Солнечный корт

Жан

Жан второй раз сбросил звонок Джереми Нокса и сразу же позвонил Кевину. Ему понадобились две попытки, прежде чем Кевин ответил, и его приветствие было больше ворчливым зевком, чем чем-то еще. Жан проверил время, увидел, что еще пол-одиннадцатого, и понял, что Лисы поздно легли, вернувшись с западного побережья. Он не тратил время на то, чтобы сожалеть парню, а потребовал ответов: – Почему мне звонит Джереми Нокс? – Если ты еще не понял, то я не могу тебе помочь. – Ты не пытаешься отправить меня на солнечный корт, – сказал Жан в недоверчивом испуге, – Единственным местом, которое было бы более неуместно, было бы здесь. – Куда ты еще пойдешь? – спросил Кевин, потеряв часть сонливости от нетерпения. – В Пенн-Стейт было бы больше смысла. – Абсолютно нет, – сказал Кевин, и Жан практически мог слышать, как его губы скривились в отвращении. Пока Эдгар Аллан не перевелся на юг осенью, они были в одном округе с Пенсильванским университетом и постоянно сталкивались с ними на протяжении сезона. Они были главными соперниками друг для друга, и Кевин всегда позволял этой враждебности взять верх над здравым смыслом. Под давлением он бы подтвердил, что они были звездной командой, но он бы никогда не сказал этого с реальной теплотой, – Я не пущу тебя так близко к Западной Вирджинии. – Это не тебе решать, – сказал Жан. – Но я все равно уже решил, – без раскаяния сказал Кевин, – Поговори с ним. – Я… – начал Жан, но Кевин бросил трубку, прежде чем Жан сказал, – …не буду. Жан нахмурился, глядя на свой телефон. Желание перезвонить Кевину и спорить с ним почти ослепляло, но здравый смысл говорил оставить все как есть. Благодаря рискованной авантюре Натаниэля для него было вопросом выживания получать зарплату профессионального спортсмена после выпуска, а значит, ему нужно было найти команду. Просить кого-то принять его значило смириться с тем, что он больше никогда не вернется в Эвермор, и Жан не знал, был ли он к этому готов. Я Ворон. Мое место в Эверморе. Это те слова, которые он говорил себе тысячу раз, но теперь спокойствие от них ушло, когда его мантра была полностью разрушена: Я Жан Моро. Я принадлежу семье Морияма. Желудок Жана болезненно сжался. Он взвесил все за и против между правдой, вокруг которой он построил весь свой рассудок, чтобы выжить в Эверморе, и правдой, которую ему вдалбливал Кевин: Жан не мог вернуться в Эвермор, потому что принадлежал Ичиро. Жан не имел права убегать от Рико, но как он мог игнорировать главу семьи Морияма? Как ни посмотри, полная жесть. Я не Ворон, но если я не Ворон, то я просто Жан Моро, но… Кевин действовал, пока Жан не мог, но как он мог быть благодарен за это? Троянцы были добродетелями тревожных, нездоровых масштабов, а Жан был Вороном Эвермора. Жан обдумал свои печальные варианты, прежде чем открыл свою историю звонков и набрал номер. Если он будет стоить Троянцам их награды за силу духа, то это будет на их совести; они должны были знать, какую катастрофу ожидать. – Джереми у аппарата, – было мгновенное и бодрое приветствие. – Сейчас на западном побережье еще слишком рано, чтобы ты звонил мне, – сказал Жан. – Я ранняя пташка, что сказать? – Кто бы сомневался, – пробормотал Жан. Джереми был достаточно любезен, чтобы сделать вид, что он этого не услышал. – У меня была пара минут, чтобы поговорить с Кевином перед вчерашней игрой. Извини, что обсуждали тебя за спиной, но Кевин сказал, что ты сейчас типа свободного агента. Я обсудил это с тренерами вчера вечером, и они пришли к единогласному решению. Мы будем рады принять тебя в наш состав, если ты заинтересован в контракте с нами. – Будете ли? – сказал Жан больше как насмешку, нежели как реальный вопрос, – Мне не хватает терпимости Кевина к вашим пиар-ходам. – Ты перевернешь все с ног на голову, мы знаем, – сказал Джереми, – Будет идеально, если ты будешь уважать команду достаточно, чтобы не портить наш имидж с самого начала, но мы готовы рискнуть и принять тебя к себе. Нам есть куда расти, и Золотому корту действительно не помешает немного свежего взгляда в следующем году. Жан уставился в потолок, думая обо всех возможных вариантах, как это могло пойти не так. Если они возьмут его, а он выйдет за черту, выкинут ли они его? Если две команды избавятся от него, кто-нибудь потом вообще взглянет на него? Единственными школами, готовыми рискнуть, будут те, которые на самом дне рейтинга. Ценность Жана резко упадет, и что тогда с ним сделает Ичиро? Джереми все еще болтал ему на ухо, перечисляя ему самые привлекательные стороны как Университета Южной Калифорнии, так и жизни в Лос-Анджелесе. Жан не дождался, пока он закончит, и перебил его: – Это будет в контракте? – А? – спросил Джереми, – Не понял. – Не рушить ваш драгоценный имидж, – сказал Жан, – Это прописано в контракте? – Нет, – медленно сказал Джереми, звуча более чем немного сбитым с толку, – Мы, типа, не знаю, полагаем, что мы все взрослые люди? – Вам придется это вписать, – сказал Жан, – Иначе не подпишу. Это был единственный способ, как это могло сработать: если Жан подпишет что-то, где сказано, что он должен вести себя хорошо, чтобы ему разрешили