Метки
Описание
В тенях Зауна, где прошлое не отпускает, Джинкс борется со своими демонами. Экко, её давний друг, вновь появляется в её жизни, но сможет ли их встреча исправить прошлое, или же лишь погрузит их в пучину безумия?
Примечания
AU, OOC. Все действия происходят в современном мире.
Часть 5
17 января 2025, 07:54
Коридор лаборатории окутывал густой, низкий электрический гул, словно гигантский улей, полный невидимых насекомых. Бледные флуоресцентные лампы, прикрепленные к стенам, мерцали и подрагивали, отбрасывая причудливые тени, которые, казалось, дышали и шевелились, как живые существа. Здесь, в глубине этого подземного лабиринта, время тянулось медленно и тягуче, как смола, густая и липкая, словно застывший кошмар. Каждый вдох был наполнен резким запахом дезинфицирующих средств, которые, пропитали каждый сантиметр помещения, и резким, едким запахом страха, который, витал в воздухе, подобно невидимому облаку.
Маленькая девочка, с непослушными волосами, заплетенными в неровные, топорщащиеся косички, сидела на жестком, холодном металлическом стуле, который казался ей огромным и неудобным. Ее босые ноги едва касались пола. Она крепко сжимала в своей маленькой руке плюшевую обезьянку, поношенную и потрепанную, словно она была единственной нитью, связывающей ее с реальностью. Ее большие, испуганные глаза метались из стороны в сторону, пытаясь зацепиться хоть за какой-то знакомый ориентир в этом чужом и пугающем месте, но, казалось, ничто не могло успокоить ее тревогу.
Напротив нее, на таком же неудобном, металлическом стуле, сидел мальчик постарше, с пышной копной белоснежных волос, которые выделялись на фоне тусклого света, словно ореол. Он сжимал губы в тонкую, бледную линию, стараясь скрыть свои чувства за маской спокойствия. Его брови были нахмурены, а глаза были напряжены, словно он смотрел в бездну. Он старался не показывать свой страх, сдерживая свои эмоции, как мог, но даже он, такой сильный и сдержанный, не мог скрыть легкую дрожь, которая пробегала по его маленьким рукам.
Они были здесь уже который раз, и с каждым новым разом их страх только усиливался. Каждый визит был похож на кошмар, который повторялся снова и снова. Гладкие, безликие стены лаборатории начинали вращаться и искажаться, превращаясь в бесконечный, запутанный лабиринт, в котором они казались заблудившимися путниками. Прямые, ровные коридоры начинали изгибаться и искривляться, словно живые, а знакомые голоса становились резкими и угрожающими, словно голоса чудовищ, которые жаждали их крови. Экспериментатор, строгий человек в белом халате, которого они с Паудер называли "Доктор", стоял перед ними, его лицо было бесстрастным, словно маска. В руках он держал устройство, напоминающее фонарик, из которого исходил слабый, пульсирующий свет. Он начал говорить своим ровным, монотонным голосом.
— Готовы, дети? — его голос эхом отдавался от стен, усиливая чувство тревоги и безысходности. Этот голос, лишенный эмоций, всегда звучал для них как приговор, как предвестник новых мучений.
Паудер, вцепилась в свою плюшевую обезьянку. Ее маленькое тело задрожало, как осиновый лист на ветру, а в ее больших, испуганных глазах отражался весь тот ужас, который она чувствовала в этом проклятом месте. Она знала, что сейчас начнется, знала, что ее ждет, но ничего не могла с этим поделать.
Экко стиснул зубы, стараясь оставаться спокойным и невозмутимым. Но даже он, со всей своей выдержкой и самообладанием, не мог скрыть тот клубок тревоги, который скручивался внутри него, словно змея, готовая укусить его в любой момент. Он чувствовал, как страх пронизывает каждую клеточку его тела, но он должен был держаться, должен был быть сильным ради Паудер.
— Мы зададим несколько простых вопросов, — продолжал Доктор, его голос по-прежнему звучал монотонно и бесстрастно, словно он был роботом, а не человеком, — и, когда вы дадите правильный ответ, вы увидите что-то интересное. — Он произнес эти слова с таким равнодушием, словно говорил о погоде, а не о психологическом эксперименте, который был для них пыткой.
И началось. Эксперимент, как всегда, начался с безобидных вопросов о цветах и формах, словно они были детьми, которых учили читать, но эти вопросы были лишь маскировкой, прелюдией к тому, что должно было произойти. Они быстро перешли в область их личных страхов и тревог, словно кто-то рылся в их головах, вытаскивая на свет все их самые мрачные мысли. Свет в лаборатории начал мигать, то становясь ярким и слепящим, то тусклым и пугающим, а голоса становились все громче и резче, проникая в их сознание, словно игла, вонзающаяся в плоть.
