Открытая клетка

Глава 11

Отчего мужчины делаются священниками.

Часть 1 (Изабелла)

***

      Жизнь Клода Фролло всегда проходила на стыке двух миров — света и мрака, — но сам он никогда до конца не склонялся ни к одному из них, успешно удерживая шаткое равновесие. Он привык быть тенью. С самого раннего детства Клод старался казаться незаметным, почти сливаясь с серыми стенами и прячась в полумраке комнат старого особняка на улице Тиршап. Он говорил лишь тогда, когда к нему обращались, и покорно опускал глаза, не смея лишний раз заявить о своём присутствии, потому что именно так должен был поступать почтительный сын. Послушание было единственным смыслом его существования, а неукоснительное следование правилам — залогом благополучия. Уже тогда Фролло уяснил, что скромность и прилежание — это наивысшие добродетели, которыми непременно обязан обладать отпрыск достойного семейства. Но можно ли было в полной мере назвать его семейство достойным?       Клод был глубоко убеждён, что всем светлым, что есть в его душе, он обязан матери, сумевшей на столь скудной почве взрастить семена сострадания и доброты. Её звали Изабелла и не было в мире другой женщины, так полно сочетавшей в себе внешнюю красоту и душевное совершенство. Она происходила из некогда грозного и весьма состоятельного флорентийского семейства, поставленного на грань нищеты беспутным старшим сыном. После безвременной кончины властного отца, управлявшего всем железной рукой, молодой повеса погряз в пьяных кутежах и сомнительных предприятиях, связав себя обязательствами с такими людьми, одно упоминание которых в приличном обществе вызывало ужас. Преследуемые кредиторами, Изабелла с братом были вынуждены бежать во Францию и поселиться у дальних родственников, но и здесь судьба не была благосклонна к несчастным. Никчёмный вертопрах не изменил своим пагубным пристрастиям и, когда из всех былых богатств у него осталась лишь юная красавица-сестра, покорявшая всех своим незаурядным умом, изысканными манерами и кротким нравом, он, не раздумывая, отдал её в жёны человеку, предложившему оплатить большую часть его долгов. Увы, это не спасло пройдоху от окончательного разорения, и через год его нашли повешенным в каком-то притоне в Марселе. Такова была череда роковых событий, передавших четырнадцатилетнюю Беллу в руки едва знакомого, молчаливого и сурового мужчины на восемнадцать лет старше её.       Бедная голубка, нежная и доверчивая, привыкшая к пронизанному солнцем южному воздуху, оказалась в тёмном и мрачном доме, таком же угнетающем, как и его хозяин. Один Господь ведает, каких сил жизнерадостной флорентийке стоило покориться столь печальной участи, но она, в отличие от беспечного брата, была истинной дочерью своего отца и поклялась с честью выдержать все испытания, которые пошлёт ей жизнь. В то время муж был обходителен и добр, и Изабелла надеялась, что однажды сможет полюбить его.       Когда Клод перебирал в своей памяти те немногие радостные моменты, на которые было так скупо его детство, в них всегда царил образ утончённой темноволосой красавицы, глядевшей на мир лучистыми глазами, похожими на горные озёра. Он помнил, как солнце, светившее сквозь центральную розетку Собора Богоматери, играло разноцветными бликами на нежной золотисто-персиковой коже Изабеллы, и, казалось, она сама излучает этот неземной свет. Когда она шла по нефу, все взоры собравшихся на утреннюю мессу невольно устремлялись к ней. Маленький Клод цеплялся за её прохладную изящную ладонь, сурово хмурясь в ответ на слишком пристальное внимание прихожан. Ему не хотелось позволять другим людям любоваться матерью так бесцеремонно. Со свойственным всем малым детям эгоизмом он полагал, что один имеет право восторгаться ею и владеть её вниманием. Преклонив колени и старательно повторяя слова молитвы, мальчик смотрел вовсе не на каменный лик Мадонны, казавшийся ему слишком холодным и строгим, а на лицо Изабеллы — живое и ласковое.       