остаться в составе, то он прикусит язык и сожмет кулаки. Это будет выводить его из себя, но ему придется исполнять приказы, если это будет значить пережить следующий день. Без этой четкой команды черным по белому, его природа рано или поздно возьмет над ним верх, и его уже никто не спасет. Им придется выкинуть его из состава, чтобы спасти себя, и тогда он будет все равно, что мертв. Джереми опомнился быстрее, чем Жан ожидал: – Да, конечно, если это то, что от нас потребуется, то так тому и быть. Кевин сказал, что может возникнуть насколько сложностей. Различия между тем, как все делают Вороны, и нашими способами. Мы найдем что-то среднее по ходу. Я попрошу Тренера оформить документы, и мы отправим их Тренеру Ваймаку по почте первым делом утром в понедельник. Звучит как план? – Я прочитаю его, но, как и я сказал: ты совершаешь ошибку. – Нет, я абсолютно уверен, что нет, – сказал Джереми с улыбкой, которую Жан мог услышать даже на расстоянии двух тысяч миль. Жан видел эту улыбку в полудюжине телепередач и в бесконечном количестве статей о Троянцах, которые так любил читать Кевин. Он слишком легко мог ее представить, и он впился ногтями в собственное лицо в качестве жестокого предупреждения. Не зная, что есть какая-то проблема, Джереми продолжил с легким задором, – На этом я тебя отпускаю, но спасибо, что ответил на мой звонок. У тебя теперь есть мой номер на случай, если у тебя возникнут еще вопросы. Это было достаточно близко к прощанию, так что Жан повесил трубку. Он хотел думать, что все это было странным сном, но, когда Ваймак пришел на ужин в понедельник вечером, он принес с собой папку с документами, чтобы Жан с ними ознакомился. Жан молча внимательно изучил их, сразу выбрасывая из памяти большую часть из этого, пока он не нашел единственную важную часть: Подписавший договор игрок соглашается презентовать себя в соответствии со стандартами Троянцев Университета Южной Калифорнии. Далее был список самых важных пунктов, включая правила не говорить плохо об оппонентах с кем-то, кто может это опубликовать на большую аудиторию, и быть хорошим спортсменом на корте во время матчей. Это было именно то, чего он просил и что ему было нужно, но прочитав это, Жан нахмурился на бумаги. Недоброжелатели Воронов могли жаловаться на их отношение и жестокость сколько угодно, но по крайней мере, Вороны сохраняли дух игры. Как Троянцы так стойко держались в Большой Тройке, если они надевали намордники на своих игроков, было выше его понимания. По крайней мере, этой осенью он увидит, сколько злобы кипит в них за их глупыми масками. На одной из последних страниц был список доступных номеров джерси. Похоже, у Троянцев была своя система распределения номеров между игроками: у полузащитников были номера от одного до пяти, у нападающих – от шести до девятнадцати, у защитников – от двадцати до тридцати девяти, и у вратарей от сорока. Даже если бы его номер был не занят, они бы все равно не позволили ему взять его, поскольку он был защитником. Жан прижал пальцы к тату на своем лице, и его живот внезапно сильно заболел. У него был номер 3 с пятнадцати лет. Как только Рико даровал ему этот номер, никому из Воронов больше не разрешалось носить на корте джерси с номером 3. Он дожидался его, пока он не попал в состав. Уйти от этого к числу из двух цифр было немыслимо, абсолютно оскорбительно. На секунду Жан задумался о том, чтобы разорвать стопку бумаг пополам. Он должен вернуться в Эвермор. Он знал Воронов. Он знал Эдгара Аллана. Почему он вообще рассматривал то, чтобы уйти? Если он доверял слову Ичиро и верил, что хозяин будет удерживать Рико от того, чтобы вмешиваться в бизнес его брата, то почему Жан не может вернуться? Жан скрутил свои руки между собой, не заботясь о том, насколько было больно, если это удержит его от того, чтобы уничтожить его лучший билет отсюда. Этого едва ли было достаточно, так что он бросил файл к ножке своей кровати. Он провел вторник и среду с бумагами, разбросанными по его простыням перед ним, пока его мысли бродили постоянными тревожными кругами. Ваймак и Эбби не могли не заметить беспорядок, когда заходили со своими случайными проверками, но никто из них не спрашивал, решил ли он что-то. Рене была первой, кто подняла эту тему, когда зашла к нему по пути домой с тренировки вечером в среду. – Все еще думаешь об этом? – она поменяла ему стакан с водой и принялась снова складывать файлы по порядку. Больше одной страницы были согнуты из-за того, что он оставлял их разбросанными пока спал, но Рене разгладила края своими аккуратными руками, – Ты хочешь об этом поговорить? – Мне там не место, – ответил Жан. – Нет? – Ты подошла бы им лучше, чем я, – сказал Жан, немного ворчливо, – Неисправимая оптимистка. – Мне хорошо здесь, но думаю, ты справишься лучше, чем ты думаешь, – она засмеялась над недовольным взглядом, который он бросил на нее, – Ты терпел шторм слишком долго. Не думаешь, что заслужил немного радуги? – Твоя была первой, которую я увидел за много лет, – сказал Жан, двигая головой, чтобы указать на ее волосы, – Мы покидали Эвермор только для занятий и игр, но мы не существовали во внешнем