал о том, как она заходила к Эбби неделю за неделей, посидеть с ним чтобы он не был один, о ее непреклонной вере в него, в то, что он справится лучше и станет лучше, о том как она звонила ему из Западной Вирджинии, отчаянно пытаясь защитить его на фоне казни Рико. Он подумал об Эверморе, о годах, когда он бродил по черным залам без окон. Жесткие проверки, голодные руки, слишком острые ножи и заново заново заново на тренировках, которые занимали бо́льшую часть дня. Он подумал о Кевине, шепчущем на французском в темных углах и о том, как он тонул. Обещание, сделанное на его счет без его согласия, смерть, которая разрушила и поменяла все, и билет в новое начало, которого он не заслужил, но в котором нуждался, если собирался пожить достаточно долго, чтобы чего-то стоить. Я Жан Моро, подумал он, и затем: Кто такой Жан Моро, если он не Ворон? Это был вопрос, на который нужно было ответить, и проблема, с которой она не могла ему помочь. Это оставило горькую боль, похожую на ушиб, но он знал, что лучше не думать, что это сработает как-то по-другому. Может, это было нехорошо тянуться к ней после такого отказа, но Жан не устоял перед искушением и заправил прядь ее волос ей за ухо. Она взяла его руку, так что она могла оставить поцелуй на его ладони, и он смотрел, как легко ее пальцы скользили между его. – Я думаю, мы те люди, – сказала она, пока изучала его, – Это просто… не то время. Если бы ты остался, может быть, все было бы по-другому, но я знаю, что ты не останешься. Знаю, что ты не можешь, – исправилась она, – Было бы нечестно просить тебя и жестоко с моей стороны усложнять твой отъезд. – Прости, – искренне сказал он. – Не надо, – сказала Рене, так спокойно и серьезно, что он должен был поверить ей. Будильник зазвенел в ее кармане, и она вытащила свой телефон и выключила на нем звук не глядя, – Я хочу для тебя только лучшего, и прямо сейчас это не мы. Если тебе понадобится начать все с чистого листа, когда ты переедешь в Калифорнию, я пойму, но я всегда рядом, если понадоблюсь тебе. Спасибо казалось уместным, но всем, что у него получилось, было: – Я знаю. Когда она с вопросом посмотрела в свой телефон, она поднялась на ноги. – Напоминание о моем последнем экзамене, – сказала она. Она стояла перед ним секунду, глядя на его поднятое вверх лицо с отстраненным взглядом на своем собственном, а затем потянулась расстегнуть свою цепочку с крестиком. Жан поднял к ней руку и посмотрел на яркий блеск серебряной цепочки, когда она оказалась сложена в его руке. Слишком много лет в Гнезде раскромсали его детскую веру, но он все равно сжал цепочку пальцами. Может, это было его воображение, но он чувствовал, как ее тепло держалось на металле; каким-то образом оно все еще успокаивало. Она улыбнулась, медленно, уверенно и ослепительно, и сказала: – Я так горжусь тобой за то, как далеко ты зашел. Я буду в восторге увидеть, как далеко ты зайдешь отсюда, когда ты наконец-то сможешь расправить крылья без страха. Удачного полета, Жан. Увидимся на корте в финале. – Возможно, увидимся, – согласился он, и она оставила его с его мыслями. На пальцах он посчитал до двух: Холодный вечерний бриз. Радуга.