Ради неё хотелось совершать подвиги, хотелось быть храбрым и мужественным. И Клод, презрев страх высоты, влезал на старую яблоню, растущую на опушке Венсенского леса, чтобы достать манящий краснобокий плод и торжественно вручить его матери. Изабелла никогда не препятствовала этой сомнительной затее и не выказывала обычного для дамы её положения беспокойства. Вопреки всем наставлениям почтенных матрон, она горячо поощряла временами робеющего сына и в нужный момент просто подхватывала его, не давая упасть. А после, довольные друг другом, они бегали взапуски среди покрытых мхом стволов. Изабелла была легка и грациозна, как лань, и столь же неуловима. Клод старался её догнать, но был ещё слишком мал и не поспевал. Тогда она сама подбегала к нему и со смехом раскрывала объятья. Её прекрасное лицо покрывалось румянцем и шелковистые тёмно-каштановые пряди кокетливо выбивались из-под чепца, сверкая на солнце.       Изабелла сама учила сына грамоте, прививая ему любовь к книгам. Ей удавалось представить даже самые скучные темы, как увлекательную игру, сулившую множество самых невероятных открытий. Её рассказы уносили далеко за пределы маленькой комнаты с выцветшими деревянными панелями, открывая взору величественные руины храма Соломона и исполинское индийское святилище в Эклинге, огромные мраморные арки великой мечети Кордовы и мощную четырёхугольную башню Палаццо-делла-Синьория во Флоренции. Если Клод усваивал урок, его ожидала непременная награда — вафельная трубочка с творогом, засахаренный миндаль или кисточка мальвазии. После занятий они часто гуляли по берегу реки, где в компании слуг запускали кораблики, сделанные из кусков древесной коры. Клод представлял, как течение унесёт их в удивительную Восточную Империю или в таинственную Индию. Повинуясь его расспросам, мать рисовала тонким прутиком на сыром песке загадочных существ, по слухам обитавших в тех краях: свирепого камелопарда, объединяющего черты верблюда и пантеры, жуткую мантикору с крыльями летучей мыши и скорпионьим жалом на кончике хвоста и пернатого змея василиска, убивающего одним взглядом.       У Беллы был не особенно сильный, но очень нежный голос, и Клод жмурился от счастья, когда она пела ему колыбельные на итальянском. В переливах мелодий мальчику чудился плеск фонтанов, скрытых в глубине уютных внутренних двориков из белого мрамора, и шум ветра в пышных кронах магнолий. Он жадно слушал истории матери о покинутой родине — чудесной стране решительных мужчин и очаровательных женщин. Клод часто мечтал о том, как они уедут туда только вдвоём, и никто другой в целом свете им будет не нужен. Он непременно станет доблестным воином, как дед, и мечом проложит путь к богатству и славе, наконец покорив проклятых сарацин. Или сделается великим учёным, как Аверроэс, проникнет в тайну вечной жизни и сможет превращать свинец в золото. Тогда Клод построит дворец, где Изабелла будет жить в роскоши и почёте, словно королева. Он подарит ей самые красивые платья из лазурного шёлка, ожерелье из сапфиров и жемчужные нити, которые она вплетёт в свои пышные косы. Внимая его горячим детским признаниям, мать серебристо смеялась и целовала смущённого мальчишку в лоб, заставляя его сердце трепетать от восторга.       Но в жизни юного Клода было место не только любви. Вторым чувством, неотступно сопровождавшим его, был страх. И источником этого страха был родной отец мальчика. Жером Фролло был мелкопоместным дворянином, ведущим свой род от ломбардских торговцев, обосновавшихся в Париже ещё со времен Филиппа Августа. Ленное владение перешло к нему от братьев Пакле и имя его значилось в списках, хранившихся в Сен-Мартен-де-Шан, между владением Танкервиль, принадлежавшим Франсуа ле Рецу, и владением Турского коллежа. Кроме того, он располагал успешной адвокатской практикой, весьма заслуженно именуясь «мэтром». Стоило Клоду увидеть его высокую фигуру, издали напоминавшую могильный крест, как ему сразу хотелось уменьшиться до размеров муравья и заползти под какой-нибудь камень, лишь бы никогда больше не встречаться с этим человеком. Его жёсткое лицо всегда хранило выражение ледяной надменности, а крючковатый нос и лоб с внушительными залысинами придавали сходство с нахохлившимся стервятником, только и ждущим момента, чтобы наброситься на притаившегося в траве испуганного кролика. В его холодных зеленовато-карих глазах, рассматривавших собеседника с бесстрастностью гадюки, время от времени вспыхивал зловещий жёлтый отблеск.       