Those who shine brightest often burn fastest

      Джинкс, словно зачарованная, вошла в свою квартиру, и ее сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. На лице расцвела глупая, счастливая улыбка, которая не покидала ее губ, как будто она была школьницей, влюбленной по уши в своего одноклассника. Она прижалась спиной к хлипкой, потрепанной входной двери, словно пытаясь удержать внутри себя волну эйфории, которая ее захлестнула с головой. После того, как Экко подвез ее к дому, в ее душе расцвело какое-то невероятное, небывалое чувство легкости, будто она сбросила с себя все оковы и проблемы. Ее настроение было настолько хорошим, что ей хотелось взлететь в небо, как воздушный шарик, наполненный гелием, беззаботно паря в облаках, не думая ни о чем плохом. Это была не просто поездка, нет. Это было что-то особенное, это был целый вечер, наполненный песнями, шутками и странным, почти необъяснимым напряжением. В ее голове, словно заевшая пластинка, вновь закрутились строчки той самой приставучей песни Серафины, которая звучала в машине, и Джинкс, пританцовывая и напевая себе под нос привязчивую мелодию, потопала босыми ногами на кухню. Хотелось даже что-то приготовить, что-то особенное, что-то такое, что не было просто разогрето в микроволновке, как обычно, что-то такое, что было бы сделано с душой и любовью, словно она хотела отблагодарить саму себя за этот прекрасный, почти нереальный вечер. Она открыла холодильник, ее глаза весело забегали по полкам, в поисках чего-то интересного.       — Так, посмотрим, что у нас тут есть, — пробормотала она, разглядывая продукты. Она достала несколько помидоров, луковицу, яйца и кусок сыра, ее голова уже была полна идей. Она достала сковородку, налила на нее немного масла и начала готовить. Вообще, Джинкс готовила из рук вон плохо, даже обычный омлет, но иногда питание полуфабрикатами надоедало не только ее гастриту, но и ей самой.       Яйца недовольно зашкварчали на раскаленной сковороде, пока Джинкс, напевая себе под нос, ловко и быстро нарезала остальные продукты. Переложив все в тарелку, она, с легкой, почти детской улыбкой, украсила свое творение уже слегка свалявшейся петрушкой, которая казалась ей очень милой и подходящей к ее импровизированному блюду. Она схватила из холодильника еще и шоколадку и, гордо водрузив тарелку и сладость на стол, с удовольствием села кушать, устроившись на неудобном стуле, смотря на телефоне видео по дизайну. Когда у нее было такое хорошее настроение, ей хотелось не бессмысленно чахнуть в видеоиграх, а саморазвиваться, расти и учиться чему-то новому.       Омлет исчез так же быстро, как и появился, и Джинкс, облизнув пальцы от шоколада, откинулась на спинку стула, позволяя себе на мгновение расслабиться и насладиться сытостью. На экране телефона продолжало мелькать видео, но ее мысли уже витали где-то далеко. Она часто так делала — хваталась за что-то новое, погружалась в это с головой, а потом также быстро теряла интерес. Это было ее особенностью, ее своеобразной защитной реакцией на скуку и рутину. Она не могла долго заниматься одним и тем же. Она была словно маленький моторчик, который должен был всегда работать на полную мощность, иначе он начинал глохнуть и ломаться.       Убрав за собой, она, словно кошка, свернулась клубочком на своем старом, продавленном диване, который был ее любимым местом во всей квартире. На нем она могла быть собой, могла расслабиться, могла думать, могла мечтать, могла просто побыть в тишине, хотя тишина в ее понимании была не совсем обычной. Она надела свои любимые наушники и включила свой плейлист, который был похож на хаотичное собрание различных жанров, но ей он казался идеальным отражением ее внутреннего мира. Сначала заиграл яростный индастриал, заставляя ее тело дергаться в такт музыке, затем его сменила спокойная, атмосферная электроника, унося ее мысли куда-то далеко, в неизведанные пространства. Она могла часами слушать музыку, не отрываясь, словно была какой-то наркозависимой, а музыка была ее единственным наркотиком.       На ее стареньком, потертом столе царил творческий хаос. Это был ее рабочий уголок, где она могла создавать свои проекты, где она могла давать волю своему воображению, где она могла чувствовать себя собой. Вся ее квартира, на самом деле, была отражением ее внутреннего мира — хаотичной, странной, но в тоже время, невероятно интересной и захватывающей.       Полет ее фантазии резко был прерван пронзительным звонком телефона. Джинкс недовольно нахмурила брови и посмотрела на экран телефона, чертыхаясь себе под нос, но, несмотря на свое раздражение, все же взяла трубку, словно это была ее обязанность, от которой она не могла уклониться.       — Да, любимая сестрёнка, — язвительно произнесла она в трубку, ее голос был наполнен сарказмом и иронией, словно она разговаривала с каким-то заклятым врагом, а не со своей родной сестрой.       — И тебе привет, Пау, — раздался в ответ голос Вай, ее тон был спокойным и ровным и, она совершенно не поддавалась на провокации младшенькой. Вай прекрасно знала, что Джинкс давным-давно сменила свое имя, в отличие от старого, консервативного Вандера, однако упорно продолжала называть сестру ее старым прозвищем.

