Солнечный корт

Жан

Жан Моро приходил в себя, собирая себя по частям, как и тысячу раз до этого. Туман в его мыслях был таким же незнакомым, как и тяжесть в конечностях; Джозайя обычно придерживался ибупрофена, когда лечил команду, даже если это был Рико. То, что он от этого отступился, означало, что Жану не понравится то, для чего он проснулся. Помимо щиплющей боли вдоль скальпа до самой макушки, его щеки и нос были хаотичным беспорядком жара. Жан поднял свою слишком тяжелую руку, лежавшую сбоку, и аккуратно потрогал лицо. Швы и бинты были привычной грубой текстурой под кончиками его пальцев, и растущая боль от легкого надавливания подтвердила, что его нос снова был сломан. Вороны собирались использовать это в свою пользу следующие несколько недель, чтобы держать его на месте. У него не было выбора кроме как защищаться от их сильного и жестокого контроля, отступая, когда стоило бы нападать. Его шея болела, но кожа на ней ощущалась целой, и в этой туманной горячке у Жана ушло слишком много времени чтобы вспомнить, что произошло. От воспоминания о руках Рико вокруг его горла, сжимающих крепче и дольше, чем когда-либо раньше, по позвоночнику прошла дрожь, когда он смог на нем сконцентрироваться. Жан поддался страху и забылся, когда постарался оттащить руки Рико. Рико в ответ начал безжалостно бить его по лицу кулаками. От знания о том, что хозяин изобьет Рико до синяков за то, что он нарушил золотое правило – не там, где публика может увидеть – Жана затошнило. Рико был в два раза более жестоким, когда ему было больно. Жан позволил руке медленно упасть сбоку и почувствовал, что ему сложно открыть глаза. Понадобилось две попытки, но то, на чем сфокусировалось его зрение, было незнакомым потолком. Жан был продан в замок Эвермор пять лет назад; он знал каждый квадратный дюйм этого стадиона лучше, чем свое собственное тело. Это комната была не в Эверморе, с такой бледной краской и такими широкими окнами. Кто-то повесил темно-синий плед на карниз, чтобы немного затемнить комнату, но полоски огненно-оранжевого солнечного света все равно просачивались через него и падали на кровать. Больница? Страх пронзил его пальцы рук и ног. Его руки болели, но он мог ими двигать. Отсутствие сломанных пальцев немного его успокоило, но что случилось с его ногой? Его левое колено орало на него, когда он им двигал, а левая щиколотка начинала гореть огнем сразу за тем. Им предстояло встретиться с Троянцами через пару недель в полуфинале чемпионата, а это не ощущалось как что-то, что быстро вылечится. Жан попытался подняться и сразу же об этом пожалел. Боль, пронзившая его от живота до ключиц, была настолько яростной, что он почувствовал, как его затошнило. Жан сделал медленный вдох сквозь сжатые зубы, чувствуя, как всю его грудную клетку усиленно кололо. От воспоминания о том, как Рико бил его снова и снова, пока он пытался защититься, кровь застыла в жилах. Прошли годы с момента, как Рико последний раз сломал Жану ребра. После этого Жан не мог играть еще одиннадцать недель – и Рико одну после того, как хозяин с ним разобрался. Не могло быть так, что это снова происходит, не могло, но первое нажатие рукой на левую сторону его тела принесло агонию. Он почти прокусил внутреннюю часть губы до крови, когда заставил себя осмотреться. Отсутствие медицинского оборудования отсекло его догадку о больнице. Это была чья-то спальня, но в этом абсолютно не было смысла. На низкой прикроватной тумбочке поместились будильник, лампа и два не сочетающихся подстаканника. Длинный шкаф стоял вдоль дальней стены с разбросанными на нем сверху книгами и украшениями. Рядом с ним стояла корзина для белья, которую срочно надо было очистить. Единственным, что он увидел, и единственным, что имело значение, была девушка, сидящая на низком стуле возле кровати. Рене Уокер сидела, закинув ноги в носках на изножье кровати и скрестив руки на коленях. Несмотря на ее расслабленную линию плеч и ее спокойное выражение лица, ее взгляд был острым, когда она посмотрела на него. Жан уставился на нее в ответ, ожидая, когда хоть в чем-то из этого появится смысл. – Добрый вечер, – в конце концов сказала она, – Как ты себя чувствуешь? В один момент он снова оказался в Эверморе, увидев, как хозяин сказал Рико, что Кенго умер. Хозяин полетит на частном самолете в Нью-Йорк на похороны, и Рико должен присмотреть за Воронами в его отсутствие. Рико знал, что лучше не спорить с тем, что