Отец был часто недоволен Клодом. Мэтра Фролло раздражали как внешность отпрыска, так и его манеры. Он подмечал в мальчике одни недостатки, а достоинства принимал как нечто обыденное и не стоящее упоминания. Этого чёрствого человека не впечатляли ни острый ум ребёнка, ни его живое воображение. Предприимчивый и расчётливый Жером находил сына слишком мечтательным, слабохарактерным и раздражающе неуклюжим. Клод и сам был не рад, что родился таким. К великому сожалению, он не был толком похож ни на одного из родителей. Фролло старший имел полное право гневаться на такого неказистого сына — кому понравится, когда вместо чудесного розовощёкого ангела приходится любоваться на тощего, вечно растрёпанного воронёнка? Угловатый и долговязый Клод с завидным постоянством спотыкался и запинался, так и норовя расшибить свой несуразно длинный нос. В довершение всех его несчастий проклятая неловкость многократно возрастала в присутствии отца, и в такие моменты мальчик почитал за благо просто сидеть смирно, старательно уткнувшись в очередную книгу.       В противоположность своему супругу, Изабелла обожала сына беззаветно и гордилась любым его начинанием. Эта поразительная женщина находила неизъяснимую прелесть даже в самых неприглядных особенностях своего дитя. Она нежно приглаживала его взлохмаченные кудри и уверяла, что он очень похож на своего деда. Клод украдкой вздыхал, думая о том, что блестящий флорентийский фехтовальщик, сражавшийся бок о бок со знаменитыми кондотьерами, совершенно точно не мог быть таким неуклюжим неумехой.       Мэтр Фролло был очень набожным человеком и требовал того же от своих домочадцев. Не трудно догадаться, что первой книгой Клода стала Библия. Однако же молиться будущий архидьякон научился задолго до того, как освоил грамоту. Молитва оказалась единственным средством, способным смягчить тяжёлый нрав отца и его не менее тяжёлую руку. И потому Клод часто молился. Молился о том, чтобы его жёсткие непокорные волосы стали мягкими и послушными, а глаза из карих сделались голубыми, как у матери. Может, тогда отец сменил бы гнев на милость и проявил больше участия. Со временем мальчик осознал всю тщетность этих наивных просьб, благоразумно рассудив, что Господь послал ему такую наружность для того, чтобы укрепить его дух и научить смирению.       Следовало отдать справедливость мэтру Фролло — сперва он не был неоправданно жесток с Клодом. Если мальчик был послушен и без запинки отвечал урок, отец относился к нему с прохладной сдержанностью. Но этот тонкий ледяной покров спокойствия мог быть в одночасье уничтожен мгновенной яростной вспышкой, вызванной неосторожностью ребёнка или его излишней робостью. К счастью, Изабелла обыкновенно оказывалась рядом в такие моменты, и Клоду удавалось отделаться лишь строгим внушением да презрительным взглядом. Матери хватало нескольких ласковых слов, а то и простого объятья, чтобы погасить зарождающийся пожар отцовского гнева. При всей неоднозначности характера Жером определённо был подвержен влиянию прекрасной супруги и испытывал к ней самые нежные чувства. Лишь в её присутствии он делался непривычно мягким и снисходительным. Белла тоже казалась довольной. Наблюдая за их отношениями, Клод верил, что так и должно выглядеть семейное счастье, но вскоре ему было суждено столкнуться с суровой действительностью.       Мальчику исполнилось шесть лет, когда он стал невольным свидетелем сцены столь жуткой и омерзительной, что она наложила отпечаток на всю его дальнейшую жизнь, на долгие годы отвратив от того, что Овидий называл Ars amatoria. В ту злосчастную ночь он проснулся с острым ощущением беды и некоторое время лежал в постели, глядя на потолок, расчерченный полосками лунного света. Клод пытался понять, что же пробудило в нём это тоскливое и щемящее чувство потери, но тут до его слуха донеслись странные звуки. Они походили на шум борьбы. Внезапно ночную тишину прорезал женский крик. Клод сразу понял, что кричала мать, и, вскочив с постели, выбежал в тёмный коридор.       