Вредина потому что.

      — Ты что-то хотела? — спросила Джинкс, начиная нервно расплетать одну из своих ярко-синих косичек, ее движения были резкими и порывистыми, как и ее настроение.       — Завтра ужин с Вандером, мы давно не были у него, и это не обсуждается, — твердо сказала Вай, ее голос не терпел возражений.

Воображала толсторукая.

      — У меня работа, вообще-то, — недовольно ответила Джинкс, надув губы, словно маленький ребенок.       — Так я сказала ужин, а не обед. Не ты одна тут работаешь, а мы все, после работы едешь к отцу, — Вай начала закипать, как всегда, когда сестра начинала препираться.       — О боже, не душни, вонючка, приду я, — Джинкс засопела в трубку, и в ее голосе чувствовалась какая-то обреченность, она понимала, что ей не избежать этого семейного вечера. — Это все? — добавила она, надеясь, что этот разговор наконец-то закончится, и она сможет вернуться в свой собственный мир.       — Ну и славно, — проговорила Вай, и в ее голосе послышалось удовлетворение, словно она только что закрыла какое-то важное дело, и с гордостью поставила галочку в своем блокноте. — Кстати, как там твои дела? Все еще разговариваешь с вымышленными друзьями или добрый доктор Экко все уже вылечил? — добавила она, и в ее голосе проскользнула насмешка, такая же едкая и язвительная, как кислота.

Вот сучка!

      Джинкс резко выпрямилась на диване, словно ее ударило током, ее брови нахмурились, а губы сжались в тонкую, сердитую линию. Ее хорошее настроение, которое совсем недавно парило в небесах, камнем рухнуло на землю, и внутренний мотор, который так бодро работал еще минуту назад, начал барахлить и дергаться, словно это была старая, поломанная машина, у которой вот-вот отвалится колесо. Она терпеть не могла, когда кто-то лез в ее голову, когда кто-то копался в ее психических проблемах, словно это было что-то постыдное, и в чем она не хотела признаваться даже самой себе.       — Ой, а ты разве не должна ловить преступников, а не лезть ко мне в голову? — рявкнула Джинкс в трубку, ее голос стал резким и громким. — Или в Пилтовере уже закончились все преступники, и ты решила заняться в кой-то веки моей психикой? — съязвила она, словно пытаясь отбросить ее атаку, но в ее голосе прозвучала горечь, которую она не могла скрыть. — Знаешь, может, лучше бы ты сама к психиатру сходила, а не следила за моей жизнью! — добавила она, и в ее голосе закипал гнев.       — Ой, да не кипятись ты так, просто поинтересовалась, — ответила Вай, но в ее голосе чувствовалась фальшивая, наигранная забота.

Пошла нахуй!