он остается, но все равно беспомощно проследовал за хозяином к выходу. У Жана было двадцать секунд спокойствия, которые он потратил на то, чтобы написать Рене предупреждение. Он знал, что за этим последует, когда Рико взял его и отправил в Черный Зал, но не то, чтобы он мог отказаться от приказов Рико. Его мысли вернулись к дикой жестокости Рико, но все, что было после, было размыто: глухой крик за тысячу миль от него, шум длинной дороги в бесконечной, приносящей боль поездке и запах сигаретного дыма и виски, когда мужчина вносил его хромое и накачанное лекарствами тело в странный дом. Нет – подумал Жан. Нет, нет, нет. Он не хотел спрашивать, но ему пришлось. На то, чтобы произнести слова, несмотря на ком в горле, ушло три попытки: – Где я? Взгляд Рене был непоколебимым и не раскаивающимся: – Южная Каролина. Жан качнул ногами в направлении края кровати, намереваясь встать, но это было так больно, что его почти стошнило. Он почувствовал, что задыхается, сердце билось у него в глазах и кончиках пальцев, и он отдаленно заметил, как Рене встала перед ним. Он даже не услышал, как она вставала, но сейчас она аккуратными руками проверяла линию его ребер. – Дай мне встать, – сказал он, как будто у него сейчас был хоть какой-то контроль над своим телом. Он поморгал, чтобы избавиться от темных пятен перед глазами, разрываясь между нечетким жаром, поднимающимся по пищеводу, и головокружительным ощущением падения. Он не знал, что из этого придет первее, потеря сознания или рвота, но он молился, что это случится в любом порядке, который будет смертельным, – Пусти. – Нет. Ложись. Рене положила одну руку ему на плечо и оставила вторую сбоку, чтобы успокоить его. Жан пытался сопротивляться всего секунду; напрягаться было его ошибкой, которую он больше не хотел допускать. Рене уложила его на спину и подтянула одеяло обратно к его ключицам. Она проверяла его глаза по одному, держа его подбородок между большим и указательным пальцами, когда он пытался отвернуться. Жан хмурился на нее со всей яростью, которую только могло проявить его уставшее разбитое тело. – Он не простит тебя, – сказал Жан, – И я тоже. – Ох, Жан, – сказала Рене с милой улыбкой, не достигшей ее глаз, – Меня не простят за это. Постарайся поспать. Это поможет тебе больше, чем что-либо еще. – Нет, – настоял Жан, но он уже засыпал.

–

Это должен был быть ночной кошмар. Если бы в этом мире была какая-то справедливость, Жан проснулся бы в Эверморе к нетерпению хозяина и ненависти Рико. Но когда Жан в следующий раз вытащил себя из глубины, он все еще был в этой бледной спальне всего с одной кроватью, с Рене, наблюдающей за ним у ее изножья. Она была одета уже во что-то новое, и пересекающий кровать свет был более мягким утренним сиянием. Жан снова мысленно проверил свои конечности, прежде чем снова болезненно попытаться подняться. Взгляд Рене был спокоен, но Жан больше никогда не доверится ее мирному поведению снова. – Где я? – спросил он, молясь, чтобы в этот раз ответ был другим. – Южная Каролина, – без раздумий сказала она, – Если быть точнее, ты дома у медсестры нашей команды, Эбби Уинфилд. Сегодня 15 марта, – сказала она прежде, чем он подумал об этом спросить, – Ты помнишь что-то со вчерашнего дня? – Я попал сюда вчера, – сказал Жан. Это был не совсем вопрос, но он посмотрел на нее в ожидании ответа. Он не был уверен, насколько Рико повредил его мозг, и то, что Рене кивнула, немного помогло. Он потерял целый день после тех осколков кровавых воспоминаний и последнего его разговора с ней, но он хотел списать это на то, что был без сознания. Нога Жана аккуратно скользнула к краю кровати. Его правая нога двигалась сама по себе, но ему приходилось держать левую в своих больных руках, чтобы двигать ей. Каждый вдох, который ему удавался, и каждый дюйм, на который он двигался, посылали ему пронизывающую его насквозь боль. У него были глубокие и затяжные повреждения слишком во многих местах. Это чувство проникало сквозь его грудную клетку и внутренности как кислота, пожирая все, что от него осталось. Все адски болело, но он переживал вещи и похуже. Он бы пережил это, чего бы ему это ни стоило. – Жан, – сказала Рене, – Я бы предпочла, чтобы ты остался на месте. – Ты не можешь меня остановить, – сказал Жан. – Клянусь, я могу, – сказала она, – Это ради твоего же блага. Ты не в том состоянии, чтобы двигаться. – Ты та, кто двинула меня, – огрызнулся Жан, – Ты не должна