мире, если могли избежать этого. Мы принадлежали Гнезду. Если бы она была достаточно безрассудной, чтобы посмотреть на него с жалостью, Жан мог бы остановиться, но выражение лица Рене было почти безмятежным, когда она изучала его взглядом. Жан первый отвернулся, пытаясь вспомнить, что пытался сказать. – Эвермор был могилой, и единственным цветом, который мы видели, была кровь. Я забыл, что что-то может быть… – красивым было бы слишком безрассудно, чтобы говорить вслух, хоть это и было правдой; просто слышать это в своих мыслях заставило его вздрогнуть. – Ну, – сказала Рене, когда он затих, – Разве это не причина продолжать жить? Снова попробовать какие-то мимолетные удовольствия, я имею в виду. Я раньше считала их на пальцах, убеждая себя в том, что в мире все еще хорошо и напоминая себе продолжать искать эти радости. Бабочки, свежеиспеченный хлеб, хруст листьев осенним утром и так далее и тому подобное. – Они не должны быть очень глубокими, – сказала она, когда увидела потерянное лицо Жана, – Я начинала с одного: запах свежескошенной травы. Первый раз, когда я это заметила, был через несколько месяцев после того, как я переехала к Стефани. Она пришла после того, как покосила траву, чтобы приготовить нам бранч, и это был первый раз, когда я почувствовала себя дома, – ее любовь была такой нежной, что выглядела как горе, потому что ее губы изогнулись, а глаза заблестели, – То, за что ты держишься, не так важно, как сам процесс удержания. Так легко потеряться в себе и в этом мире. Иногда тебе нужно найти путь обратно с помощью одного маленького чуда. – Я не верю в чудеса, – сказал Жан. – У меня хватит веры на нас двоих, – сказала Рене, – Я знаю, что одно из них рано или поздно тебя найдет. А пока что найди то, что будет держать тебя живым, и потом найди маленькие вещи, спрятанные за этим. Это могло бы быть новое начало, которое тебе нужно, – сказала она, положив руку на верхушку всех документов Университета Южной Калифорнии, – Новая школа, другая команда и достаточно солнечного света, чтобы убежать от тени Эвермора. Они хотят дать тебе шанс. А ты? – Я не доверяю им, – сказал Жан. Улыбка Рене была терпеливой. – Я имею в виду, ты не хочешь дать шанс себе? – У меня нет выбора, – сказал Жан, – Он убьет меня, если у меня не будет команды. Рене обдумала это пару секунд. – Как объяснил мне Нил, все, что от тебя хочет Ичиро – это львиная доля от твоего заработка. Он просит много, да, но если его интересы начинаются и заканчиваются на твоем счете в банке, то все помимо этих цифр – под твоим контролем. Веселишься ли ты, когда играешь, куда ты ходишь между играми, с кем проводишь время – все это твой выбор. Ты можешь создать себе новую жизнь для себя. Телефон Рене прозвенел от входящего сообщения, что спасло Жана от проблемы придумать умный ответ. – Дэн, – сказала она в качестве извинения, – Она уже на пути в Лисью башню с нашей едой навынос. Если бы ты был чуть более мобилен, я бы пригласила тебя поесть с нами. Если ты в настроении для компании, я могла бы позвать их сюда? – Иди, – сказал он ей, и постучал костяшками пальцев по своим документам во взволнованном ритме, – Мне нужно разобраться с этим. Рене соскользнула с кровати и направилась к двери. После двух шагов она передумала и вернулась к нему. Она поймала его лицо в свою осторожную хватку и наклонилась, чтобы мягко поцеловать его в висок. – Верь в себя, – сказала она, – И все получится. Она оставила его смотреть ей вслед. Когда дверь за ней закрылась, Жан прижался ногтями к тому нежному жару, который она оставила на его коже. Если бы он мог списать все на невежество Рене, может, она бы и не могла до него достучаться, но она говорила ему месяц назад, чего ей стоило дойти до этой точки. Она постоянно подвергалась насилию и издевательствам, покрыла свои руки кровью до такой степени, что иногда видела там ее тени, и потратила лучшее время, разрезая того мужчину, чтобы отплатить ему за все, что он с ней сделал. Как она нашла в себе силы выбраться из этой ямы, когда уже никто не верил, что ее можно спасти, Жан не знал, но, держась своими окровавленными руками, она забралась на стену. Она выбрала жизнь; она выбрала надежду. Она выбрала вторые шансы, и теперь смотрела, последует ли он за ней. Он мог – он должен был – вернуться в Эвермор. Он должен был отказаться от лазейки, предложенной ему Кевином, неважно, насколько сильной была угроза. С Ичиро, замешанным в это, наверняка все должно быть по-другому? Это ощущалось как ложь, даже когда он пытался накормить ей себя, и Жану показалось, что он чувствует вкус крови. Даже Вороны не знали, что случилось с Жаном за закрытыми дверями, а Ичиро был так далеко оттуда. Пора Рико не доводил до его отстранения от корта, он не вмешивался в планы Ичиро на будущее Жана. Он может делать, что хочет. Он не убьет меня, значит я должен вернуться, подумал Жан. Я Жан Моро. Мое место в Эверморе. Но… Вернуться означало снова попасть в ад собственными усилиями. И может Жан и знал всех демонов там по именам, и у него было собственное знакомое место посреди пламени, но это все еще был ад, а у него за спиной была открытая дверь с