Экко слышал шепот, который, казалось, звучал прямо в его голове, голоса, которые говорили ему, что он недостаточно хорош, что он слаб и ни на что не способен. Эти голоса терзали его самолюбие, подрывали его уверенность, которые пытались сломить его. Паудер слышала, как ее высмеивают за ее неуклюжесть, за то, что она всегда все портит, за то, что она не такая, как все. Эти слова ранили ее сердце, они проникали в самую ее душу, словно острые ножи, которые вонзались в хрупкое сознание. Ее мир становился все более искаженным, яркие цвета превращались в уродливые кляксы, а знакомые очертания расплывались в темноте, и она чувствовала, что тонет в огромном, бесконечном океане тьмы, из которого нет спасения.
Доктор менял частоту света, и голоса меняли свою интенсивность, то стихая до шепота, то взрываясь оглушительным криком, подталкивая их к самому пределу их выносливости. Они погружались в мир грез, где их подсознание выворачивалось наизнанку, где их страхи материализовались в уродливых, чудовищных созданиях, готовых поглотить их целиком.
В один из таких ужасных сеансов, Паудер, находясь под воздействием гипноза, увидела, как ее любимая плюшевая обезьянка, которая была ее единственным утешением, превращается в ужасного монстра с горящими, как угли, глазами. Она закричала, но ее крик утонул в гуле лаборатории. Экко, хотя и сам был испуган, увидел, как ее глаза наполнились ужасом, как ее маленькое лицо перекосила гримаса отчаяния. Он не мог ее подвести, он не мог позволить ей пропасть в этом кошмаре. Он начал петь, еле слышно, колыбельную, которую пела ему мать, когда ему было страшно. Его голос, хоть и дрожал от страха, успокаивал Паудер.
***
Джинкс резко распахнула глаза, словно вынырнула из темной, липкой трясины. Кошмар, терзавший ее во сне, не спешил отпускать, цепляясь за края сознания, как колючая проволока. Колыбельная Экко до сих пор звенела в ушах. Она даже не могла вспомнить, как вчера добралась до дома. Тело было липким от пота, словно ее только что вытащили из жаркой печи. Каждая мышца болела и ныла, будто ее долго избивали, а голова раскалывалась на части, словно там поселились маленькие, злобные гномы, которые изо всех сил колотили молотками по ее черепу. С трудом собравшись с силами она поднялась с продавленной кровати. Ноги заплетались, не слушались ее, и она, шатаясь, поплелась в ванную. Комната встретила тишиной и полумраком, но даже в этом тусклом свете ее отражение в зеркале повергло ее в ужас. Макияж потек грязными разводами вокруг глаз. На любимом, теперь уже почти бывшем любимым, худи виднелись темные, засохшие пятна, которые, к ее ужасу, оказались кровью.О, это ты сделала! Как думаешь, он сдох?
Она с содроганием сняла с себя окровавленную одежду, стараясь изо всех сил отбросить от себя любые мысли о вчерашнем. Неведомая сила словно душила ее горло, мешая дышать. В груди поселился ледяной ужас, холодный и липкий, словно змея, которая обвилась вокруг ее сердца. Она понимала, что не должна думать об этом, не должна вспоминать, но зловещие вопросы роились в ее голове. Что если она его убила? Что, если ее гнев вышел из под контроля и она перешла черту? Нет, нет, нет! Это не могло быть правдой. Она не способна на такое. Она не монстр.Нет, монстр.
Девушка с силой ущипнула себя за руку, до боли впиваясь ногтями в нежную кожу. Острая боль немного прогнала туман и панику. Она почувствовала, что ее ноги дрожат, а ладони вспотели. Нужно было что-то делать. Необходимо было заглушить этот мерзкий голос в голове.В смысле мерзкий??? Сама ты мерзкая, Паудер. Только и делаешь, что хнычешь. Подумаешь, пырнули насильника.
Она резко повернулась к душевой кабине, на ходу сбрасывая с себя остатки одежды и не раздумывая зашла внутрь. Струи кипятка ударили по ее коже, обжигая, словно расплавленным металлом. Но Джинкс не обратила на это внимания. Она не чувствовала ни боли, ни дискомфорта. Все ее чувства были притуплены, словно были замурованы под толстым слоем льда. Она была жительницей Зауна, этого прогнившего, погрязшего в пороках города, где каждый день, словно по расписанию, кого-то избивали, грабили, насиловали или убивали. Полиция? Какая полиция? Им было плевать на то, что происходило внизу. Они предпочитали оставаться на своих высоких, чистых постах, вдали от зловония и грязи. Она была всего лишь одной из сотен тысяч таких же несчастных, загнанных в угол крыс, выживающих, как могли. Была частью этого кошмара, частью этого грязного водоворота насилия и отчаяния, и, казалось, ничто не могло ее оттуда вырвать. Умывшись, Джинкс взглянула на часы, с удивлением обнаружив, что время еще не совсем потеряно. Раннее утро только-только набирало свои обороты, неумолимо подгоняя мир к началу нового дня. «Слава богу, — подумала она, — еще успеваю на работу». Эта мысль выдернула ее из омута тревожных размышлений. Она твердо решила не позволить ни одной мрачной мысли просочиться в ее сознание, по крайней мере, сегодня. В спешке натягивая