была привозить меня сюда. Отвези меня обратно в Эвермор. – Не отвезу, – сказала Рене, – Если это тебя не устраивает: я не могу. Мистер Андрич временно запретил тебе возвращаться в Эвермор. Жан знал это имя, но лишь отдаленно. Рене пояснила, когда осознала, что его молчание было больше недоумением, чем враждебностью: – Президент твоего кампуса. – Моего… – сердце Жана ушло в пятки, – Что ты сделала? Она поднялась и подошла, чтобы встать около его колена, когда он наконец-то достиг края кровати, как нераскаявшаяся и непреклонная баррикада, удерживающая его на матрасе. – Я отправила его в Гнездо без предупреждения и без приглашения. – Нет, – сказал Жан, уставившись на нее, – У него нет доступа. У него нет полномочий. – Очень неприятное открытие для него, – признала Рене, с мрачной улыбкой, тронувшей уголок ее губ, – Потребовалось полдюжины звонков в администрацию и на охрану, чтобы открыть дверь, и когда он зашел, – она развела руками в “вот так вот” жесте, – Он потребовал увидеть тебя, и Вороны не знали, что лучше не показывать ему путь. Рико в тот момент был на корте, – объяснила она прежде, чем ему пришлось спросить, – Он не пришел достаточно быстро. О, спасибо. Последний комментарий был направлен куда-то позади него. Жан не мог повернуться, чтобы посмотреть, кто присоединился к ним, но очень скоро женщина постарше появилась в его поле зрения с подносом в руках. Она выглядела отдаленно знакомо, так, что он знал, что она связана со спортом. Он определенно видел ее на трибунах или на банкете, что означало, что она была той самой медсестрой, дома у которой его держали. Жан смотрел с прикрытыми глазами, как Рене расчищала тумбочку. Два стакана воды, стакан сока и миска супа были поставлены под рукой. Эбби убедилась, что поднос ровно стоял, прежде чем направила на Жана серьезный взгляд: – Как ты себя чувствуешь? Жан уставился на нее с каменным лицом, но женщина, которая каждый день сталкивалась с отношением Натаниэля и Кевина вряд ли могла быть напугана его злостью. На самом деле, она только наклонилась, чтобы осмотреть его травмы. Ее взгляд был клиническим, когда она рассматривала его бинты и швы, но ее руки были легкими, когда она ощупывала линию его плеч. – Он говорил? – спросила Эбби у Рене. – Голос заметно более хриплый, – сказала Рене, – Но не звучит так, будто что-то повреждено настолько, что нельзя вылечить. Рене взяла один из стаканов и предложила ему. Жан даже не осознавал, насколько хочет пить, но будь он проклят, если возьмет что-либо у них. Рене выглядела так, будто была рада его подождать, держа стакан так, чтобы он легко мог до него дотянуться без своих покрытых синяками рук. Она минуту смотрела, как Эбби работала, прежде чем запоздало вспомнила о том, что пыталась объясниться. – Я дала Андричу выбор: либо он разрешает мне забрать тебя домой, чтобы вылечить, либо моя мама пишет очень подробную и красочную статью о том, что с тобой случилось в кампусе. Неудивительно, что он был очень рад купить мое молчание. Он обещал провести расследование, а я обещала, что в свою очередь буду держать его в курсе состояния твоего здоровья. Сомневаюсь, что мы увидим серьезные изменения в Эдгаре Аллане так близко к чемпионату, но я приму как победу то, что могу. Жан забыл о своем решении молчать: – Это не победа, высокомерная ты дура. Эбби вздрогнула от звука его голоса и аккуратно нажала большими пальцами по бокам его горла: – Вдохни для меня. Он попытался отбиться от ее рук, но от этой попытки ему было намного больнее, чем ей, и Эбби просто подождала, пока он снова успокоится. Он угрюмо сделал так, как ему сказали, и Рене аккуратно наблюдала, как Эбби ощупывает то, как двигается его шея под ее пальцами. Эбби переместила хватку на втором вдохе, но давление, которое до этого ощущалось незначительным, в этот раз было сильнее, так что Жан вздрогнул прежде, чем смог себя остановить. Он попытался спрятать это за раздражением и отмахнулся от нее: – Отстань от меня. Как мне вернуться домой? – Ты не уйдешь, – напомнила ему Рене, – Андрич выдернул тебя из команды… Или выдернет, когда расследование будет закончено. Ни за что на планете он не разрешит тебе вернуться в Эдгара Аллана после того, как увидел тебя таким. – Я Ворон сейчас и навсегда, – сказал Жан, – Меня не волнует, что говорит какой-то незначительный человек. – Возможно, – сказала Рене с таким тоном, который показывал, что она в это не верит. – Верни меня в Эвермор. – Я