Звуки доносились из отцовского кабинета. Дверь была приоткрыта. Стараясь ступать осторожно, чтобы ненароком не потревожить скрипучие половицы, Клод подкрался и заглянул в оставленную щель. Прямо на полу, среди разбросанных книг и листов пергамента, озарённые светом одинокой свечи, лежали мужчина и женщина, в которых мальчик узнал собственных родителей. Клоду были хорошо видны лысая макушка отца и струившиеся волнами тёмные волосы матери. Мужчина, устроившийся между широко разведённых ног молодой женщины, двигался резко и часто, яростно вжимая свою жертву в пол, она же не шевелилась и лишь вздрагивала в такт его движениям, напоминая марионетку с обрезанными ниточками. Её ночная сорочка была разорвана, бесстыдно обнажая стройное тело, покрытое алыми росчерками ссадин и багровыми пятнами кровоподтёков.       — Проклятая ведьма! Зачем ты изводишь меня? Зачем заставляешь быть жестоким? Скажи, что ты моя… Скажи, что любишь…, — прерывисто шептал Жером, впиваясь беспорядочными поцелуями в шею и плечи распростёртой под ним Изабеллы, но та упорно молчала — только точёные пальцы комкали рассыпанные вокруг страницы.       Рука мэтра Фролло, до того жадно сминавшая густые локоны супруги, переместилась на тонкую шею и сдавила её. Клод крепко зажал рот ладонями, чтобы случайно не вскрикнуть. Его трясло. Внутреннее чутьё подсказывало, что если он обнаружит себя, то случится что-то ужасное. Лишь войдя в юношеский возраст, Клод смог верно истолковать смысл увиденного и преисполнился ещё большим отвращением к тому, кого Господь заповедовал любить и почитать. Но даже тогда, будучи совсем несмышлёным ребёнком, он понял, что на его глазах происходит чудовищное преступление, которому он бессилен помешать. Мальчик хотел бежать или отвернуться, чтобы не видеть творящегося кошмара, но сознавал, что своим малодушием окончательно предаст единственного дорогого ему человека. Он не смел бросить мать, оставив её один на один с мучителем, осквернявшим её тело и душу. Он был обязан принять хотя бы малую часть её страданий. Клод неотрывно смотрел на бледное, словно вылепленное из снега, лицо Беллы, казавшееся совершенно безжизненным. Лишь одинокая слеза стекала по её алебастровой щеке. И мальчик тоже беззвучно плакал.       Жером не оставлял попыток обзавестись многочисленным потомством, но и здесь неумолимый рок жестоко посмеялся над ним. Изабелла оказалась слишком хрупкой для почтенной роли матери большого семейства. Когда Клоду исполнилось семь, у него родилась сестра. Малышка прожила лишь сутки, тихо скончавшись во сне. Мэтр Фролло холодно распорядился о похоронах и незамедлительно отбыл в контору, оставив едва живую жену в одиночку бороться с постигшим их обоих горем. Клода не допускали к матери. Из разговоров слуг он знал, что Изабелла совсем слаба и может вскоре отправиться вслед за дочерью. Приходивший лекарь подтвердил эти опасения. Мальчик не находил себе места. Он впервые в полной мере ощутил, как одинок и бесприютен в этом мире.       Однажды он дождался, когда служанка Луиза, сменив постель госпоже, вышла из родительской спальни, и прошмыгнул в оставленную открытой дверь. Как только Белла увидела сына, её обескровленные губы дрогнули, растягиваясь в улыбке — даже теперь она не желала показывать ему своих страданий, зная о том, что вид её несчастья может причинить ему боль. Но Клод видел, как в покрасневших от бессонницы голубых глазах дрожат непролитые слёзы. И тогда, презрев все устоявшиеся приличия, он лёг рядом с матерью и обнял, неловко гладя её по растрёпанным волосам, из-за болезни утратившим былой блеск и напоминавшим слежавшуюся солому. Изабелла спрятала лицо в его жёстких кудрях и разрыдалась. Она плакала горько и безутешно, неистово прижимая к себе сына. Клод почти задыхался в её судорожных объятьях, но он скорее дал бы себя четвертовать, чем признался в этом. Как никогда прежде он чувствовал их особую связь, значившую много больше, чем родство крови. Он был обязан спасти её, стать ей опорой и защитой.       С тех пор страх, внушаемый отцом, претерпел в душе Клода превращение сродни реакции, происходящей в помещённом на огонь тигле. Он перековался, словно железо под ударами кузнечного молота, обратившись в ненависть. Клод стал замечать то, чему не придавал значения раньше. Теперь мальчик ясно видел, что кроется за робкими улыбками и осторожными ласками матери, направленными на отца. Она боялась этого человека ещё больше, чем он, но, поборов страх, раз за разом вставала между ним и собственным дитя.       