свою одежду, она воткнула наушники в уши. Поток дикой, громкой музыки хлынул в мозг, заглушая все вокруг, подобно шумной лавине. Басы вибрировали в ее костях, а резкие, беспорядочные мелодии вытесняли любые попытки ее разума вернуться к вчерашнему. Она хотела оглушить себя, на время сбежать от своих воспоминаний и страхов, зарывшись в ритмы и звуки. В этом хаосе девушка находила какой-то извращенный комфорт, словно музыка была щитом, защищающим ее от ужасов мира. Привычно кивнув Зиггсу, который всегда возился со своими странными изобретениями, она быстрым шагом направилась к своему рабочему месту и сразу же принялась за дело. Пальцы ловко управлялись с инструментами, выполняя монотонные и привычные действия, как будто они были частью заведенного механизма. Острота ума и скорость рук, всегда были ее сильными сторонами. Но вдруг, внезапно, телефон завибрировал в кармане, выдергивая ее из рабочей медитации. На экране высветилось уведомление от Экко. Джинкс, доброе утро! Насколько я понял, ты все-таки хочешь продолжить сеансы, поэтому можешь пока что выбрать время. За этим кратким предложением последовал список свободных часов, словно это было обычное дело, вроде записи на стрижку. Недолго думая, она быстро напечатала: утречка. сегодня на вечер. Ответ пришел почти мгновенно: Хорошо. До встречи. Короткое, сухое сообщение, словно холодный душ. Джинкс отбросила телефон на стол, почувствовав странную смесь тревоги и предвкушения, которая поднималась в ее груди. Она не знала как ей вести себя с Экко после вчерашнего и это был еще один пункт в списке ее тревог. Как будто других было не достаточно. Мотнув головой, она все же вернулась к работе. Рабочий день Джинкс был похож на заведенный механизм, где каждый винтик и шестеренка выполняли свою предписанную роль. Она, как опытный техник, погружалась в мир металла и искр, ловко манипулируя инструментами, словно они были продолжением ее собственных рук. Работала молча, сосредоточившись на каждом движении, словно вырезая скульптуру из стали. Панк, который она слушала в наушниках, скрежетал и рычал, подгоняя её движения, словно подстегивая её неистовую энергию. Он был фоном ее механического танца, ее способом оставаться на плаву в этом море рутины. Она старалась не отвлекаться на разговоры и суету вокруг. Зиггс несколько раз пытался ее разговорить, рассказывая о своих новых "гениальных" идеях, но она лишь отмахивалась и кивала, не желая прерывать поток своей работы. Джинкс видела как его обида отражается в глазах, но для нее это было не важно. Единственное, чего она хотела — это закончить смену и сбежать. Сбежать от гула, сбежать от мыслей, сбежать от себя.От себя не убежишь, Пау.
К обеду усталость начала подступать, но Джинкс не сдавалась. Она продолжала работать, как автомат, с маниакальным упорством. Она даже не заметила, как пролетело время, пока Зиггс не вывел ее из транса, предложив сходить вместе до дома. Девушка, быстро отмахнулась от него и выбежала на улицу. Вечерний город встретил ее мрачными тенями и духотой. Небо было затянуто густым смогом, и свет тусклых фонарей едва пробивался сквозь эту пелену. Но сегодня ей не нужно было оставаться здесь, ей нужно было в Пилтовер. Заун оставался внизу, со своими грязными улицами и удушливым воздухом, а Пилтовер представал перед ней во всем своем великолепии: сверкающие здания, широкие проспекты и чистый, свежий воздух, который приятно щекотал ноздри. Но, не смотря на эту красоту, Джинкс чувствовала себя чужой. Она была словно инопланетянка, попавшая в другой мир, который не хотел ее принимать. С каждым приближением к пункту назначения ее тревога нарастала, словно шторм, готовый обрушиться на нее со всей своей мощью. Ее сердце колотилось как бешеное, а ладони вспотели. Она хотела развернуться и убежать, спрятаться в своей комнате и никогда больше не выходить, но что-то, какая-то невидимая сила, тянула ее вперед, словно магнитом. Она должна была пойти. Она должна была встретиться с Экко.***
В дверь постучали. Сердце Экко на мгновение замерло, а затем забилось с удвоенной силой. Он старался держать себя в руках, сохраняя спокойное выражение лица, но внутри него бушевал целый ураган эмоций. — Войдите, — громко произнес он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более непринужденно. Дверь медленно открылась, и на пороге появилась Джинкс. В этот раз она вошла в кабинет спокойно и выглядела несколько уставшей, ее глаза, обычно полные хаоса, казались более сдержанными. Экко не мог не отметить эту перемену. Он пристально рассматривал ее, стараясь разгадать, что скрывается за ее внешним видом. Джинкс, заметив его пристальный взгляд, неуверенно переступила с ноги на ногу, словно стесняясь своего присутствия, и тихо произнесла: — Привет. — Привет, проходи, садись, — Экко пригласил ее жестом сесть в кресло, стараясь скрыть свое волнение. Он чувствовал, как неловкость между ними с каждой секундой становится все более ощутимой, подобно густому