именем Ичиро на ней. Я не Ворон. Жан пробежался по списку свободных номеров джерси, вычеркивая их как что-то недостойное его внимания, и вывел дрожащую подпись на всех необходимых строчках. Он чуть не сломал ручку после первой, но продолжал стойко держать ее, пока не закончил. Он уронил ручку с края кровати и дотянулся до кухонного таймера на тумбочке. Ваймак и Эбби разрешали ему вызывать их для чего угодно последние несколько недель, но он отказывался. Если он хотел есть, пить или в туалет, он просто ждал, пока кто-то из них появится по другой причине, и тогда уже сообщал о своих нуждах. Он не хотел, чтобы они чувствовали себя нужными ему, и признавать, что ему нужна помощь. Но сейчас он повернул диск туда и обратно, чтобы вызвать неприятный звонок. Ваймак зашел менее чем через двадцать секунд. – Я передумаю, если вы не возьмете это, – сказал Жан, отодвигая таймер. – Я отправлю им факс утром, – сказал Ваймак и забрал бумаги, – Что-то еще, пока я здесь? Жан только покачал головой, так что Ваймак вышел из комнаты с будущим Жана в руках. Жан знал, что Университет Южной Калифорнии получил документы, поскольку на следующий день он получил сообщение от Джереми, в котором говорилось только «Девятнадцать??». Судя по строгой системе номеров у Троянцев, это было не про его номер джерси, что оставляло только один возможный вариант. Как только он догадался, Джереми отправил объясняющее сообщение: «Ты младшекурсник». «Хозяин» начал печатать Жан, затем стер и начал заново. «Тренер Морияма сделал так, чтобы я раньше закончил школу, чтобы я мог начать вместе с Рико и Кевином в Университете Эдгара Аллана». Жан все еще не был уверен, сколько поддельных документов или долларов было задействовано в этом, но попасть в состав Воронов в шестнадцать было кошмаром наяву. Они все были настолько больше и сильнее его; ему пришлось опираться только на то, чтобы быть лучше. То, что их уделывал ребенок, точно не располагало их к нему, особенно когда он провел неделю, забираясь с ними в кровать. Если бы не Зейн, его первый курс был бы значительно хуже, он был в этом уверен. Сообщение Джереми отвлекло его, прежде чем его мысли ушли в опасном направлении. Всем, что он отправил, был эмоджи большого пальца вверх. Надеясь, что это конец этого бесполезного разговора, но не доверяя Джереми в том, чтобы остановиться, Жан выключил телефон. Было всего несколько недель конца семестра, и только один из его учителей придумал, как ему написать итоговый экзамен. Жан не переживал о занятиях теперь, когда у него было неприличное количество времени, чтобы сделать все задания, но у него были куча игр, которые надо посмотреть, и новая команда, которую надо изучить. Он играл против Университета Южной Калифорнии на первом и втором курсе. Он знал, что Кевин записывал все их матчи, как будто он бы умер, если бы пропустил хоть один, но Жан не видел смысла в зависимости от команды, которая имела значение лишь мимоходом. Он мог бы попросить Кевина отправить ему кассеты, но говорить с Кевином о Троянцах всегда было ошибкой. Жану придется копать самому. Идеальный матч был запланирован на следующий вечер, когда Университет Южной Калифорнии и Эдгар Аллан столкнутся друг с другом в полуфинале, но у Жана перед этим было полно времени, которое надо было убить, и много лет игр, чтобы наверстать упущенное. К моменту, как игра в пятницу началась, у Жана было хорошее представление о том, что ожидать, и он уже успел изучить половину текущего состава. Университет Южной Калифорнии проиграл, и Жан знал, что так будет. Они были очень хороши, но их отказ применять насилие выходил им боком, когда они были против Воронов. Жан видел эту же сдержанность у Лисов всего несколько недель назад, но, в то время как Лисам было заметно трудно сохранять хорошее поведение, Университет Южной Калифорнии, казалось, никогда не сбивался с курса. Они играли чисто и с энтузиазмом, как будто Вороны не пытались причинить им вред при любой возможности. – Нездорово, – сказал Жан, но, конечно, никто из послематчевого шоу не мог его услышать. Кто-то догнал Джереми, когда Троянцы шли в раздевалку. Жан искал ложь в его слишком ярких глазах и слишком широкой улыбке. Где было разочарование, безысходность? Где было горе от того, что они были так близки, но проиграли? Троянцы просто в принципе не заботились об этом, пока игра приносила им удовольствие, или они смирились со своим проигрышем еще когда играли с Лисами? Жан не знал, и на секунду возненавидел это ослепляющей яростью. Ни одна команда не могла выглядеть такой спокойной после проигрыша, особенно одна из Большой Тройки. Они не могли быть так хороши и при этом вообще не расстраиваться из-за неудачи. – …и Жана в составе, – сказал Джереми, и звук его имени отвлек Жана от кипения. – Худшее время, чтобы получить травму, – было простое согласие, – Ходят слухи, что Жан не оправится к финалу. – Да, я разговаривал с Жаном на этой неделе. Он определенно закончил в этом году, но он вернется осенью. Просто он уже не будет в черном, – улыбка Джереми каким-то образом стала еще шире, и он был слишком в восторге, чтобы ждать подсказки, – Вчера он отправил