–

К вечеру пятницы, Ваймак и Кевин вернулись в Южную Каролину, и днем в субботу уже остались только трое Лисов. Жан знал слишком много о летних планах остальных, благодаря подслушанным разговорам между Ваймаком и Эбби. Он упорно пытался стереть эти знания из головы, потому что какое ему было дело до того, что один направлялся в Германию или другой собирался провести несколько недель с семьей чирлидерши. Все, что действительно имело значение – это то, что ему нужно было потратить куда-то бо́льшую часть недели, прежде чем он улетит. В понедельник общежития кампуса были закрыты на лето, и оставшиеся Лисы переехали к Эбби. Внезапное прибытие дополнительных тел оживило дом, заполняя тишину и пространство так, как никогда не могли нечастые гости Жана. Он просыпался под препирательства Кевина и Нила по поводу команд и тренировок, и засыпал, слушая, как Эбби отчитывает Эндрю за его потребление сахара. Время от времени Эндрю и Нил разговаривали на языке, который он не узнавал. – Немецкий, – сказал Кевин, когда увидел, как Жан наблюдает за ними. Это было первым, что он сказал Жану с того момента, как вернулся в Южную Каролину. В один день они бы заговорили о победе Лисов; в другой они бы заговорили о Воронах. Сегодня смерть Рико была зияющей пропастью между ними, которую ни один из них не был готов преодолеть. – Отвратительный язык, – сказал Жан, и Кевин вернулся к своим собственным мыслям. Теперь, когда Жан был мобилен, Ваймак стал бывать у них реже, но он все равно приходил каждый второй вечер, чтобы насладиться едой Эбби и подразнить свою команду. В те часы, когда они все были в одном месте, Жан изучал их, гадая, как тот бардак, которым была команда в прошлом году, зашел так далеко. Он наблюдал за тем, как Эбби и Ваймак ладили друг с другом, ворча и ссорясь, но всегда с легким нежным подтекстом. Когда сокомандники Эндрю были слишком педантичными, он в первую очередь обращался к Ваймаку. Труднее всего было наблюдать за осторожными фальстартами между Ваймаком и Кевином, когда они проверяли непривычные границы между тренером и отцом. Жан заметил, как Эндрю и Нил двигались так, будто были захвачены гравитацией друг друга, в пространстве друг друга больше, чем вне его, сигаретный дым, парные нарукавные повязки и долгие взгляды, когда один из них выпадал с орбиты слишком надолго. Он всегда полагал, что это высокомерие Нила привело его в Эвермор на рождество. Теперь он думал, что это было что-то другое, но он был не в том положении, чтобы комментировать это. Натаниэль был его нарушенным обещанием; жизнь Нила его не касалась. У него в любом случае не было много времени, чтобы зацикливаться на этом, потому что каждый день приносил все больше мести от фанатов, которых Лисы подвели своей победой. Ваймак звучал скорее уставшим, чем злым, когда каждый день передавал им новые катастрофы: черные чернила, которыми покрасили пруд в кампусе, граффити УБИЙЦЫ и ЖУЛИКИ на стенах стадиона, угрозы взрыва и поджога, из-за которых охране приходилось сопровождать Лисов на корт и обратно на их незапланированные тренировки. В среду утром среди тренеров стал ходить новый слух: Эдгар Аллан закрыл Гнездо. Вороны рассеялись по своим домам, чтобы провести время с семьей и пройти обязательную консультацию с психологом. Жан вышел из комнаты еще до того, как Ваймак закончил говорить, и он заперся в комнате, которую он одалживал, со своими тетрадями до конца дня. Охватившая его паника почти заставила его вырвать все листы из тетрадей, но он успел вовремя спрятать их в безопасное место. Когда Жану наконец пришлось снова выйти из комнаты за водой поздно ночью, Ваймак все еще не спал и ждал его. Ваймак не спрашивал о Гнезде или Воронах, только сказал: – Тебе будет безопаснее в Лос-Анджелесе. Мы здесь сами по себе без кого-либо на нашей стороне и, может быть, с двадцатью людьми в охране нашего кампуса. Лос-Анджелес – это другой зверь, и Университет Южной Калифорнии находится в самом его сердце. Никто не будет достаточно глуп, чтобы затевать драку с ними, потому что все знают, что город всегда победит. Это был не вопрос, так что Жан не ответил. Ваймак дал ему всего пару секунд, чтобы переварить это, прежде чем сказал: – Я разговаривал с Тренером Реманном на этой неделе, просто чтобы ты знал. На нас немного давят, чтобы мы поставили тебя и Кевина перед камерой. Мы сопротивляемся этому как можем, – сказал он на тот резкий взгляд, который Жан направил на него, – Потому что знаем, что еще слишком рано отдавать вас этим стервятникам. Но рано или поздно школьные советы заберут этот выбор из наших рук. – Это не мое дело – общаться с прессой, – сказал Жан, – Я не буду этого делать. – Они много что говорят о тебе, – отметил Ваймак, не без доброжелательности, – Было бы неплохо ответить и разобраться в некоторых вещах, – когда Жан уставился на него в упрямом молчании, Ваймак вздохнул и взял свою пачку сигарет со столика. Он отложил ее в сторону, проверяя свою зажигалку, и сказал, – Поспи. Завтра будет длинный день. Позже Жан поймет, почему Ваймак так беспокоился о нем, но позже будет слишком поздно, чтобы сделать с этим что-то.