туману, окутывающему их обоих. Он не знал, как начать разговор, как разрушить эту стену неловкости, которая возникла между ними после вчерашнего. Она изящно села в кресло, закинув ногу на ногу, демонстрируя свою природную грацию, которая с недавних пор его удивляла. Сидела прямо, с гордо поднятой головой, но ее взгляд был направлен в пол. В ее позе чувствовалась смесь уверенности и неуверенности, словно она была одновременно готова сражаться со всем миром и убежать от него. — Кое-что случилось, и я не знаю, можно ли такое рассказывать, — произнесла она, нервно кусая свой ноготь. Ее голос был тихим и неуверенным. Эта ранимость кольнула Экко, словно иголка. — В кабинете не ведётся никакая видеозапись, а наш с тобой разговор кроме нас больше никто не услышит, клянусь, — Экко поднялся со своего места, чтобы казаться более убедительным. Он хотел уверить ее в том, что она может ему доверять, что она может открыть ему свои самые сокровенные тайны, не боясь осуждения или насмешек. — Если тебе будет так спокойнее, я закрою кабинет, хорошо? — Да, — тихо ответила она, ее взгляд оставался прикованным к полу. Экко молча подошел к двери и закрыл ее на ключ, убеждаясь, что они останутся наедине. Затем развернулся и вопросительно посмотрел на нее, его глаза выражали искреннюю заботу и внимание. Он ждал, пока она заговорит, готов был выслушать до конца, какими бы ужасными не были ее рассказы. Он чувствовал, что сегодня он был не просто врачом, а другом, которому она, наконец, решила довериться. И она начала говорить. Медленно, сбивчиво, с паузами, рассказала о вчерашнем происшествии. Каждое слово, казалось, давалось ей с большим трудом, словно она вытягивала их из глубины своего подсознания. В ее голосе звучала растерянность, страх и какая-то глубокая печаль. Джинкс описывала события с таким чувством вины, словно это она была инициатором всего происшедшего, словно была единственной виновницей всего этого кошмара. Экко внимательно слушал ее, стараясь не перебивать. Его сердце сжималось от жалости, когда он слышал о том, что ей пришлось пережить. Он понимал, что она была в опасности, что она защищала себя, но ее мучили сомнения, что ее терзали угрызения совести. Он не удивился тому, что она защищалась, он знал, что Джинкс способна постоять за себя, как и любой житель Зауна, но его удивило другое — то, что она считала себя одной виноватой. Ей казалось, что она совершила что-то ужасное, хотя на самом деле лишь пыталась выжить. Эта мысль глубоко задела его, заставив почувствовать беспокойство за ее и так нестабильное психическое состояние. — Джинкс, послушай, пожалуйста, — Экко мягко заговорил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более успокаивающе. Он присел на край стола, чтобы быть ближе к ней. — Человек, который защищался от нападения, не виноват. Это закон самосохранения, инстинкт, который заложен в каждом из нас. Ты не должна винить себя за то, что сделала. Если бы ты не сделала это, мы бы с тобой возможно сейчас не говорили. Кто знает, что бы произошло, если бы ты просто стояла и ждала, пока он причинит тебе вред? — Меня посадят за убийство… — прошептала она, голос дрожал. Из ее глаз сорвалась слезинка, которая медленно покатилась по щеке, оставляя за собой мокрый след. Экко изо всех сил держался, чтобы не подойти к ней, чтобы не обнять ее, не прижать к себе, но он понимал, что сейчас ей нужно пространство, что сейчас ей нужно услышать его слова, а не его объятия. — Вряд ли швейцарским маленьким ножичком можно убить мужчину, который в три раза крупнее тебя, — Экко вздохнул, стараясь разрядить атмосферу. Он пытался шутить, чтобы хоть как-то отвлечь ее от мрачных мыслей, чтобы хоть немного заставить ее улыбнуться. — Даже если он обратится в полицию, то я помогу тебе. Никто тебя никуда не посадит за то, в чем ты не виновата. Джинкс немного успокоилась, ее дыхание стало более ровным, а слезы перестали течь. Она посмотрела на Экко, в глазах читалось недоверие, но в тоже время какая-то надежда, словно она искала в нем опору, в которой так сильно нуждалась. Она понимала, что Экко не осуждает ее, что он на ее стороне, и это помогало ей почувствовать себя немного лучше. Она перестала кусать ноготь и теперь спокойно смотрела на него. — Хочешь ли ты ещё что-то рассказать? — Экко мягко спросил, стараясь не давить на нее, но в тоже время, давая ей понять, что он готов слушать ее до конца. Он чувствовал, что она еще что-то скрывает, что ее терзают еще какие-то вопросы. Он хотел, чтобы она полностью открылась ему, чтобы не держала ничего в себе, ведь это только усугубляло ситуацию. Джинкс несколько секунд молчала, словно собираясь с мыслями, а затем тихо произнесла: — Я хотела спросить... Может ли сниться места, которые ты никогда не видел, но они снятся настолько реально, что как будто это не сон, а воспоминание? — она перевела на него свой взгляд, который в этот раз был каким-то настороженным, словно она боялась ответа. Ее брови