нам последние документы, которые были нужны, чтобы оформить все официально, так что теперь я могу сказать вам: на следующий год он переводится в Университет Южной Калифорнии. Жан медленно осознал, что кто-то стоит в дверном проеме. Ваймак и Эбби смотрели игру в гостиной, и они решили оставить дверь открытой на этот вечер, на случай если Жану что-то от них понадобится. Они бы ни за что не услышали звук таймера поверх звука двух телевизоров через закрытую дверь. Теперь Ваймак стоял, прислонившись к дверному проему с напитком в руке. Жану не нужно было спрашивать, почему он пришел; он, скорее всего, встал в ту же секунду, как они начали сплетничать об отсутствии Жана. Жан выключил звук на телевизоре. – Он даже не переживает, что проиграл. – Думаешь? – спросил Ваймак. – Фантастика, – сказал Жан, с насмешкой повторяя слова Джереми, – Талантливы. Очень весело. – Это не взаимоисключающие вещи, знаешь, – сказал Ваймак. Когда Жан нахмурился на него, он начал махать свободной рукой в поиске подходящих слов, – То, что он горд своей командой и тем, как они играли, не значит, что он не расстроен, что они проиграли. Может, он просто понимает, что есть время грустить, а есть время пожелать лучшего людям, которые преуспели лучше него. Если он будет злиться в прямом эфире, это никому не поможет. – Если он будет делать вид, что ему все равно, это тоже никому не поможет. – Нет? – спросил Ваймак, – Если кто-то смотрит эти интервью и ищет пример для подражания, думаешь, они бы выбрали Джереми вместо Рико? – Нет. Эдгар Аллан непобедим. – Когда мы обыграем их через две недели, мы с тобой вернемся к этому разговору. Жан включил звук на телевизоре, и Ваймак понял намек и ушел.

–

Университет Южной Калифорнии выбыл, и у Университета Пальметто и Эдгара Аллана была неделя, чтобы отдохнуть перед тем, как столкнуться друг с другом в замке Эвермор в финале. Жан лениво поинтересовался, как кто-то мог сконцентрироваться на учебе, учитывая весь хаос на корте. Если он не просматривал свои задания, не находя там ничего из записей своих учителей, то он смотрел игры Университета Южной Калифорнии или отслеживал онлайн-реакцию на свой внезапный перевод. Не все из этого было негативным, но любого внимания было достаточно, чтобы у Жана побежали мурашки по коже. От Рико так и не смогли получить ни одного комментария, как бы сильно люди ни пытались связаться с ним, Воронам не разрешалось говорить с прессой. Вместо этого они связывались со студентами Эдгара Аллана, и больше одного из них были достаточно глупы, чтобы сказать, что они последний раз видели Жана еще до весенних каникул. На фоне Жана, пропавшего с лица земли, и Кевина, намекающего на секрет его собственной травмы, конспирологи работали круглые сутки. Несмотря на их попытки сформировать общественное мнение, самые громкие голоса всегда будут на стороне самой блестящей команды экси в Национальной ассоциации студенческого спорта. Количество желчи, направленной на то, как Жан перевелся из состава во время чемпионата, было почти впечатляющим. Жан получил одно единственное письмо от Зейна, в котором говорилось «Какого хуя, Джонни??» и которое Жан удалил, не ответив. Зейн больше не пытался, и Жан не был уверен, была ли это гноящаяся рана между ними или приказы хозяина тем, что его останавливало. У него не было много времени на то, чтобы размышлять о мнении Воронов, поскольку ближе к концу недели ему пришел подарок. Обратным адресом на коробке был Эвермор, и она была адресована ему под опекой Ваймака в Лисьей норе. Жан не был уверен, кто из семьи Морияма все-таки рассказал его сокомандникам, где он прятался, но он был абсолютно уверен, что не хочет открывать коробку. Он не мог не открыть, раз это было от его команды, но Жан смотрел на нее в молчании, пытаясь успокоить нервы. – Это не для вас, – сказал он, потому что Эбби все еще нависала над ним. – Я не уйду, – сказала она. Она подняла руку, и Жан быстро отвернулся, увидя канцелярский нож в ее руке. Он слишком хорошо помнил, как его лезвие ощущалось на его коже, и свое мимолетное, глупое чувство триумфа, когда он сказал Рико, что лучше умрет, чем вытерпит еще день под садистским гнетом Рико. Медленная улыбка Рико чуть приостановила его, но его голодные слова остановили Жана окончательно: – Если собираешься сделать это, убедись, что делаешь все правильно. Убедись, что не спасешься. Если ты выживешь, я похороню тебя заживо. Пустая, но ужасающая угроза, только вот это ей не было. На следующей неделе тренера привезли новую мебель в раздевалки, и Рико раздобыл коробку, чтобы спрятать в ней Жана. Он провел в ней три дня, свернувшись калачиком, поскольку она прогнулась под тяжестью того, что Рико навалил на нее сверху, а его лицо прижималось к прогибающейся стенке, в которой Рико оставил ему малюсенькие дырочки для воздуха. Страх, что Рико никогда его оттуда не выпустит, был лишь немного перекрыт страхом перед тем, что Рико сделает с ним, если он позовет на помощь, так что он боролся со своей нарастающей паникой как мог. Позже, когда Рико и хозяин были отвлечены, обсуждая свое Мориямовское безумие, Кевин наклонился к нему и сказал: – Пообещай