буду говорить это пока не посинею, если придется. Я не позволю тебе уйти. – Ты не имеешь права держать меня здесь. – Он не имел права делать это с тобой. Жан засмеялся, коротко и остро, и позволил боли зажечься внутри него. Рене знала больше о его отношениях с Рико, чем ей стоило бы, благодаря безрассудной неосмотрительности Кевина, так что она определенно знала, какая это была неприкрытая ложь. Хозяин купил Жана много лет назад, но с таким количеством Воронов под ногами у него не было времени или сил чтобы дисциплинировать злого ребенка. Вместо этого он подарил его Рико, доверив своему племяннику справляться с ним. Рико имел право делать с Жаном все, что хотел; Жан был его собственностью с того момента и до самой смерти. Хозяин изнурял Воронов тренировками за любую оплошность, вымещал гнев, избивая каждый дюйм кожи Рико, а Рико бы с интересом перенаправил эту агонию на Жана, как только сезон закончится. Жан не впускал Андрича, но это была его вина, что Рене все узнала и пришла его искать. Он был в тысяче миль от дома, потому что не был достаточно умен, чтобы держать рот на замке. Жан пожалел о том, что когда-то посмотрел на Рене. Он ненавидел себя за то, что поддался любопытству и ответил на ее сообщения в январе. Неосмотрительность была предательской сукой. – Никто не делал этого со мной, – сказал он, – Я был травмирован в тренировочной игре. – Я работаю с Лисами, – напомнила ему Эбби, – Даже они не могут так сильно навредить друг другу на корте. Видит Бог, они достаточно раз пытались за все годы. – Я не удивлен, что они так посредственны во всем, что они делают. – Это, – сказала Эбби, дотрагиваясь очень аккуратными пальцами сбоку его головы, – не с тренировки. Даже Вороны тренируются в полной защите, да? Посмотри мне в глаза и скажи, как они смогли вырвать тебе столько волос через шлем. Рука Жана без спроса поднялась, находя ее руку и ряд болевых точек вдоль его скальпа. Воспоминание пронеслось по краю его сознания: одна рука на его рту и носу, чтобы удерживать голову, пока вторая дергала так сильно, как могла. На секунду он вспомнил чувство вырывания, отслоения кожи, которое ослепляло, и Жан тяжело сглотнул против потока желчи. – Я задала тебе вопрос, – сказала Эбби. – Верните меня в Эвермор, – сказал Жан, – Я не останусь здесь с вами. – Эбби, – сказала Рене, ставя стакан Жана обратно на поднос. Она и Эбби тихо вышли, больше не сказав ему ни слова. Жан проигнорировал звук закрытия двери, размышляя, как спасти свою жизнь. Она зависела от его возможности добраться до Западной Вирджинии. Он не мог изменить то, что его забрали, или то, что Андрич был вовлечен в это, но он мог бы доказать свою верность, вернувшись домой как можно скорее. У него были коды от стадиона и от Гнезда, так что ему надо было просто пройти мимо охраны и войти внутрь. Было не важно, что Андрич сказал Воронам; ни один из них не развернет его у порога. Еще никто не сбегал из Эвермора. Кроме Кевина. Кроме Натаниэля. Эти мысли не помогали, прожигая дыру в груди словно яд, и Жан ударил себя по бедрам так сильно, как мог. От боли у него появился белый шум в голове, тонущий в опасных мыслях, и Жан сделал вдох и выдох так медленно, как мог, пока его разум не вернулся. Жан проверил свои карманы на наличие телефона и обнаружил, что они пусты. Секунду спустя он осознал, что на нем была незнакомая пара серых шорт. Серых, не черных. Жан не мог вспомнить, когда ему последний раз разрешали носить что-то цветное. В Марселе, наверное, но Жан не мог быть уверен. Он покинул Францию в четырнадцать, но столько лет в Гнезде стерли все, чем он был раньше. Шестнадцатичасовые дни и разбивающая сердце жестокость Рико вырвали ту душу, которая у него осталась. Все, что было раньше, было хаосом из обломков, снами, которые рассеивались прежде, чем он просыпался достаточно, чтобы вспомнить их с какой-либо ясностью. На секунду эта боль начала чувствоваться больше как горе, нежели страх, но Жан ударил себя снова, чтобы заострить ее. Неважно, что было раньше; не было пути назад. Все, что имело значение – пережить сегодняшний день, потом завтрашний, потом следующий. Все, что имело значение – вернуться домой. Я Жан Моро. Мое место в Эверморе. Я вытерплю. Жан приблизился к краю кровати и дотронулся пятками до грубого ковра. На то, чтобы встать, понадобилось пять попыток, и ему пришлось оттолкнуться руками от матраса. Режущая боль, которую вызывала каждая попытка, заставляла