слегка нахмурились, а в глазах промелькнула тревога. Экко на мгновение задумался, его брови слегка сошлись у переносицы. — Сны мало изучены, но обычно это работа нашего подсознания, обработка наших переживаний и впечатлений, которые мы получили за день. Но если сон слишком реалистичный, то, возможно, это и правда воспоминание, которое ты забыла или вытеснила из своего сознания, — он задумчиво произнес, его взгляд скользил по ее лицу, изучая каждую ее эмоцию. — Тебе что-то снилось? — Да… — тихо ответила Джинкс, ее голос дрожал, как будто она боялась произнести эти слова вслух. — Мне снилось, как я и ты сидим в какой-то лаборатории, и над нами проводят эксперименты. Но ведь этого не было, я этого не помню, но это было настолько реально… И образы врача, я его уже видела в своих галлюцинациях. Но я не знаю кто это, никогда его не видела, — она посмотрела ему прямо в глаза, словно ища в них ответы на свои вопросы. В ее взгляде читалась смесь страха и растерянности. — Я не помню такого, — Экко покачал головой, стараясь скрыть свое волнение. — Возможно, твой сон – это просто совокупность твоих страхов и переживаний, образов, которые ты видела в своей жизни, которые сложились воедино в твоем подсознании, — он постарался ее успокоить, сказав банальную фразу, но внутри у него все похолодело. То, что она рассказала, его напугало, его заставило вспомнить то, что он так тщательно пытался забыть, но он не мог этого показать. — Вроде бы… все рассказала, — тихо произнесла она, ее голос был едва слышен. Она опустила взгляд, словно стыдясь своего признания, словно открыла Экко самые темные уголки своей души, которые тщательно скрывала от всего мира. Она чувствовала себя измученной, словно выжала из себя все соки. — Хорошо, спасибо тебе большое, что честно все рассказала, я знаю, что это сложно, — Экко искренне поблагодарил ее, его голос звучал мягко и с пониманием. Он чувствовал ее усталость, ее эмоциональное истощение, и хотел помочь ей справиться со всем этим грузом. Он прекрасно понимал, как тяжело ей было говорить о своих страхах и переживаниях, поэтому он старался показать ей, что ценит ее доверие. Он посмотрел на свой стол, словно ища там какой-то поддержки, а затем, быстро сориентировавшись, схватил психологический тест и ручку. — Тогда я бы попросил тебя пройти тест, — произнес он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более профессионально, но в тоже время, оставался теплым и заботливым. — Чтобы поставить тебе диагноз окончательно и начать лечение, нужно все подтвердить, поэтому прошу тебя отвечать честно, хорошо? — он протянул ей планшет с бумагой и ручку. Джинкс взяла тест, и ее взгляд скользнул по первой странице опросника. Вопросы были простые, на первый взгляд, но в то же время они казались ей какими-то коварными, словно пытались проникнуть в самые сокровенные уголки ее души. Она начала читать, ее брови слегка хмурились, когда она пыталась понять, что от нее хотят. Некоторые вопросы касались ее настроения, другие – ее поведения, а третьи – ее восприятия мира. Она отвечала честно, насколько это было возможно, стараясь не лукавить и не приукрашивать реальность. Экко наблюдал за ней, стараясь не вмешиваться в процесс. Он видел, как она хмурится, как закусывает губу, как ее пальцы нервно постукивают по планшету. Он понимал, что этот тест был для нее не просто набором вопросов, а своего рода исповедью, возможностью заглянуть внутрь себя. Он ждал, пока она закончит, терпеливо сидя на своем месте. Время шло медленно, словно застыло в ожидании. В кабинете царила тишина, нарушаемая лишь тихим шорохом бумаги и легким дыханием Джинкс. Она погрузилась в себя, ушла в какой-то другой мир, где она была один на один со своими мыслями и эмоциями. Она отвечала на каждый вопрос, не спеша, обдумывая каждое слово, как будто от этого зависела ее дальнейшая судьба. Наконец, когда Экко показалось, что время остановилось, Джинкс закончила. Она с облегчением выдохнула и протянула планшет парню. Ее взгляд был устремлен в пол, словно она боялась посмотреть на его реакцию. — Спасибо, — мягко произнес Экко, стараясь не выдавать своего внутреннего волнения. — Я внимательно прочитаю твои ответы и проанализирую их. На следующей встрече мы все подробно обсудим, хорошо? — добавил он. — Да, хорошо, — Джинкс тихо ответила, ее взгляд оставался прикованным к полу. Она чувствовала себя немного уставшей, но в то же время какой-то удовлетворенной, словно она сделала все, что могла. — Тогда до встречи? — она вопросительно посмотрела на него. Экко глянул на нее, и в этот момент, словно молния, его память пронзило воспоминание о ее рассказе, о том ужасе, который она пережила прошлой ночью. Его взгляд скользнул по ее фигуре, по ее одежде, которая в свете ярких ламп Пилтовера казалась слишком открытой и вызывающей. Короткий топик, демонстрирующий плоский живот и татуировки в виде облачков, открытые плечи, красивые выпирающие ключицы и спина. О... Она не носит