      — Да пошла ты знаешь куда, Вай! — прокричала Джинкс в трубку. Она сбросила звонок и швырнула телефон на диван, словно это был какой-то проклятый предмет, который только что пытался завладеть ее разумом. Она тяжело дышала, будто после долгого и напряженного бега, ее сердце бешено колотилось в груди, кулаки были сжаты в тугие, сердитые комки. Ее хорошее настроение, словно воздушный шарик, лопнул, не оставив после себя ничего, кроме горького осадка раздражения и ненависти. Она ненавидела Вай, ненавидела ее вечные подколы, ненавидела ее вечное самодовольство, и особенно, ненавидела ее за то, что она так легко могла вывести ее из себя.       Ну, по крайней мере, с Вандером увидится. Как бы Джинкс не злилась на него, как бы она не пыталась скрыть свои эмоции, он все еще оставался ее отцом, ее старым, ворчливым, но в глубине души любящим ее отцом, даже если он не всегда это показывал. Не всегда идеальным, не всегда умеющим правильно выражать свои чувства, но, несомненно, любившем ее, как он умел, и как он мог, и эта мысль немного успокаивала ее бушующие эмоции.       Наверняка еще припрутся эти два урода, Майло с Клэггором. В детстве Вай, словно помешанная мамаша, все время их с собой таскала, и в итоге, они стали частью ее семьи. Оба работали где-то на заводе, продолжая традиции семьи. Джинкс их недолюбливала, мягко говоря, они были как заноза, от которой она хотела поскорее избавиться. Майло, этот противный самодовольный тип, вечно к ней цеплялся, придирался, гнобил ее. А Клэггор просто был, словно немой камень, упорно игнорируя ее присутствие, словно она была пустым местом. Им обоим, казалось, совсем не хотелось возиться с ней, этой маленькой и надоедливой Паудер, которая вечно путалась у них под ногами, но железная воля Вай, которая таскала за собой Паудер везде, где только можно, не давала прямо выразить это, и поэтому агрессия выражалась только в их оскорблениях и раздраженных взглядах. После смерти родителей они стали еще более мерзко, более отвратительно себя вести с ней, словно она была виновата во всем на свете. Вай старалась это скрыть, пытаясь защитить ее от их нападок, но в глубине души, она винила сестру в смерти родителей, и это чувство вины сделало их отношения холодными, отчужденными, и они стали часто драться и ругаться, их споры напоминали не разговор, а какую-то яростную войну. А Майло продолжал издеваться над ней, критикуя буквально все, что она делала в своей жизни, словно он был ее персональным дьяволом, которого она не могла избежать.

Ну и правильно делает все.

Ой, и без тебя тошно!

      Настроение окончательно и бесповоротно было испорчено, и осколки ее радости и безмятежности, казалось, разлетелись во все стороны, оставив после себя лишь горечь и разочарование. Поэтому Джинкс, сбросив с себя свою повседневную одежду, улеглась на свою старую, скрипучую кровать. Она недовольно сопела, как маленький, сердитый ежик, и разговаривала сама с собой, бормоча что-то непонятное и неразборчивое. Ее голова была полна хаоса и мыслей, которые, словно рой разъяренных пчел, кружили вокруг нее, но вскоре, утомленная всеми этими переживаниями, она провалилась в сон, где ей больше не нужно было думать и чувствовать, где она могла просто отпустить себя и забыться, хотя бы на какое-то время.