его втягивать в себя дрожащие, отчаянные вдохи, которые проделывали дыры в его горле. Жан попытался сделать шаг вперед, но его нога отказалась держать его вес. Он упал как камень, ища что-нибудь, что замедлило бы падение. Его рука задела поднос, расплескивая его содержимое повсюду. Ледяные брызги сока и воды не были и близко так же плохи, как обжигающий суп. Хуже всего была сокрушительная боль в груди и колене, когда он упал на пол, и Жан прокусил руку до крови прежде, чем смог бы закричать. Пугающее подозрение, что он не был достаточно силен, чтобы самому вернуться в Эвермор, его чуть не погубило. Жан укусил сильнее, надеясь найти кость, и тогда ощутил на себе чьи-то руки. Он даже не услышал, как открылась дверь, сквозь рев в своих ушах. – Эй, – сказал мужской голос ему на ухо, и Тренер Ваймак потянул его за запястье, пока Жан не ослабил свою мертвую хватку. Секундой позже Ваймак положил обе руки под него и поднял Жана с пола обратно на кровать с поразительной легкостью. Он поверхностно осмотрел Жана, прежде чем направиться обратно к двери. Он не был достаточно любезен, чтобы остаться снаружи, но, по крайней мере, он закрыл за собой дверь, когда вернулся. Он принес с собой несколько мокрых полотенец. Жан попытался взять у него одно, но Ваймак только поймал его предплечье, чтобы отмыть кровавые укусы на руке Жана. Жан не переживал о травме, поскольку его перчатка скрыла бы это от чужих глаз, но он не смог удержаться от того, чтобы вздрогнуть от хватки Ваймака. Ваймак отпустил его, когда закончил с этим, и принялся оттирать суп и сок с голых рук и груди Жана. Только когда он полностью закончил, он обратил на Жана серьезный взгляд и спросил: – Они забыли сказать тебе, что тебе нельзя ходить? О чем ты думал? – Я хочу домой, – запротестовал Жан. От взгляда, которым Ваймак посмотрел на него, было больнее, чем от всего, что когда-либо делал с ним Рико, поэтому Жану пришлось отвернуться. – Отдохни, – сказал Ваймак, – Мы поговорим об этом вечером. Здесь. Жан думал о том, чтобы укусить пальцы, которые просунули таблетки между его губ, но Ваймак был тренером, что означало, что это запрещено. Он проглотил лекарства сухими и уставился на потолок, пока Ваймак аккуратно поднялся с его кровати. Жан слышал звон стекла и серебра, пока Ваймак собирал разбросанную и разбитую посуду с пола, но он уже спал к тому моменту, как мужчина вышел из комнаты.

–

Когда он проснулся через несколько часов, у его кровати все так же ждал Ваймак, явно поглощенный своей газетой. Две кружки стояли на тумбочке, и Жан почувствовал соблазнительный аромат черного кофе. Это был тот триггер, который был ему не нужен, напомнивший ему о том, насколько ослепляюще он хотел есть и пить, и Жан сел со скоростью улитки. Несмотря на все предосторожности, он еле дышал, когда позволил изголовью кровати принять на себя его вес. Он не знал, сможет ли он поднять вес полной кружки в этот момент. Это было достаточно плохо, что его тут приютили; если бы им пришлось кормить его с ложки, он с таким же успехом мог бы откусить собственный язык, чтобы покончить с этим. Ваймак поднял на него глаза: – Туалет? Он хотел, чтобы он мог сказать нет. – Где он? Ваймак отложил газету и встал. – Не опирайся на левую ногу. Жан начал этот слишком осторожный процесс, пытаясь снова встать с кровати. Ваймак осторожно взял его за плечи, когда Жан пытался оттолкнуться, чтобы подняться, и Жан понял, что его ноги снова почти отказали ему. Хватка Ваймака была достаточно крепкой, чтобы оставить синяки. Это было больно, но этого было достаточно, чтобы удержать Жана от падения, и Ваймак предложил свое тело в качестве костыля. Жан прикусил внутреннюю сторону своей щеки, чтобы не сказать что-нибудь об этой жалкой ситуации. Туалет был всего в одной двери налево, но это заняло целую вечность, чтобы добраться туда. Ваймак поставил его к стене, которая была ближе всего к унитазу, и оставил его сделать свои дела в покое. Он вернулся, как только услышал смыв, впустив себя внутрь после всего одного стука в дверь костяшками пальцев в качестве предупреждения. Обратно в спальню они шли, двигаясь медленнее, чем растет трава. Зрение Жана расплывалось к тому моменту, как он дошел до кровати. Может, это из-за боли у него появились галлюцинации, но рядом с кофе стояла дымящаяся миска каши. Желудок Жана предал его, издав яростное урчание. – Ешь, – сказал Ваймак, – Мы не могли засунуть в тебя ничего кроме