–

Джереми

К тому моменту, как Джереми смог сбежать из-за стола вечером в среду, он уже пропустил почти двадцать сообщений. Его телефон разрывался почти без остановки уже неделю, начиная со смерти Рико и продолжаясь после пресс-конференции Тецудзи. Большую часть из этого поставляла Кэт, которая не могла удержаться от того, чтобы следить за сплетнями и мнениями в интернете, но как только завершилась неделя экзаменов и наступила первая неделя летних каникул, групповой чат стал серьезнее. Это было утомительно, как Лисы Пальметто могли быть чемпионами и при этом все еще существовать как козлы отпущения Национальной ассоциации студенческого спорта. Казалось, каждый раз, когда Джереми открывал свой телефон, там была новая волна слухов или слова об очередных издевательствах над их кампусом. Он видел эту негативную реакцию прошлой весной, когда Кевин Дэй впервые сообщил о своем переводе в команду Лисов, так что хоть он и был расстроен подъемом вандализма, он не был особо удивлен. Кевин казался больше раздраженным, чем обеспокоенным, когда Джереми связался с ним, потому что это означало дополнительные меры предосторожности во время его личных тренировок, так что Джереми постарался сильно не переживать. Университет Южной Калифорнии казался нетронутым этим, но Джереми не мог сказать того же об их новом игроке. Мельница слухов работала сверхурочно, чтобы дискредитировать Жана Моро. Что-то из этого было явной пропагандой, например принижение его таланта, хотя его статистику было легко найти. По большей части это был бардак в стиле он-сказал-она-сказала, мерзость типа «друг друга, который знает друга, который слышал…», которая больше подходила для школьных коридоров. Жан был в составе Воронов три года, но он ни разу не говорил с прессой. Это не было необычно, поскольку Эдгар Аллан заставлял Рико и Кевина заниматься всеми интервью и заявлениями за команду, но это значило, что не было ни одного намека на личность Жана. Без какой-либо конкретики он был легкой мишенью для анонимных хейтеров в сети, и у них была полная свобода создать бугимена абсолютно из ничего. Один человек говорил, что он на регулярной основе избивал первокурсников Воронов до полусмерти, другой говорил, что Жан завидовал рангу Рико и беспрестанно травил его, а самый громкий слух из всех заявлял, что Жан проложил себе путь в состав Воронов через постель. Жана обвиняли в том, что из-за него Кевин покинул Эдгара Аллана. С одной стороны говорили, что он подговорил Кевина, чтобы подорвать авторитет Рико, пока с другой говорили, что он прогнал Кевина своей жестокостью. И все это повторялось и повторялось утомительными кругами. В прямом противоречии с этой его предполагаемой ненавистной стороной был единственный запутанный слух из Университета Пальметто: похоже, Жан попытался убить себя из солидарности в то утро, когда умер Рико. Он пришел прямо от спортсменов, которые видели, как охрана тащила окровавленного и ничего не соображающего Жана из общежития экси. Джереми не знал, насколько серьезно относиться к последнему, разве что Тренер Ваймак позвонил ему с телефона Кевина в тот самый день и попросил Джереми сохранять дистанцию какое-то время. Чувство вины было грызущей его некомфортной мышью, проедающей его сердце. Было неизбежно, что слухи начнут распространяться и на Троянцев, но Джереми придерживался двух простых правд, когда пытался развеять слухи: Кевин ни за что не отправил бы Жана к ним, если бы он был таким негодяем, каким все его изображали, и Жан сам попросил внести правки в его контракт, чтобы убедиться, что он будет соответствовать их доброжелательному имиджу. Не было гарантий, что с ним