***

      Эту смену, словно проклятие, Джинкс полностью провела с клиентами, которые казались ей какими-то дикими, невоспитанными зверями, а не людьми, и поэтому, к концу дня, ее и без того шаткая социальная батарейка была полностью разряжена, а настроение упало до абсолютного нуля. После парочки скандальных идиотов, которые были настолько тупыми, что не в состоянии были пару раз загуглить, как можно исправить простейшую ошибку в компьютере, зато знающие все оскорбления в сторону сотрудников, у нее просто не осталось сил ни на что. Хотелось разрыдаться, как маленькому ребенку, но Джинкс держалась, сдерживая свои слезы и эмоции, и под сочувствующие, почти жалеющие взгляды Зиггса, который, казалось, понимал ее как никто другой, она ушла со смены чуть пораньше, договорившись с начальством. Накинув капюшон на свои ярко-синие, неизменные косички, она потопала на семейный, мать его, ужин. В наушниках играла какая-то заунывная, депрессивная песня, с тяжелым и медленным мотивом, будто она была написана специально для ее нынешнего настроения.       Путь до дома Вандера, этого угрюмого, но в то же время родного места, пролегал по темным, извилистым и местами даже опасным улочкам Зауна, которые она, на самом деле, любила всей душой. Она не видела в них мрачную бездну, как многие другие, она видела в них отражение себя — хаотичной, непредсказуемой, с кучей противоречий, но такой живой и настоящей. Фонари, которые еле светили на этих улицах, отбрасывали на асфальт причудливые, искаженные тени, которые, в ее глазах, не были злыми и пугающими, а, наоборот, были какими-то таинственными и загадочными.       Она любила эти улицы, любила их унылость, их безнадежность, их вечный запах гнили и гари, которые, казалось, пропитывали каждый сантиметр этого проклятого, но в то же время такого любимого места. Она не хотела, чтобы они были другими, не хотела, чтобы они были похожи на сверкающие и идеальные улицы Пилтовера, они были такими, какие они есть, и именно поэтому они были ей так дороги. Однако идти до дома, до бара «Последняя капля», который, казалось, стоял на этом месте уже целую вечность, насквозь пропитанный запахом прокисшего пива, пота и отчаяния, не хотелось. Не хотелось видеться ни с кем из них, не хотелось участвовать в этом обязаловке, но она понимала, что она должна, что она не может просто взять и отказаться, что не имеет права подвести Вандера, хотя бы на этот раз.       В ее наушниках продолжала играть заунывная, депрессивная песня, и она брела по этим улицам, погруженная в свои мысли.       Подойдя к бару «Последняя капля», Джинкс все-таки постаралась придать своему лицу беззаботное выражение, и она не хотела показывать им свою слабость и уязвимость. Но глаза, эти предательские зеркала души, ее все равно выдавали, в них по-прежнему читалась усталость, раздражение и какая-то скрытая тревога. Она глубоко вдохнула, пытаясь собраться с силами, и, открыв тяжелую, деревянную дверь, вошла в прокуренное и полумрачное помещение. Сегодня Вандера не было за стойкой, его массивной фигуры не было видно за горой бутылок и стаканов, за ней работала его помощница, немолодая женщина с добрыми глазами и уставшим лицом, которая кивнула ей приветливо, словно она была рада ее видеть, и вновь принялась протирать стойку, наводя порядок в этом вечном хаосе. Сидеть они будут, как всегда, в гостиной внизу, поэтому Джинкс, не задерживаясь, направилась сразу туда, предвещая плохое.       Вандер встретил ее на пороге, хватая ее в охапку и крепко сдавливая, словно большой, неуклюжий медведь. Джинкс захрипела, задыхаясь от недостатка воздуха, и, мысленно чертыхаясь, попыталась вырваться из его объятий, но это было бесполезно, он держал ее с такой силой, что ей казалось, что ее ребра сейчас хрустнут.       — Моя малышка Пау! — прорычал Вандер, продолжая тискать ее в своих медвежьих объятиях, а Джинкс показалось, что он ее сейчас убьет своей любовью, от которой ей было и приятно, но в тоже время и неловко. Она не знала, как реагировать на его неуклюжие проявления любви.       Когда он все-таки ее отпустил, извинившись за свою чрезмерную эмоциональность, она тяжело дышала, словно только что пробежала марафон, и ее сердце бешено колотилось в груди.       — И тебе привет, пап, — проговорила она, стараясь придать своему голосу спокойствие и непринужденность, поправила съехавшее худи, пытаясь скрыть им свои татуировки, которые были нанесены на животе, она тщательно прятала их от своего отца, зная, что он их не одобрит.       Из-за его массивной спины выглянула Вай, ее глаза были полны холодного, сдержанного спокойствия, которая приветственно кивнула сестре. Губы Джинкс на мгновение сжались в тонкую линию, и она почувствовала, что этот вечер будет еще более тяжелым, чем она предполагала.       Она так же, нехотя, кивнула сестре в ответ, ее взгляд был холодным и отчужденным, словно она смотрела на какого-то незнакомца, а не на свою родную сестру, и тут же отвернувшись, ушла в глубь комнаты, ища место, где она могла бы спрятаться и забыться. Вандер, посмотрев на них с уставшим и грустным выражением лица, тяжело вздохнул.       — Опять поссорились что ли? — спросил он, его голос звучал устало и разочарованно.

Она просто сучка-вонючка.