воды уже почти тридцать часов. Жан посмотрел на синяки, покрывающие бо́льшую часть его рук, затем обратил неохотный взгляд на полоски израненной кожи на своих предплечьях. Рико связал его струнами от клюшки, которые были слишком жесткими и не предназначенными для того, чтобы использовать на голой коже. Кожа на каждой из рук Жана горела от веревок в шести или семи местах, и его запястья были все изранены. Рико не тратил время на связывание Жана многие годы, зная, что Жан вынесет любое наказание, которое Рико хотел применить к нему. Последний раз, когда он прибегал к таким методам, был… Жан с силой оттолкнул эту мысль, отказываясь уклоняться в сторону воспоминаний, которые могли вывести его из себя. Некоторые коробки должны оставаться закрытыми, даже если ему придется сломать себе каждый палец, чтобы удержать их. Если Рико тогда связал его, значит, он это заслужил. Он показал свою неверность, когда попытался оттащить руки Рико от своего горла. – Я поем позже, – сказал Жан. – Это манка, – сказал Ваймак, – Знаешь, какой отвратительной она будет через десять минут? – он не ждал ответа, только поднял миску и поднес ее ближе к лицу Жана, так что он мог почувствовать, как пар коснулся его подбородка, – Я позабочусь об этом. Ты переживай только о том, чтобы справиться с ложкой. – Я не голоден, – сказал Жан. – Как скажешь, но у меня руки мерзнут, так что я подержу эту миску здесь. Жан открыл рот для слов, которые он бы не сказал, просьб и вопросов, ответам на которые он бы не доверял. Разумеется, это было притворство, пряник перед кнутом, способ пробраться через его охрану, чтобы воспользоваться тем, что найдут на другой стороне. Это должно было быть притворством, но Ваймак так вжился в роль, как будто делал свою рутину с песнями и плясками так много раз, что забыл проследить за занавесом. Возможно, он провел слишком много времени, притворяясь, что Лисы были настоящей инвестицией, а не рекламным ходом. Жан хотел проигнорировать еду, но был так голоден, что ему было плохо. В конце концов решился на это, но только потому, что ему нужны были его силы обратно. Ваймак был достаточно порядочным, чтобы на его лице не отразилась победа, когда Жан взял ложку; он просто направил взгляд на дальнюю стену, чтобы Жан мог поесть без взгляда Ваймака, просверливающего дыру в его избитом лице. Пальцы Жана дрожали, когда он взялся кормить себя, и он запоздало почувствовал благодарность за помощь Ваймака. Ваймак заменил пустую миску на кофе Жана. К этому моменту он был уже теплый, но Жан жадно выпил половину. Когда он отклонил голову назад в молчаливом отказе, Ваймак отставил его в сторону и взял свою собственную кружку. Функции организма, наконец, пришли в норму, Ваймак откинулся на своем стуле и скрестил руки на груди. Он обратил на Жана изучающий взгляд, который, Жан знал, лучше не возвращать. – Я разговаривал с Тренером Мориямой вчера. Жан забыл, как дышать: – Как вы смеете говорить с ним, когда у него горе? – Уверен, он очень разбит, – сказал Ваймак без намека на сочувствие, – Он не сказал очень много слов, но ему уже надрал задницу Андрич к тому моменту, как я позвонил. Я сказал ему, что мы оплатим все твои медицинские счета, поскольку вмешались до того, как нас пригласили, и согласился отправлять ему обновления о твоем состоянии. Это такая же договоренность, как когда Кевин приехал на юг. Он знает, что я могу быть осторожным, когда мне это нужно. Жан не был уверен, было ли это ощущение в животе сожалением или отвращением. Ваймак даже не знал, насколько неустойчивым было его положение. Хозяин не был заинтересован в дестабилизировании команд первого класса, вмешиваясь в дела тренеров, поэтому пока Ваймак держал его руку, он не мог отбиться, вне зависимости от того, насколько раздражающим он был. Рико, в свою очередь, хотел убить Ваймака уже год. Его останавливал лишь страх перед наказанием от дяди, но Жан знал, что основной причиной был сложный отцовский комплекс Рико. Он читал письмо Кейли почти столько же раз, сколько и Кевин. Рико пока не мог перейти эту границу, но он абсолютно ненавидел эту часть себя. Жан лениво поинтересовался, знал ли уже обо всем Кевин: – Где Кевин? – Синий Хребет, – сказал Ваймак, – Лисы сняли коттедж на весенние каникулы. – Не Кевин, – настоял Жан, – Он бы не уехал так далеко от корта. – Он уедет, если его достаточно мотивировать, – сказал Ваймак, придерживаясь этой нелепой лжи, беззаботно пожав плечами, – Они