будет легко поладить, но стал бы он вообще думать о том, чтобы ввести эти правила, если не собирался делать свою работу? Бо́льшую часть времени этого было достаточно, чтобы успокоить их самые громкие сомнения, но Ксавье писал ему лично, чтобы указать на то, что Кевин и Жан не играли вместе уже больше года. Никто не мог сказать, кем стал Жан в отсутствие Кевина, когда он встал на свое место рядом с так называемым Королем. Троянцы переживали, и будут продолжать, пока не смогут сами заняться Жаном. Привезти Жана в Калифорнию завтра, за целый месяц до начала летних тренировок, было единственным предложением мира, которое у Джереми для них было. – Еще больше драмы, – угадала Аннализа, и Джереми поднял взгляд со своего телефона. У его младшей сестры сумка была перекинута через плечо, а ключи – в руках. В отличие от Брайсона, который всегда приезжал домой на лето, она настояла на том, чтобы жить в своем доме на другом конце города круглый год. Ее выражение лица было холодным, не обеспокоенным, но Джереми сразу же сунул телефон в карман и пошел встретить ее у передней двери. – Люди затевают драки из-за нашей новой звезды, – признал он, придерживая для нее дверь, – Мельница слухов работает сверхурочно. – Назревает новый скандал, хм? – спросила она, – Закончи так, как начал. Он не дрогнул, хотя был близок к этому. Когда-то она ходила на все его игры в старшей школе, но «когда-то» было до осеннего банкета, который расколол их семью пополам. С того момента она из кожи вон лезла, чтобы забыть все, что она знала об экси, и она никогда не простит его за то, что он так и остался в нем. Он перебрал сто потенциальных аргументов со своим терапевтом, готовясь к дню, когда он наконец-то даст отпор, но каждый раз, когда этот шанс появлялся, он смотрел, как он ускользает в жалком молчании. Он последовал за ней до ее машины, но Аннализа заставила его подождать, когда вытащила бальзам для губ из своей сумки. Она обильно нанесла его, сложила губы вместе несколько раз и отправила ему хитрый взгляд. – Что дедушка думает об этой твоей инвестиции? Это была очевидная провокация, но это не помогло Джереми сдержать яростную нотку в его словах: – Он не наш дедушка. – Осторожно, – предупредила его Аннализа, пошарив в поиске ключей, – Ты уже разрушил нашу семью. Не разрушай еще и мое будущее. Дверь. Он открыл дверь ее машины, обдумывая аргументы, которые всегда будут звучать слишком неубедительно. Аннализа заняла водительское сидение и жестом показала ему свое согласие, как только ее ноги встали на место. Джереми закрыл дверь и отошел на шаг назад. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы пристегнуться и устроиться поудобнее, после чего ее машина завелась с тихим ревом. Она тронулась с места, даже не оглянувшись. Джереми посмотрел, как ее задние фары исчезли, когда она свернула с дороги, после чего вернулся осмотреть свой дом. Желание направиться прямиком в дом Кэт и Лайлы было почти непреодолимым, но сегодня был не тот день. Сегодня была их годовщина, и он не будет портить ее им своей семейной драмой. Вместо этого он сел на низкую стенку фонтана и просмотрел свои сообщения. Поскольку Кэт была занята, бо́льшая часть сегодняшних новостей была от остальных сплетников из состава Троянцев. Джереми не был уверен, что у него были силы для еще каких-то плохих новостей на сегодня, но потом новое сообщение пришло от номера, с которым он не контактировал месяцами. Оно было от Лукаса, с которым он не проводил особо много времени вне корта. Восходящий третьекурсник был хорошим защитником, хоть и играл в основном на заменах против более слабых противников Троянцев. «Мы можем поговорить?» – все, что