Если раньше Клод вызывал гнев мэтра Фролло невольно, то теперь он делал это намеренно, отводя угрозу от матери. Стоило мальчику заметить тяжёлый, точно свинец, взгляд Жерома, брошенный на поникшую от безысходности Изабеллу, или услышать затаённую злость в его обманчиво спокойном голосе, как он тут же отвлекал внимание отца какой-нибудь дерзкой выходкой. Старший Фролло очевидно догадывался о причинах такого поведения и это влекло за собой наказание ещё более суровое.       — Что бы вы себе ни думали, сударь, я забочусь лишь о спасении вашей души, — тоном аптекаря, делающего предписания больному, говорил он, размашистым жестом приказывая сыну следовать за собой.       Клод низко склонял голову и молча плёлся в отцовский кабинет. Когда розга со свистом опускалась на его спину, оставляя на коже алую полосу, мальчик понимал, что его карают не за разбитые чашки и опрокинутые чернильницы, а за неприкрытый мятеж. Последствия подобного воспитания не заставили себя ждать. Боль с каждым разом производила на ребёнка всё меньше впечатления, вместо ожидаемой покорности вызывая лютое ожесточение. Вскоре он научился сдерживать крики и слёзы, чем приводил отца в ещё большее раздражение.       — Знаете в чём ваш главный порок, Клод? — вопрошал мэтр Фролло, примериваясь для очередного удара. — Вы считаете себя лучше других, не имея на то никаких оснований. И мой долг — избавить вас от этого опасного заблуждения.       Клод вздрагивал и закусывал рукав рубахи, заглушая сухие всхлипы. Он знал, что это не продлится вечно. Следовало лишь немного потерпеть. И он воспитывал в себе терпение, всё сильнее сжимая кулаки и умоляя Господа укрепить его решимость. Он больше не собирался трусливо прятаться и молча смотреть на творящееся зло. Он должен был стать сильным, чтобы разом прекратить их с матерью страдания. И для этого Клоду требовался союзник.       Выбор мальчика пал на управляющего Матье. Это был немолодой, но крепкий мужчина, державшийся с достоинством человека, знавшего себе цену, но не желающего кичиться ею. Он служил мэтру Фролло уже много лет и выполнял не только обязанности управляющего, но и охранника. Клод хорошо помнил, как однажды слёг с тяжёлой простудой и по настоянию медика был лишён книг, так как от умственного напряжения усиливался жар. Прикованный к постели и оторванный от любимого занятия, мальчик изнывал от скуки, и тогда суровый слуга иногда развлекал его тем, что ловко метал нож в принесённую по случаю разделочную доску. Клод завороженно следил за тем, как лезвие серебряной молнией мелькает в узловатых пальцах Матье, выписывая невероятные фигуры, и безошибочно вонзается в нанесённые чернилами метки.       Однажды, после особенно жестокого наказания, которому подверг его отец, Клод решился на откровенный разговор с управляющим.       — Ты ведь был солдатом. Луиза говорила нашей кухарке, что ты убил много людей.       Матье, занятый чисткой большого медного котла, бросил на него тяжёлый взгляд исподлобья.       — Этой дурёхе нужно получше следить за языком. А вам поменьше отираться возле кухни, слушая пустую трескотню, — проворчал он.       Клод предпочёл пропустить это замечание мимо ушей и сразу перешёл к тому, что его интересовало:       — Научи меня сражаться.       Мужчина криво усмехнулся и покачал седой головой:       — Ваш отец не одобрит подобных уроков. Будущему адвокату ни к чему умение махать кулаками.       — Я не собираюсь становиться адвокатом, — отчеканил Клод. — Так ты научишь меня?       — Я уже не молод, господин. И вряд ли смогу быть вам полезен.       — Боишься, что отец узнает и выставит тебя вон? — грозно спросил Клод.       Управляющий отложил в сторону недочищенную посудину и устало воззрился на маленького упрямца.       — Дело не в этом.       — Значит, считаешь меня слабаком и не желаешь возиться, — сухо бросил мальчик и, зло тряхнув непослушными кудрями, решительно заявил: — Хорошо! Буду каждый день ходить к рынку и задирать уличных мальчишек. Может, хоть так я чему-то научусь.       