вернутся в город на этих выходных. Воскресенье, кажется? Если ты хочешь с ним поговорить, я скажу ему прийти, как только он разберёт вещи. Говоря о нашей местной королеве драмы… – начал Ваймак, но ему потребовалась минута, чтобы сформулировать мысль. – Я не знаю, в курсе ли ты, но я знаю, что он за человек. Твой так называемый хозяин, – сказал он с мелодичным голосом, который состоял из ненависти, – И этот его сученыш-племянник. Кевин сказал нам правду, когда перевелся, чтобы мы знали, с чем имеем дело. Я знаю, почему ты думаешь, что должен вернуться в Эвермор, и я знаю, что тебя там ждет. Я сожгу этот дом дотла, прежде чем позволю ему дотронуться до тебя снова. Если его руки когда-нибудь снова заработают, то Жан задушит Кевина до смерти в следующий раз, когда они встретятся. Рене начала писать ему в начале января, но Жан ждал две недели, прежде чем ответить на что-то из ее поддерживающих вопросов и проверок. Только после того, как она сказала: «Кевин рассказал мне все» Жан начал нарушать свое молчание. Узнать, что Рене знала о семье Морияма было достаточно жестко, но Жан подумал, что Кевин доверился ей из-за ее прошлого. Услышать, что все Лисы знали, и у них не было достаточного чутья, чтобы быть в ужасе, было в десять раз хуже. С ними что-то было серьезно не в порядке, но Жан не мог сказать это, не подтвердив непреднамеренно, что Кевин был прав. В то же время он не мог себе представить, что могло вызвать такие неотвратимые повреждения мозга. Что-то с водой так далеко на юге, может быть? Может, угарный газ отравил всю Лисью Нору. – Никто меня не трогал, – сказал Жан, – Я был травмирован на тренировочной игре. – Заткнись. Я не прошу твоего признания, – сказал Ваймак, – Оно мне не нужно, не тогда, когда ты выглядишь вот так, и особенно не после того, как я забрал Нила из аэропорта в декабре. Но мне нужно, чтобы ты знал, что мы все знаем и поверил мне, когда я говорю, что мы вступаем в эту борьбу с широко открытыми глазами. Рене знала, чем рискует, когда приехала за тобой. Она сделала тот звонок, зная, кому переходит дорогу, и мы будем с ней вне зависимости от того, чего это будет нам стоить. – Это не ей решать, – сказал Жан, – Если вы не отправите меня в Эвермор, то отдайте мне мой телефон. Я сам организую поездку. – Я выключил твой телефон и положил в морозилку, – сказал Ваймак, – Он разрывался, и я устал слушать его чириканье. Ты можешь его забрать, когда мы выясним, куда будем двигаться дальше. – Нет никаких нас, – настоял Жан, – Вы не мой тренер. – Не твой хозяин, ты имеешь в виду. Жан проигнорировал это возражение. – Я Ворон. Мое место в Эверморе. Ваймак сжал переносицу в молчаливой попытке успокоиться. Жан глупо подумал, что он разгромил этого мужчину и побеждал в споре, но Ваймак достал телефон из кармана и начал что-то на нем тыкать. Он приложил его к уху на достаточное время, чтобы убедиться, что он звонил, затем переключил на громкую связь и выставил его между ними. У Жана не было много времени, чтобы успеть задуматься; на звонок ответили после второго гудка. – Морияма. – Тренер Морияма, это снова Тренер Ваймак, – сказал Ваймак. Он послал знающий взгляд Жану, и Жан запоздало осознал, что он напрягся, – Извините, что отвлекаю, но мне нужна ваша помощь кое-с-чем. Жан тут продолжает пытаться отказаться от моей заботы и встать с кровати. Эбби сказала, что нужны еще три недели, прежде чем он может даже подумать о том, чтобы куда-то ехать, но Жану нужно второе мнение, чтобы успокоить его нервы. Можете сказать ему, чтобы он сидел, блять, спокойно? Вы на громкой связи с ним. Хозяин не колебался ни секунды, и его ответ был как раз тем, что и ожидал Жан: – Уверен, что Моро сделает свое здоровье приоритетом. Он знает, насколько важно его выздоровление для всех нас в Эдгаре Аллане. Жан слышал скрытое послание громко и ясно: возвращайся домой так быстро, как можешь, или страдай от болезненных последствий. Он открыл рот, но Ваймак опередил его со сталью в голосе: – При всем уважении, я позвонил вам не для банальностей, – сказал Ваймак, – Если бы я хотел услышать эту пустую хуйню, я бы выбрал открытку “Выздоравливай” за доллар. Он сможет вернуться на корт минимум через три месяца. Он бесполезен для вас сейчас, и нам не сложно присмотреть за ним пока что. Скажите ему сидеть смирно, пока он не травмировался еще сильнее. Пожалуйста. Резкий тон последнего слова пробил такую трещину, о которой Жан даже не