      — Нет, пап, просто кто-то слишком высокого мнения о себе, — ответила Джинкс, в ее голосе послышалась злость и раздражение, и злобно зыркнула на Вай, которая стояла неподвижно с высокомерным и надменным видом. Вай, в ответ на ее колкую реплику, лишь хмыкнула.       — У меня хотя бы есть это чувство, а ты так всю жизнь и будешь обслуживающим персоналом, — злобно прошипела Вай.

Лучше б ты заткнулась, сестричка.

      Джинкс уже хотела было вцепиться ногтями в эту наглую, высокомерную рожу и содрать с нее это мерзкое выражение, но Вандер вовремя развел их в разные стороны, не давая им вступить в открытый конфликт.       — Так, еще одно слово, и будете обе в углу стоять, — произнес он, и в его голосе звучала какая-то напускная строгость, но в тоже время, в нем проскальзывала нотка усталости и безнадежности, и эта шуточная угроза немного разрядила напряженную обстановку.       Вандер усадил их за старый, потертый стол, который повидал на своем веку не одну сотню подобных семейных посиделок. Он сам сел во главе стола, как и подобает главе семейства, и его массивное тело заняло большую часть пространства. Вай, словно покорная дочь, заняла место справа от него, ее спина была ровной, а выражение лица было сдержанным и спокойным. Джинкс, словно непослушный ребенок, села слева, ее тело было расслабленным, а взгляд немного отстраненным.       На столе стояли тарелки с простой, но сытной едой, которую приготовил Вандер. Была тушеная картошка с мясом, густой суп с наваристым бульоном и свежий хлеб, который пах домом и теплом, но напряжение, которое витало в воздухе, было настолько сильным, что, казалось, можно было потрогать его руками. Они ели молча, изредка перебрасываясь короткими и ничего не значащими фразами, будто боялись разжечь огонь, который так и рвался наружу.       — Как жизнь, дочки? — спросил Вандер, и его голос прозвучал немного грустно. Вай, как всегда, ответила сдержанно и сухо, рассказывая о своих буднях в полиции, о новых делах, о преступниках, которых ей удалось поймать. Джинкс, в свою очередь, пробурчала что-то невнятное о своей работе, стараясь избегать подробностей, и не желая, чтобы кто-то лез в ее жизнь.       Вай, словно специально, начала рассказывать о новых сериях преступлений, совершенных во время психоза, о том, что преступники вели себя неадекватно, и совершали ужасные вещи, не отдавая себе отчета в своих действиях, и что полиция не понимает, как с этим бороться. Джинкс, несмотря на свое нежелание общаться, невольно заинтересовалась этим, ее глаза на мгновение загорелись интересом, но она тут же постаралась скрыть его, понимая, что если Вай узнает о том, что ей это интересно, то она обязательно станет ее высмеивать и подкалывать.       — И что это за преступники? — спросил Вандер, понимая, как важен для нее этот диалог, и как важно для нее, чтобы ее слушали и уважали, он старался создать теплую и дружественную атмосферу за столом, несмотря на напряжение, которое все еще витало в воздухе.       — Сейчас их связывает то, что все они выходцы из Зауна, — ответила Вай, ее голос звучал сухо и профессионально. — У всех были установленные психические диагнозы, правда разные, — добавила она, и ее глаза, казалось, стали еще более холодными. — С их слов, психоз начался не так давно, но они его игнорировали, — продолжила она, и в этот момент, она странно и пристально уставилась на Джинкс, словно что-то заподозрила, словно она видела сквозь ее маску безразличия, и будто искала какие-то скрытые признаки ее безумия.       — Паудер, а у тебя сейчас все хорошо в этом плане? — спросил обеспокоенно Вандер, его голос звучал мягко и ласково, как и всегда.

Ой, идите нахуй оба.

      Джинкс, словно от удара током, прикрыла глаза, мысленно посылая все это далеко и надолго, она хотела избавиться от этого бремени, и от этих бессмысленных и глупых вопросов. Кто в семье настолько психологически нездоров, что его уже приписывают к новой серии безумных убийств?

Ну вообще-то это недалеко от правды, знаешь.

И ты тоже нахуй иди.

Какая грубая, сама себя послала.