бюстгальтер? До этого момента стараясь не обращать внимания на ее внешний вид, он вдруг сглотнул, понимая, что она была просто до одури привлекательна, но то с какой небрежностью она относилась к собственному внешнему виду, делало это все еще более возбуждающим... Но вот не только для него. Он вдруг почувствовал какое-то острое чувство тревоги за нее. — А ты живёшь в Зауне сейчас получается? — внезапно спросил он, не давая себе времени на размышление, слова вырвались из его рта сами собой. — Да, а что? — Джинкс удивленно посмотрела на него, ее брови слегка нахмурились. — Я могу тебя подвезти до дома, а то сейчас уже поздновато, — выпалил он, понимая, что вновь переходит черту, что нарушает все профессиональные границы, которые сам же и установил. Он не должен был предлагать ей это, но не мог удержаться, его беспокойство за нее было слишком велико. Он просто не мог позволить ей идти одной по ночному Зауну. — Ну, если тебе не трудно. — Хорошо, тогда иди пока на улицу, я сейчас закончу кое-какие дела и мы поедем, — произнес Экко, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более непринужденно, как будто это было обыденное дело. Но внутри него все клокотало от волнения, словно бушующее море, готовое в любой момент выйти из берегов. Он должен был закончить дела, собраться с мыслями, успокоится, он не должен был позволять своим эмоциям управлять им, должен был оставаться профессионалом. Экко, стараясь не тратить ни секунды впустую, быстро навел порядок на своем столе, откладывая бумаги, убирая ручки и стараясь не задерживаться ни на одном из этих монотонных действий. Но в тоже время, он был педантичен, не упуская ни одной детали, проверяя все дважды, словно это была операция по обезвреживанию бомбы. Он аккуратно сложил ее тест, словно это был какой-то ценный документ, выключил компьютер, тихий звук которого всегда его раздражал и быстро схватил свою куртку. Он торопился, его беспокойство за Джинкс нарастало с каждой секундой, словно снежный ком, катящийся с горы. Он боялся, что она передумала, что ушла, не дождалась. Выйдя на улицу, он сразу же заметил ее. Она стояла, облокотившись на холодную, каменную стену здания, ее хрупкий силуэт выделялся на фоне светящихся, кричаще-ярких окон Пилтовера, словно темное пятно на белом листе. Она курила, ее лицо было скрыто в тени, что заставляло его сердце биться чаще, и он не мог разглядеть ее выражения. Кончик сигареты мерцал в темноте, словно светлячок, заблудившийся в ночном лесу. Но, подойдя ближе, в нескольких шагах от нее, он наконец-то смог разглядеть ее лицо и заметил, что ее настроение полностью переменилось, словно кто-то переключил тумблер. Ее лицо больше не выражало усталость, тревогу и подавленность, как это было еще несколько минут назад в кабинете, а наоборот, на нем играла легкая, беззаботная улыбка, которая, словно солнечный луч, пробивалась сквозь ночную тьму. Она явно была в приподнятом настроении, ее движения стали более резкими и порывистыми, словно у маленького, непоседливого котенка, а взгляд – более игривым и озорным, будто она была готова к очередной шалости. Она выпустила струю дыма из своих очаровательно пухлых губ, которая, казалось, плыла в воздухе, как призрачный туман, и, заметив его, подмигнула ему, словно школьница, застигнутая за каким-то хулиганством, но нисколько не стесняющаяся этого. — Ну что, мистер, долго еще? — весело спросила девушка, ее голос звучал бодро и задорно, словно колокольчик, звенящий на ветру. — А то у меня тут уже очередь из поклонников выстроилась, —шутливо добавила она кивнув головой на проезжающие мимо машины. Экко слегка улыбнулся, увидев ее внезапную перемену. Он не понимал, как она так быстро переключается с одного настроения на другое, словно была хамелеоном, меняющим свой цвет, но ему нравилась ее непосредственность, ее способность в любой ситуации находить повод для шутки, ее умение легко и непринужденно справляться с тяжелыми моментами, внутреннюю силу, которая, казалось, никогда не покидала ее. — Нет, уже иду, — ответил он, стараясь скрыть свою широкую улыбку за маской спокойствия и профессионализма, чтобы не выдать своих истинных эмоций, но в тоже время, не мог сдержать теплоту в своем голосе, которая так и просилась наружу. — Поклонники, говоришь? Неужели уже успела стать звездой Пилтовера? — он подхватил ее игривый и беззаботный тон, чтобы она не чувствовала себя некомфортно за то, что у нее изменилось настроение. — Почти, — она пожала плечами, туша окурок сигареты о холодную, каменную стену. — Так что, мой личный водитель, куда поедем? — Джинкс хитро посмотрела на него, ее глаза сверкали озорством и каким-то детским, наивным весельем. Экко на мгновение замер, словно завороженный, любуясь ее внезапной переменой настроения, которая, казалось, менялась с каждой секундой, словно калейдоскоп. Она была непредсказуема, как ураган и одновременно притягательна, как магнит, притягивая его к себе с какой-то неистовой силой. Он