мне, что больше не попытаешься. Пообещай мне, Жан. Я не хочу тебя потерять. Пообещай мне, только вот через несколько лет он ушел без задней мысли. – Жан? – спросила Эбби. Жан оттолкнул от себя воспоминания и страх и пододвинул коробку к Эбби в молчаливой просьбе. Она, не колеблясь, разрезала скотч ровными линиями по краям и в центре. Жан послал ей зловещий взгляд, она отошла на шаг и тогда он открыл коробку, чтобы увидеть, что Вороны посчитали подходящим, чтобы отправить ему. Вид сложенной одежды почти заставил его успокоиться: Вороны опустошили ящик его комода и отправили самую наименее поношенную из той его одежды, что он оставил там. Поскольку Вороны проводили большую часть их шестнадцатичасового дня экипированными в Эверморе, они обычно держали у себя только четыре-пять образов для посещения занятий. У Кевина и Рико было побольше, поскольку у них было намного больше экранного времени в прессе и общения с другими командами, но у Жана их было три. Вороны отправили ему джинсы и две футболки, разумеется, все черные, и он предположил, что кто-то из первокурсников унаследует остальное. По крайней мере, все его трусы и носки были на месте. Под одеждой было несколько личных вещей, а именно открытки и магниты, которые Кевин покупал ему, будучи с Рико в дороге на мероприятия для прессы. Жан перевернул одну открытку у себя в руках, и его живот скрутило, когда он увидел заднюю часть. Сообщение, которое Кевин там написал о воспоминании, которым делился, теперь было покрыто слоями чернил; кто-то перечеркнул все толстым маркером. Он проверил одну, потом другую, прежде чем взял всю стопку и подбросил ее. Быстрые руки разбрасывали их в поисках чего-то, что он мог спасти, но не найдя ничего. Магниты выглядели лишь немного лучше, расцарапанные спереди и сзади в нескольких местах. Любимый магнит Жана, маленький деревянный медведь в красном берете, был жестоко разрезан пополам. Он попытался соединить его части вместе, но по середине не хватало одного куска, без которого остальные части не соединялись. Может, последний кусок упал на дно коробки? Он повернул ее, чтобы заглянуть внутрь, но все, что он там увидел – его учебные тетради. Когда он осознал, что у него наконец-то был доступ к записям, которые он делал весь год, он быстро вывалил их на кровать перед собой. Было уже поздно возвращать их, поскольку итоговые экзамены были всего через полторы недели, но Жан хотел их использовать. Они все были черные, как и требовалось, но он писал на них названия предметов белой ручкой. Он разложил их и нашел тетрадь по экономике. Он открыл ее, наполовину боясь, что Вороны вырвали страницы, когда упаковывали их, но осознал, что реальность была намного хуже. ТРУС было написано маркером диагонально на всю первую страницу и обведено в рамку. Жан так вздрогнул от этого обвинения, что чуть не порвал страницу. На обратной стороне были только неровные линии, но следующая страница кричала на него НЕУДАЧНИК. – Жан, – сказала Эбби, но Жан продолжал листать. Страница за страницей были изуродованы, большинство из них повторяющимися злыми оскорблениями, некоторые просто злыми полосками и спиралями. Через десять страниц Жан нашел оторванный кусок почтовой бумаги и поднял его, чтобы посмотреть на незнакомый почерк. Понадобилось всего два предложения, чтобы он понял, что это было письмо от одного из сокомандников, и у Жана скрутило живот, пока он медленно читал его. От количества желчи, которое Фил уместил в него, Жан почувствовал холод и липкий пот. Он медленно положил письмо на место. Через пять страниц было еще одно письмо, в этот раз почерком, в котором он сразу же узнал Жасмин. Нет, подумал он, но все равно взял его. Жан смутно осознавал, что Эбби возвращала его одежду и подарки обратно в коробку. Она быстро сгрудила разбросанные тетради на них сверху. Он должен был ее остановить, но не мог отвести взгляд от записки Жасмин. То, что Жасмин ненавидела его, никогда не было секретом; она годами соревновалась с ним за внимание Рико и считала это непростительным, что именно Жан был тем, кто носит номер Рико. Письмо Фила набрасывалось на него с реактивной яростью из-за того, что он думал, что может сбежать от них, но письмо Жасмин было абсолютным ядом. – Жан, – тихо сказала Эбби, – Остановись. Жан положил письмо Жасмин обратно и оттащил тетрадь от Эбби, когда она потянулась за ней рукой. Она неодобрительно нахмурилась, но не вырвала ее у него, так что он мог пролистать еще несколько страниц. Теперь его пальцы двигались по каждому гневному эпитету, обводя буквы так, будто он мог почувствовать их изгибы своей кожей. Третье письмо было кратким и по делу, беспорядочными печатными буквами, которые ударили по нему вдвойне сильнее, когда он увидел, что это Грэйсон подписал их: Веселись, прокладывая себе путь к вершине другого состава через постель, бесполезная сучка. #12 На секунду он почувствовал зубы у себя на горле. Жан тяжело сглотнул против приступа желчи, от которого у него защипало во рту, и захлопнул тетрадь. Эбби сразу вырвала ее у него и вернула в коробку. Ей потребовалось всего несколько секунд, чтобы закрыть ее, и она быстрыми