было в его сообщении. Джереми сразу позвонил ему. – Хей, Лукас. Ты в порядке? – Грэйсон вернулся домой прошлой ночью, – сказал Лукас, звуча уныло и отстраненно. Джереми повернулся на своем месте так, чтобы его дом оказался к нему спиной, как будто если у него в глазах будет меньше света, то он расслышит Лукаса лучше. Старший брат Лукаса Грэйсон играл за Воронов, но Лукас изо всех сил старался не говорить о нем. Не из-за безразличия, а из-за горя, как однажды Коди сказали Джереми. Похоже, Воронам было запрещено контактировать со своими семьями с того момента, как они подпишут контракт с Эдгаром Алланом. Это звучало как чушь собачья, но Грэйсон отказывался признавать Лукаса, пока тот не подписал контракт с Троянцами. – Как он? – спросил Джереми, – Как ты? Лукас надолго затих, прежде чем сказал: – Он не в порядке. Я не… Я не должен этого говорить, знаю, что не должен, но я… – он запнулся, изо всех сил стараясь отфильтровать речь так, чтобы не сказать лишнего, – Я его вообще не узнаю. Он не ест, не спит, он просто… подожди, – сказал он и полностью затих. Джереми напрягся в попытке расслышать, что отвлекло Лукаса, но ничего не услышал. Прошла одна некомфортная минута, потом другая, и когда Джереми уже стал всерьез переживать, Лукас вернулся, – Он очень зол. – На тебя? – встревоженно спросил Джереми. – На все, – уклончиво ответил Лукас, – На нас. Больше всего на Жана. Джереми спросил: – Ты чувствуешь себя с ним безопасно? – Он мой брат, – сказал Лукас. – Это не то, о чем я спросил, Лукас. Лукас затих слишком надолго. Ни молчание, ни то, что за ней последовало, не заставили Джереми чувствовать себя лучше: – Думаю, да. – Если это изменится, тебе есть куда пойти? – Может, я мог бы пожить у Коди, – неуверенно сказал Лукас, – Если они не вернутся в Теннесси увидеться с Кэмероном, конечно. Ни за что на свете, подумал Джереми, но раз уж Лукас не знал, как сильно кузены ненавидели друг друга, то он не будет в это углубляться. Всем, что он сказал, было: – Да, хорошая идея. Ты же знаешь, им становится скучно, когда кто-то не командует рядом. Это вызвало короткий смешок. – Да, правда, – но юмор быстро испарился, когда он продолжил, – Я просто… хотел снять этот камень с души, думаю. Я переживаю за него, но я также переживаю и за нас теперь, когда ты привел в наш состав одного из них. Если бы ты знал, какой Грэйсон сейчас, если бы ты знал, каким он был раньше, ты бы понял. – Я позабочусь о нас, – сказал Джереми, – Ты позаботься о себе и своем брате, хорошо? У него было тяжелое окончание года, – это было такое упрощение, что оно казалось бессердечным, и Джереми не мог не вздрогнуть, – Сейчас ты нужен ему больше, чем когда-либо, но, если мы тебе понадобимся, обязательно позвони нам. Неважно, какое сейчас время. – Да, кэп, – сказал Лукас, – Спасибо. Лукас попрощался с ним довольно скоро, но Джереми оставался там, где был, еще долгое время после этого разговора. Он прижимал телефон к щеке, пока его мысли разбегались: преодоленный страх Лукаса, недобрые слухи о Воронах и искренняя просьба Кевина найти место для Жана. Он подумал о сломанной руке Кевина, о Жане, которого выкинули из состава Воронов посреди чемпионата, и о Рико, убившем себя в замке Эвермор после первого за все время проигрыша Воронов. Он подумал о том, как люди говорили, что Жана вынесли из общежития спортсменов в окровавленных полотенцах в то утро, когда умер Рико, и Джереми отложил телефон. – Это было правильное решение, – сказал он себе. Он должен был поверить в это, но он не думал, что его нервы смогут успокоиться, пока Жан не приедет в Калифорнию и Джереми не сможет встретить его лицом к лицу.