понимал, что это было опасно, что он не должен позволять себе таких чувств, что должен оставаться профессионалом, но не мог ничего с этим поделать, не мог контролировать свои эмоции, он был словно околдован ее внезапной переменой настроения. Экко просто наслаждался моментом, забывая о всех своих правилах и предостережениях, будто был просто мальчишкой, влюбленным в озорную девчонку. — В Заун, как ты и просила, — ответил он, стараясь скрыть свое волнение, чтобы не выдать свою слабость, и с легкой улыбкой, жестом пригласил ее к машине, словно галантный кавалер, ухаживающий за прекрасной дамой. Они сели в машину, и Экко, стараясь не задерживать дыхание, плавно завел двигатель. Машина, повинуясь его прикосновению, плавно тронулась с места, выезжая на сверкающие огнями, будто россыпь драгоценных камней, улицы Пилтовера, которые были залиты светом. Джинкс, сидя на пассажирском сиденье, с интересом оглядывалась по сторонам, ее глаза широко распахнулись от удивления, словно она в первый раз видела этот мир роскоши и блеска, который был так не похож на тот, к которому она привыкла. Она, будто ребенок, восхищенно смотрела на высоченные здания, на дорогие магазины и на проезжающие мимо машины, которые были как произведения искусства. — Ничего себе, а ты не так прост, как кажешься, — она присвистнула, глядя на дорогую, мягкую обивку сидений и на гладкий, пахнущий кожей, руль. — Наверное, за эти колеса можно было бы купить пару кварталов в Зауне, ну хоть кто-то из нас выбился в люди, — она пошутила, с усмешкой глядя на Экко, ее глаза лучились озорством, но в тоже время, в голосе чувствовалась какая-то скрытая горечь. Экко хмыкнул, но промолчал, стараясь не ввязываться в ее шутливый спор. Джинкс, заметив его молчание, которое она расценила как знак того, что он обиделся, решила разрядить напряженную атмосферу и включила радио. По динамикам, которые были спрятаны в дверях машины, заиграла знакомая мелодия и мгновенно наполнила салон машины. Это была песня Серафины, известной певицы Пилтовера, чьи хиты крутили на всех радиостанциях, словно это была какая-то государственная пропаганда. Экко не любил эту музыку, она казалась ему слишком приторной, однообразной и искусственной, словно сделанной на конвейере, но он не стал ей этого говорить, решив не провоцировать Джинкс, и не портить то хорошее настроение, которое, казалось, так сложно было достичь. Он потянулся было к ручке переключения радио, намереваясь найти что-то более подходящее, что-то более ритмичное, что-то более живое, чем эта приторная попса, но Джинкс, словно хищница, внезапно перехватила его руку, не давая ему осуществить свой план. Прикосновение ее пальцев, таких тонких и нежных, вызвало у него легкую, но ощутимую электрическую искру, будто между ними проскочил невидимый разряд тока, заставляя его сердце учащенно биться в груди. Он вздрогнул от неожиданности, словно его ударило током, и с удивлением посмотрел на нее, не понимая, что только что произошло. — Эй, ты что, не любишь Серафину? — с притворным возмущением спросила Джинкс, ее глаза сверкнули и брови изогнулись в дуге, словно она была шокирована его поступком. — Это же классика, док, ну ты даешь! — добавила она, словно он оскорбил чувства всех фанатов Серафины. Экко смущенно улыбнулся, понимая, что попался в ее маленькую ловушку и не мог удержаться от смеха, глядя на ее притворно недовольное лицо. Он попытался освободить свою руку, которая была зажата в ее маленькой ладони, но хватка была на удивление крепкой, словно она была сделана из стали. — Просто не мой стиль, — пробормотал он, глядя на дорогу, чтобы не встречаться с ее взглядом, и словно признавая свое поражение. — Это не беда, мистер, мы тебя научим, — весело заявила девушка, с победоносной улыбкой отпуская его руку, и, словно сбросив с себя все оковы, начала подпевать песне, будто была на концерте. Ее голос, вопреки его ожиданиям, был нежным и мелодичным, словно пение редкой, экзотической птицы, залетевшей в его машину. Он был не фальшивым, не приторным, он был красивым, чистым и завораживающим. Она подпевала от души, не сдерживая своих эмоций, слегка покачиваясь в такт музыке, а глаза лучились весельем и радостью. Джинкс не стеснялась, не боялась показаться глупой или нелепой, она просто наслаждалась моментом, словно была в своем собственном мире, где не было места для забот и проблем. Экко невольно слушал ее, и, несмотря на то, что он не любил эту песню, которая казалась ему слишком банальной и простой, он наслаждался каждым ее звуком, каждым ее словом, будто это была какая-то особенная, волшебная музыка, написанная специально для него. Он был очарован ее голосом, ее искренностью, ее непосредственностью, ее способностью наслаждаться простыми вещами. Она пела от всего сердца, вкладывая в каждую ноту свою душу, и Экко не мог не поддаться ее чарам, не мог не увлечься ее страстью. Он забыл о своих заботах, о своих правилах, о своем профессионализме, он забыл