шагами отнесла коробку в свой шкаф. – Это мое, – сказал он, – Верните. Эбби поставила ее на полку и вернулась к нему, не произнося ни слова. Она смотрела на него, ожидая, что он посмотрит на нее, но его взгляд был прикован к ее шкафу. Жан моргнул и почувствовал горячее дыхание на своей щеке, моргнул и вспомнил вес своей клюшки, когда сломал свои собственные пальцы ради удовольствия Рико, моргнул и тону я… Он даже не осознавал, что дотянулся до своего горла, пока Эбби не потянула его за запястье достаточно сильно, чтобы стало больно. – Жан. – Вы не должны были привозить меня сюда. Вы не должны были вмешиваться. Вы должны были просто… – Дать им убить тебя? – спросила Эбби, – Нет. – Они никогда меня не трогали. – Прекрати врать мне. Жан вырвался из ее хватки. – Лис не поймет. – Скорее всего, нет, – сказала Эбби, – Мои Лисы знают, как давать отпор. Руки Жана уже выздоровели, но его кожа все еще помнила ощущение веревки, связывающей их. Он пытался снова вырваться из его хватки, но она не дала. Тогда он принялся царапать свое предплечье, пока она не схватила и эту руку тоже. Он злился на своих родителей за то, что они отправили его в Эвермор, но он все еще надеялся получить от этого что-то хорошее. Он любил экси, яростно и жестоко, и учиться у человека, который придумал этот спорт, было честью и возможностью всей жизни. Реальность показала свое уродливое лицо всего через пару часов после приземления в Западной Вирджинии. Узнав, что вне тренировок он был чуть больше, чем собакой Рико, он набросился на него со всей юношеской яростью, на которую был способен. Пять месяцев он плевался, ругался и дрался. Пять месяцев он поднимал себя с земли, вне зависимости от того, какие насилие и жестокость к нему применял Рико, но в один день у него уже просто не было сил. Не было смысла бороться. Рико был Морияма, а он был Моро. Чем быстрее он осознает свое место в мире, тем легче ему будет. Боль не прекратится, но, если он будет знать, что заслужил это, терпеть будет легче. Он мог жить с этим; у него не было выбора. Он злился на Эбби за то, что она думала, что он никогда не пытался бороться, и еще больше злился на Лисов за то, что они держали себя в руках, когда он сломался. Они никогда не противостояли Рико, разве что двое из них, но Натаниэль и Кевин оба сбежали. трус неудачник предатель продажный бесполезный шлюха – Иди нахуй, – тихо сказал Жан, затем повторил громче, –Иди нахуй. – Пожалуйста, поговори с Бетси. – Отдай мне мою коробку, – сказал Жан, – Она не твоя. Эбби встала и вышла, не сказав ни слова. Жан подождал, пока не услышал ее отдаленное бормотание в конце коридора, прежде чем встал на ноги. Он сделал осторожный круг по комнате и подошел к шкафу. Он мог достаточно легко дотянуться до полки, но вес коробки вызвал болезненное напряжение у него в груди. Жан поставил посылку на матрас, вдохнул, несмотря на боль в легких, и устроился обратно на свою подушку. Поскольку Эбби сложила тетради последними, теперь они лежали наверху. Желудок Жана скрутило, когда он снова открыл свои записи по экономике. Подумав, что, может быть, ему просто не повезло с первой тетрадью, которую он открыл, он пролистал следующие несколько тетрадей. Вид жирного слоя чернил показал, что они все были полностью испорчены, и он задержал дыхание, как будто так он мог держать свой бурлящий желудок под контролем немного дольше. Он не был удивлен, что мозгоправка Лисов зашла к нему через полчаса. Она закрыла дверь в спальню, заходя, и удобно устроилась рядом с ним. Жан позволил ее голосу влетать в одно ухо и вылетать из другого, пока он медленно листал первую тетрадь. Она была достаточно близко и не могла не заметить жирные послания на каждой нечетной странице, но он не смотрел, пыталась ли она читать его письма через его плечо. – Ты поговоришь со мной? – наконец спросила она. – Сначала откушу себе язык, – сказал он, – Мне это не нужно. – Тогда ты не против, если я продолжу говорить? – Даже если бы я был против, это было бы неважно, – сказал Жан, – У заключенных нет прав. – Ты пациент, не заключенный, – мягко напомнила ему Добсон, – Но, если ты не хочешь говорить, мы можем посидеть так подольше. Рано или поздно ей станет скучно сидеть с ним, но сейчас она была готова смотреть куда-то вдаль и обдумывать свои тихие мысли. Чем дольше она ждала, тем труднее было ее игнорировать. Жан неделями искал Рико и Зейна, и их длительное отсутствие делало его растерянным. Какой-то пухлый мозгоправ не был подходящей заменой Воронам, особенно Королю, но Жан был в достаточном отчаянии, чтобы найти в этом утешение. Этого было достаточно, чтобы отвлечь его от чтения, и он наконец-то закрыл тетрадь. Он ожидал, что она откроет рот теперь, когда он сдался и перестал ее игнорировать, но она даже не смотрела на него. – Отведите меня на корт, – сказал он. Он ожидал сопротивления, но всем, что она сказала, было: – Ты сможешь дойти до моей машины? – Смогу, – сказал он, сдвинувшись к краю кровати. Его колено болело, когда он встал, но оно могло выдержать его вес короткими рывками. Он, хромая, обошел кровать и подошел к двери. Добсон подала ему руку, молчаливо предлагая