      — Все хорошо, я же говорила, что выздоровела, — соврала она, ее голос был ровным и спокойным, как лед.       — Ты врешь, Пау, — прозвучал голос Вай, и в нем не было ни капли сомнения, ни капли сочувствия, он был сух и холоден, как сталь, и в ее глазах, казалось, блеснул какой-то недобрый огонек. — Зачем ты ходишь к психотерапевту? — спросила она, и ее пристальный взгляд пронзил Джинкс насквозь, в голове девушки произошел настоящий бум, словно взорвалась бомба, разбрасывая осколки ее лжи и самообладания.

Уделай их!

      — Потому что никто из вас даже не удосужился за все года, пока я страдала ментально, помочь! — закричала она, и ее голос сорвался, дрожа от ярости и боли, которые копились в ней годами. — Ты, папа, забросил мое здоровье, только потому что она поступила в свой этот говновуз, — она указала пальцем на Вай. — Платно! Потому что мозгов не хватило поступить на грант, но ведь ей все самое лучшее да? Ей конфетки, а мне объедки, — ее голос дрожал, а в глазах заблестели слезы. — Новая одежда — ей, новые смартфоны — ей. О, Паудер, я купил Вай новый ноутбук, поэтому можешь забрать себе ее старый, ты же давно просила! — ее голос стал саркастичным и полным горечи, и она встала из-за стола, словно хотела убежать из этого места, где ей было так больно и обидно, и слезы, словно горячие капли лавы, начали катиться из ее глаз, не давая ей нормально дышать. — Пока я винила себя в смерти родителей, вы только подтверждали мою причастность к этому, — выкрикнула она. — Ой, ты слишком капризная, будь нормальной, — передразнила она их, — Пау, ты же знаешь, что твоя сестра учится платно, поэтому, если ты не поступишь бесплатно, то останешься навсегда тут, — продолжала она, выплескивая всю свою боль. — И я поступила! Однако единственное, что я получила, это: о, дочка, не могла себе выбрать что-то более прибыльное? Дизайн… Пока я батрачила на работе, ни гроша у тебя не попросила, хотя не раз у меня не было денег даже хлеба купить, потому что при каждом нашем этом собрании, Вай говорила о том, как ей нужны вещи дорогие для учёбы, а потом ты смотрел на меня, и я знала, что если я что-то попрошу, то ты снова выберешь ее! Всегда выбирал! — она кричала, и ее сердце, казалось, было разбито вдребезги, а слезы продолжали течь из глаз. — И вы еще удивляетесь, почему я хожу к психотерапевту?! Из-за своей паршивой семейки! — закончила она, словно поставила точку в этой трагической истории, и все замерли.       Она замолчала, ее грудь тяжело вздымалась, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, словно она только что пробежала долгий марафон, а ее сердце бешено колотилось в груди. Молчали все, словно их всех парализовало. Вандер тяжело смотрел на стол, его взгляд был полон боли и раскаяния, и он сжимал руки в тугие кулаки, словно пытался удержать себя от того, чтобы не заорать от отчаяния. Вай пристально уставилась на Джинкс, и ее взгляд, на удивление, не был суровым и высокомерным, в нем проскальзывало что-то, что напоминало раскаяние, будто она впервые в своей жизни задумалась о своих поступках, о том, что она говорила и делала, и о том, как это повлияло на ее сестру.

Наконец-то!

      В голове Джинкс творился настоящий хаос, словно там был эпицентр какого-то ужасного торнадо, и ее мысли кружились в беспорядке, не давая ей покоя. Слезы продолжали течь из глаз, не переставая ни на секунду и губы дрожали, руки судорожно то сжимались в кулаки, то разжимались.       Посмотрев вновь на Вандера, который, казалось, ушел в какой-то свой собственный мир, и на ошалевшую Вай, она лишь быстрым, почти механическим движением, взяла свой старый, потрепанный рюкзак, и, не говоря ни слова, выбежала из этой злосчастной комнаты, из этого проклятого бара, где ее, казалось, всегда ждали только боль и разочарование. Она выскочила на темные, холодные улицы Зауна, бежала без оглядки, не зная, куда идти, и что ее ждет впереди, но она знала одно — она больше не могла оставаться в этом месте, она больше не могла терпеть эту боль, она больше не могла оставаться со своей семьей.