подозревал. Он отказался зацикливаться на этом, но задержал дыхание, пока ждал ответ. – Ваша безосновательная враждебность такая же освежающая, как всегда, – сказал хозяин, – Моро? – Да, – Жан исправился на второй секунде, – Тренер? – У Тренера Ваймака достаточно проблем с его собственной бешеной командой. Делай, как он тебе говорит и оставайся там, где ты сейчас. Мы поговорим снова, когда ты будешь в состоянии ехать. – Тренер, я… – простите, пожалуйста, простите меня, клянусь, я пытаюсь, – Понимаю. Линия затихла, и у Жана ушла секунда, чтобы осознать, что с той стороны повесили трубку. Ваймак захлопнул свой телефон резким движением пальцев, и его костяшки побелели от того, как он сжимал эту маленькую вещь в своей большой руке. – Этому человеку давно пора было совершить лобовое столкновение на высокой скорости, – он взял свою кружку, запоздало вспомнил, что она пуста, и забарабанил по ней своими грубыми ногтями, – Так проще, разве нет? Он знает, что мы держим тебя в плену и не собирается бороться с этим. Ваймак честно думал, что он одержал верх в этом разговоре. Жан хотел бы ненавидеть его за эту наивность, но он так устал. – Я могу ехать сейчас, – сказал Жан, – Отправьте меня домой. Как Ваймак мог выглядеть в одно и то же время таким злым и таким уставшим, Жан не представлял. Он ждал ответную реакцию на свою неблагодарность, но все, что Ваймак сказал, было: – Нет. – Вы не можете держать меня здесь. – Ты не уйдешь, – сказал Ваймак, – Ты переживешь это, даже если нам придется тащить тебя к финишу, отбивающегося и орущего. И прежде, чем ты хотя бы подумаешь о том, чтобы снова вылезти из кровати, вспомни, что твой собственный тренер велел тебе остаться здесь. Ты застрял тут с нами. Ваймак подождал минуту, понял, что Жан не собирается отвечать, и наконец сказал: – Я посмотрю, есть ли у Эбби колокольчик или типа того, что мы можем тебе оставить на случай, если тебе что-то от нас понадобится. Пока что отдыхай так много, как можешь. Позволь мне беспокоиться о твоем тренере. Ты беспокоишься только о себе и ни о чем больше, понял? Он так легко это сказал, как будто Жан мог беспокоиться о себе в отдельности от всего остального. Этот мужчина пытался его убить. – Я спросил, ты понял? – снова спросил Ваймак, поднявшись на ноги. У Жана было достаточно самосохранения чтобы по крайней мере направить свой презрительный взгляд на дальнюю стену: – Да. На самом деле, нет, но Ваймаку не надо было это слышать. Мужчина оставил его со своими мыслями, и Жан почувствовал, как у него кружится голова от того, как он гоняется за ними по кругу. Хозяин приказал ему оставаться на месте, пока Эбби и Ваймак не объявят его здоровым, но имел ли он это в виду? Это был буквальный приказ, или он ожидал, что Жан все равно найдет путь домой? Жан аккуратно потрогал свое колено, но даже легкого нажатия пальцами было достаточно, чтобы у него в глазах все расплылось. Эбби появилась через несколько минут с кухонным таймером и наполовину полным стаканом воды. – Я не нашла колокольчик, но ты можешь заставить таймер зазвенеть, – сказала она и поставила его под рукой. Она предложила ему воду, и держала до тех пор, пока не была уверена, что он сможет взять ее у нее, – Он отвратительно громкий, так что мы уверены, что услышим его из любой части дома. Используй его, хорошо? Если тебе скучно, если хочешь есть, если что-то болит, что угодно. – Дэвид купит тебе еще шорт и боксеров, но, если надумаешь еще что-то, дай мне знать, и я ему напишу, – она немного подождала, чтобы увидеть, не придумал ли он чего-то, прежде чем вытащила пузырек с таблетками из своего кармана. Когда он не протянул руку, она положила две капсулы на простыни рядом с ним, – Это поможет тебе уснуть. Чем больше ты отдыхаешь и чем меньше двигаешься, тем лучше. – Что с моим коленом? – спросил у нее Жан. – Ты травмировал его на тренировочной игре, – холодно напомнила она, прежде чем дать ему настоящий ответ, – Ты потянул связку. Ваймак говорил это не для того, чтобы выиграть сдержанность хозяина. С его коленом и ребрами, Жан был отстранен до середины лета. Хозяин выдернет его из стартового состава за это, а Рико изобьет его до синяков за то, что не смог соответствовать номеру на своем лице. Он вылечится ровно к тому времени, когда его снова разберут на части. Жан взял таблетки. – Оставьте пузырек мне. – Ты знаешь, что я не могу, – сказала она и оставила его наедине со слишком большим количеством мыслей.