обо всем на свете, и просто наслаждался этим моментом, наслаждался тем, как она поет. Они ехали по ночному Пилтоверу, и музыка Серафины, казалось, проникала в каждую клеточку салона, в каждую клеточку их тел. Джинкс продолжала петь, ее голос, словно шелковая нить, сплетался с мелодией, создавая неповторимую, волшебную атмосферу. Экко, сам того не замечая, начал невольно подпевать ей, его голос, сначала тихий и неуверенный, словно он боялся спугнуть это волшебство, постепенно становился громче и увереннее. Экко не мог сопротивляться ее обаянию, ее голосу, который, казалось, загипнотизировал его, как сирена своим пением заманивала моряков в ловушку. Их голоса, словно две птицы, летящие навстречу друг другу, слились в унисон, создавая гармонию, которая наполнила салон машины. Они пели, не стесняясь, не сдерживая своих эмоций, не обращая внимания на то, как это выглядит со стороны, словно они были одни в этом мире, и никого, кроме них, не существовало. Они просто наслаждались моментом, наслаждались друг другом, и этой странной, но в тоже время такой приятной связью, которая возникла между ними, будто это была нить, сплетающая их сердца воедино. Когда песня закончилась, оставив за собой легкое эхо, они оба замолчали, словно проснулись от какого-то волшебного, сладкого сна, который так не хотелось отпускать. Они переглянулись, и н лицах появились смущенные, почти детские улыбки. Экко с Джинкс чувствовали какое-то странное, электрическое напряжение, которое витало в воздухе, словно перед грозой, но в тоже время притягательное влечение, которое тянуло их друг к другу с неистовой силой. — Ну, не так уж ты и плох, док, — проговорила Джинкс первой, стараясь разрядить повисшую в салоне неловкость нарочито легким тоном. — Может, тебе тоже стоит альбом записать? — она подмигнула, с притворной серьезностью в глазах. Экко усмехнулся, качая головой, и его щеки слегка порозовели от смущения. — Спасибо за комплимент, но я, пожалуй, останусь при своей профессии, — ответил он, стараясь скрыть легкое волнение, прозвучавшее в голосе. — Как знаешь, — ответила Джинкс, пожав плечами, и ее улыбка, беззаботная и озорная, стала еще шире, она была довольна тем, что смогла застать его врасплох и вывести из равновесия. Вскоре машина въехала в Заун, и атмосфера в салоне тут же изменилась, словно она пересекла невидимую границу. Экко начал замедлять ход, скользя по узким, извилистым, темным улочкам, которые резко контрастировали с широкими, сверкающими огнями Пилтовера, свернул на одну из темных улиц, где царила атмосфера безнадеги, и остановил машину у неприметного дома Джинкс. — Ну вот мы и приехали, — произнес Экко, его голос звучал немного глухо и сдержанно, и в нем отчетливо чувствовалась легкая грусть, он не хотел, чтобы этот необычный и волнительный вечер заканчивался так быстро. — Спасибо, что подвез, Экко, — произнесла Джинкс, повернувшись к нему лицом и посмотрев ему прямо в глаза, в которых отражались отблески уличных фонарей. В ее взгляде читалась искренняя благодарность, но в то же время проскальзывало какое-то невысказанное чувство, словно она хотела сказать ему что-то еще, но не могла найти нужных слов. — И спасибо за то, что выслушал меня, — добавила она тихо. — Всегда рад помочь, — ответил Экко, стараясь скрыть свое волнение за маской спокойствия. Его сердце бешено колотилось в груди, и он едва мог сдерживать свои эмоции. Они молча смотрели друг на друга, и напряжение снова повисло в воздухе, словно густой туман, обволакивая их обоих и не давая им дышать полной грудью. Они чувствовали, что хотят сказать друг другу что-то важное, что-то такое, что было трудно выразить словами, словно слова были слишком слабы, чтобы передать все те чувства, которые бушевали в их сердцах. Между ними, казалось, словно проскакивали невидимые искорки. — Ну что, тогда до следующего сеанса, — Джинкс произнесла это первой, прерывая неловкое молчание. — Да, до встречи, — ответил Экко, слегка улыбнувшись. Джинкс выпорхнула из машины и, прежде чем захлопнуть дверцу, словно нехотя прощаясь с ним, подмигнула ему, с игривой, задорной улыбкой на лице. — И помни, док, береги свое роскошное авто, а то в следующий раз оно будет выглядеть, как помойка, после того как прокатится по моим кварталам. Экко невольно улыбнулся ее шутке. — Обязательно, постараюсь, — ответил он, его голос звучал мягко и ласково, и она, наконец, закрыла дверь, оставив его одного в тишине ночного Зауна. Он смотрел, как она, легкой походкой, идет к своему дому, и еще долго не уезжал, словно он был каким-то зачарованным зрителем, который не мог оторвать глаз от прекрасного представления. Он чувствовал, что его сердце наполнено каким-то непонятным, но приятным чувством, будто он был наполнен каким-то сладким нектаром. Экко не мог понять, что происходит, он не мог объяснить свои чувства, но знал одно – он ждет следующей встречи с Джинкс, и был уверен, что это чувство не пройдет так быстро, как он надеялся.