помощь, но держа руку рядом с собой, чтобы он не чувствовал себя обязанным принять ее. Когда он ее проигнорировал, она пошла вперед него в конец коридора, чтобы поговорить с Эбби. Жан слышал обрывки разговора, когда аккуратно шел по коридору, и знал, что Добсон одолжила у Эбби ключи и пароль от стадиона. После стольких недель заключения дома у Эбби ночной воздух был таким бодрящим, что у Жана по спине побежал холодок. Он знал, что делал хуже себе же, когда боролся с Эбби каждый раз, как она пыталась открыть окно или убрать одеяло, висящее поверх штор. Он пытался воссоздать удушающие условия Гнезда в безумном желании, чтобы что-то знакомое держало его в руках, пока все остальное не было под его контролем. Он не осознавал, насколько важен был Эдгар Аллан для благополучия Воронов. Безразличие к своей специальности и безжалостная усталость превращали его занятия в такую рутину, что он всегда смотрел сквозь пальцы на благословение свежего воздуха. – Я начинала с одного, – говорила Рене, и, хотя Жан не мог поверить ни в ее веру, ни в ее легкомысленные заверения, он все равно положил свой большой палец на указательный и подумал, холодный вечерний бриз. Он почувствовал себя глупо, когда сделал это, но в то же время он почувствовал себя… живым, каким-то образом, окруженным чем-то кроме желчи его команды. Они были на полпути к Лисьей норе, когда Добсон сказала: – Признаю, спорт – не моя сильная сторона. Мне всегда больше нравились театральные постановки, мюзиклы и так далее. Мое представление об экси все еще довольно шаткое, несмотря на все годы в Пальметто, но, как я понимаю, это вроде лякросса в помещении? – Использовать притворное незнание для привлечения внимания – слишком очевидно, – сказал Жан. Добсон только спросила: – Там на стенах вырезы для вратарских сеток, или…? – Это не сетки, – сказал Жан, слишком оскорбленный, чтобы сдерживаться, – Там сенсоры на стене, чтобы… – он прервался чтобы что-то грубо пробормотать на французском. Он не хотел разговаривать с этой раздражающей женщиной, но чем дольше он пытался ее игнорировать, тем, казалось, глубже ее идиотские слова проникали в его мозг. Наконец, он раздраженно фыркнул и дал ей самое короткое объяснение, которое мог. Добсон выслушала все в послушной тишине, и Жан успел закончить до того, как она припарковалась около стадиона. – Спасибо, – сказала она, – Мне было интересно. – Я отказываюсь верить, что никто из них вам не объяснял, – сказал он, – Кевин точно рассказал бы. – Мне было интересно, достаточно ли тебя это волнует, чтобы ты меня поправил, – легко ответила она, и жестом указала на стадион, который было видно через лобовое стекло, – Я не была уверена, для комфорта мы тут или для раскаяния. Раскаяние. Был шанс, что она использует это слово, но Жан не ощущал доверия. Выражение ее лица заставило Жана потянуться к ручке двери, но он не мог отвернуться от нее, даже когда нашел ручку. – Вы разговаривали с Кевином. – Я его терапевтка, – отметила Добсон, сохранив спокойствие на лице после его обвинения, – Он помнит, как трудно ему было довериться мне, когда он перевелся, так что он дал мне разрешение делиться с тобой тем, что мы с ним обсуждали, если это поможет тебе чувствовать себя комфортнее со мной. Я очень хотела бы поговорить с тобой, Жан. – Мне нечего вам сказать. – Не сегодня, возможно, – одобрила она, – Но, если ты когда-нибудь будешь готов поговорить, пожалуйста, знай, что я хочу тебя выслушать. Если это будет легче, когда ты уедешь в Калифорнию и будешь чувствовать себя безопасно на расстоянии, я готова подождать тебя. Как бы нескромно ни прозвучало, я посмею заявить, что я самый квалифицированный человек, чтобы поговорить с тобой о том, с чем ты сейчас имеешь дело. Он открыл рот, чтобы опровергнуть это, и тогда вспомнил, кто еще был в списке ее пациентов: Натаниэль Веснински и тот жуткий маленький вратарь Эндрю Миньярд. Лисья нора была настоящей золотой жилой личных проблем и жестокого обращения. Жан не хотел иметь с ней ничего общего, но она до сих пор справлялась с такими невыносимыми личностями. Она не стала нравиться ему больше из-за этого, но он не мог отрицать каплю уважения. – Идем, – сказала она, дернув ручку двери. Добсон вышла без дальнейших комментариев и отвела его на стадион. Они нашли место на трибунах, чтобы оттуда посмотреть на корт. Жан не был уверен, как долго они сидели, прежде чем появились Кевин, Натаниэль и Эндрю. Эндрю проследил за пристальным взглядом Жана на него. Натаниэлю понадобилось всего на секунду больше. Кевин не видел ничего, кроме корта, но Жан перестал надеяться на что-то большее много лет назад. Жан не хотел иметь с ними ничего общего, так что, когда дверь корта закрылась за последним из них, он встал и пошел вниз по ступенькам к раздевалкам. Добсон последовала за ним без комментариев и отвезла его обратно в дом Эбби. – Добро пожаловать домой, – сказала Эбби, когда они приехали. Жан хотел сказать, Это не дом, но ему нужно было все его дыхание, чтобы продолжать двигаться после того, как он так перегрузил свое колено. Он уснул, как только его голова коснулась подушки, и в этот раз ему ничего не снилось.