Матье закатил глаза, явно жалея, что не может последовать армейской привычке ввернуть крепкое словцо.       — Крест честной! За что мне это? Эти крысёныши прибьют вас в первой же стычке.       — И пусть!       — Если вам не жаль себя, то подумайте о своей несчастной матушке!       Клод посмотрел на старого солдата долгим взглядом, и тот мог поклясться, что в глубине карих глаз мальчика вспыхнул зловещий алый огонёк. Видит Бог, Матье любил этого не по годам серьёзного и сообразительного парнишку, но иной раз юный господин не на шутку пугал его.       — Я думаю о ней каждый день.       Клод резко развернулся и размашистым шагом направился к дому. Матье смотрел ему вслед и мысленно проклинал себя на чём свет стоит — его не оставляло чувство смутной тревоги. На следующий день он обнаружил мальчика на конюшне — тот яростно кромсал толстый деревянный брус, подпиравший крышу, неизвестно откуда взявшимся ножом. Слуга покачал головой и, неслышно подкравшись сзади, поймал ребёнка за руку, ловко вырвав опасный предмет.       — Дайте сюда, пока не поранились!       Клод забился в его хватке, как пойманный в капкан волчонок.       — Пусти! Что тебе за дело? Ты всё равно не хочешь мне помогать! Плевать! Я и сам справлюсь!       Матье пришлось грозно тряхнуть его за плечи, заставляя замереть.       — Уймитесь! Пустая злоба ещё никого до добра не доводила. И нечего сверкать очами, сударь! То, что вы задумали, скверно. И никакими благими помыслами этого не оправдать.       Клод вновь попытался освободиться, но слуга решительно пресёк это намерение.       — Я возьмусь вас учить, если поклянётесь Господом и здоровьем мадам Фролло, что не станете творить глупости. По рукам?       Мальчик перестал вырываться и угрюмо кивнул. Удостоверившись, что упрямец успокоился, управляющий отпустил его и показал самую простую стойку. Клод старательно повторял все движения и покорно сносил придирки Матье, который довольно грубо одёргивал его, выставляя непослушное тело в правильное положение. Когда мальчик уже был готов упасть ничком и никогда не подниматься, старый негодяй счёл, что первый урок удался на славу. Подведя еле дышавшего Клода к корыту, Матье умыл его и очистил от налипшей соломы, после чего строго объявил:       — Три дня в неделю после вечернего благовеста на этом же месте. И упаси вас Создатель хоть раз опоздать. Никаких слёз и жалоб. Иначе всё прекратится тотчас. Это ясно?       Перед глазами Клода мелькали разноцветные пятна, а к горлу подступала тошнота, но он нашёл в себе силы кивнуть. С тех пор к располосованной розгами спине прибавились многочисленные синяки, горящие огнём мышцы и разбитые колени. Матье был безжалостен, но Клод ни разу не усомнился в своём решении. Белла лишь сокрушённо качала головой, завидев новые увечья сына, и молча обрабатывала их лечебной мазью собственного приготовления. Она ни разу не задала ему ни одного вопроса, и Клод понял, что она всё знает и уважает его выбор. Через несколько месяцев упорных тренировок он с удивлением обнаружил, что от его прежней неловкости не осталось и следа. Матье мог гордиться своим учеником.       Как то раз, после очередного занятия управляющий привычно усадил его в большую деревянную лохань, установленную на кухне, и принялся оттирать с таким тщанием, будто чистил скребницей шкуру коня. Клод морщился, но терпел. Он уже привык к этой медвежьей заботе. Когда Матье закончил и велел ему вылезти, мальчик вдруг решился задать давно терзавший его вопрос:       — Почему ты служишь отцу? Ты ведь опытный боец. К тому же обучен грамоте и умеешь вести хозяйство. Ты мог бы запросто наняться в любой богатый дом. Отец ведь до ужаса скуп. Я знаю, что наше ленное владение сейчас приносит почти вдвое больше, чем при братьях Пакле, и мог бы назначить тебе достойное жалование, если бы стал хозяином.       Матье криво усмехнулся и укутал взъерошенного Клода в покрывало. Мальчик пристально смотрел на него, безмолвно требуя ответа, и управляющий в очередной раз был вынужден покориться.       — Я многим обязан мэтру Фролло, — нехотя произнёс он, просушивая волосы юного господина куском хлопковой ткани. — Когда я только вернулся в Париж, то попал в довольно скверную историю. Мне грозила виселица, а он взялся меня защищать и выиграл дело. У меня в ту пору не было ни гроша, чтобы заплатить ему, и он принял меня в услужение. Так что не просите меня о том, что невозможно. Позвольте мне сохранить хотя бы остатки чести.       Клод вспыхнул, сбросив со своей головы широкую ладонь Матье:       — Как ты смеешь? Это подло! Я бы никогда не стал просить тебя! Я сам должен сделать это! Сам!        Матье быстро положил руку ему на затылок и притянул к себе, вынудив мальчика прижаться лбом к своему плечу.       — Простите меня. Я всего лишь старый дуралей, вообразивший невесть что.       Клод обиженно сопел, стараясь оттолкнуть его от себя, но бывший солдат был твёрдо намерен вернуть расположение своего строптивого ученика, для чего прибег к уже испытанной стратегии.       — Хотите, научу вас метать нож? — тоном главаря шайки, уговаривающего подельников напасть на королевский обоз, предложил он.       Клод замер, погружаясь в размышления. Выгода от приобретения такого полезного навыка была настолько бесспорной, что мальчик предусмотрительно решил наплевать на муки уязвлённой гордости.       — Хочу, — буркнул он и слегка боднул Матье, давая тому понять, что примирение состоялось.       С тех пор они никогда не говорили о мэтре Фролло, опасаясь касаться болезненной для обоих темы. Увлечённый новой наукой, Клод скоро оставил бессмысленные попытки задеть отца. Мальчик не смирился и не признал его власть над собой. Он попросту затаился. Пусть старик верит, что сломал его, превратил в раболепное ничтожество, готовое пресмыкаться и потакать любой прихоти. Когда он всё поймёт, будет поздно. В доме на улице Тиршап наконец воцарилось относительное спокойствие.       Накануне дня Успения Пресвятой Богородицы Клод читал, расположившись в малой зале. Нависавшая над головой тяжёлая столешница из массива дуба, накрытая плотной скатертью, давала ему приятное чувство защищённости. Это было последнее место, где его стали бы искать, и мальчик мог спокойно насладиться заинтересовавшей его книгой. Внезапно хлопнула дверь и послышались шаги. Сквозь небольшую прореху Клод увидел, как в комнату входят его родители. Жером ядовито ухмыльнулся и сделал приглашающий жест. Изабелла покорно последовала за ним. Мальчик притаился, подтянув к подбородку острые колени. Он упустил момент, когда можно было дать знать о своём присутствии, и теперь был вынужден смириться с неблаговидной ролью соглядатая. Мать остановилась у шкафа, скрестив руки на груди, будто заранее пыталась отгородиться от нависавшего над ней тёмной глыбой мужа.       — Что за спешка? Почему мы не могли поговорить в моей комнате?       — Потому что это дело слишком деликатно, чтобы стать достоянием чужих ушей.       С этими словами Жером показал жене небольшую склянку, наполненную неизвестной жидкостью.       — Извольте объясниться, мадам. Что это за снадобье?       Изабелла не проронила ни слова. Её волнение выдавали лишь дрожащие пальцы, комкавшие рукава платья. Мэтр Фролло поставил склянку на полку и вновь воззрился на супругу взглядом опытного дознавателя.       — Вы молчите? Что ж, мне и так известно, что это. Ваша служанка во всём призналась. Осталось лишь понять, зачем вы принимали его, находясь в законном браке?       — Затем, что более не желаю иметь детей от вас, — холодно произнесла гордая флорентийка. — Не желаю видеть, как вы станете истязать другие невинные создания, как истязаете несчастного мальчика!        — Мне кажется, вы не вполне откровенны со мной. Может, истинная причина в том, что вы хотите оставить меня без законных наследников, тем самым обеспечив своего ненаглядного бастарда?       — О чём вы говорите? Я не понимаю…       — Неужели? Я устал от вашей лжи, любезная супруга. Видит Бог, я долго терпел, но с меня довольно. Отвечайте немедленно, от кого вы прижили этого змеёныша?       — Как вы смеете?! Господь свидетель, я не знала ни одного мужчины, кроме вас!       Отец коротко размахнулся и дал матери две пощёчины. Клод выронил книгу и сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Белла, словно голубка, над чьим гнездом навис коршун, затрепетала, прижимаясь к стене.       — Говорите правду. Чей это сын?! — пробирающим до костей ледяным голосом велел мэтр Фролло.       Молодая женщина вскинула голову; на белоснежных щеках алели отпечатки ладоней.       — Чудовище! Будьте прокляты! Он ваш! Клянусь Девой Марией!       Жером криво усмехнулся и вцепился в волосы супруги, заставив её вскрикнуть.       — Сосуд греха! Как твой грязный язык смеет осквернять имя Богоматери?! Если ты сейчас же не скажешь правду, я утоплю твоего ублюдка в Сене! Кто его настоящий отец?       — Вы! Вы и никто иной! Ничтожный ревнивец! Пусть Господь покарает вас! Вы не заслуживаете такого сына! — презрительно бросила Изабелла.       Отец занёс руку для нового удара, но так и не смог осуществить свой жестокий замысел. Клод выпрыгнул из укрытия и вцепился в его запястье зубами. В слепой ярости он кидался с кулаками на отвратительного мерзавца, посмевшего причинить боль той, что была воплощением чистоты. Этот неожиданный натиск оказался столь свирепым и диким, что на мгновение заставил мэтра Фролло дрогнуть и попятиться, зажимая прокушенную руку. Почувствовав замешательство противника, Клод снова набросился на него, выкрикивая ломким от гнева голосом:       — Не смейте её трогать! Я убью вас! Убью!       Он был всерьёз намерен осуществить свои угрозы. Ненависть, владевшая им в этот роковой миг, окончательно победила страх. Человек, стоявший перед ним, был средоточием зла — корнем всех бед, — и мальчик желал его смерти. Но полный решимости дух был заключён в слабом теле восьмилетнего ребёнка. Опомнившись, отец отшвырнул его прочь, как котёнка. В следующее мгновение голову пронзила нестерпимая боль. Клод чувствовал, как по лицу течёт что-то горячее и липкое. Он задыхался от запаха ржавчины. Удары сыпались со всех сторон, и мальчик свернулся в клубок, делая слабое усилие защититься от побоев. Откуда-то издалека, словно сквозь водную толщу, доносились крики и плач Беллы. Клод ощущал странное спокойствие. Теперь он точно знал, чем заслужил немилость отца — тот просто не считал его своим и не было на земле силы, способной убедить его в обратном. Если Клод умрёт, то у мэтра Фролло больше не будет повода истязать жену, попрекая её ненавистным сыном. Чего стоит его никчёмная жизнь по сравнению с благополучием матери? Если он не может защитить её от жестокого зверя, зачем ему влачить своё жалкое существование? Последней мыслью, мелькнувшей в гаснущем сознании Клода, было ликование от того, что за своё преступление отец непременно отправится в ад, где получит по заслугам.       Весьма вероятно, что мэтр Фролло довёл бы начатое до конца, если бы не вмешался верный Матье, прибежавший на крики и оттащивший взбешённого хозяина от почти бездыханного мальчика. Неделю Клод провёл между жизнью и смертью. Даже приглашённые лекари не верили в счастливый исход, но благодаря стараниям Изабеллы, не отлучавшейся от постели сына, ему удалось оправиться. Если глава семейства и остался раздосадован выздоровлением наследника, то ничем этого не выказал. На некоторое время Жером будто забыл о существовании сына. Как только мальчик окреп настолько, что смог передвигаться без посторонней помощи, отец всё же навестил его, сухо уведомив, что Клод отправляется на полный пансион в коллеж Торши, где от него ждут успехов в учёбе и достойного поведения.       Незадолго до отъезда мать сделала ему королевский подарок — прекрасный кинжал тонкой миланской работы. Клод с немым восхищением провёл ладонью по украшенной аметистами рукояти и узкому трёхгранному лезвию с изысканной гравировкой. Детские пальцы старательно обвели каждую букву.       — Misericordia , — шёпотом прочёл Клод.       — Он принадлежал твоему деду. Это то немногое, что удалось сберечь, когда мой несчастный брат пускал по ветру имущество нашей семьи, — печально улыбнулась Изабелла. — Я не могла допустить, чтобы он достался человеку пустому и суетному. Теперь он вновь в достойных руках. Обещай, что будешь беречь его.       Клод поджал губы и, сокрушённо покачав головой, протянул клинок обратно.       — Я не могу его принять. Я ведь… не смог защитить тебя. Я трус, — дрогнувшим голосом произнёс он.       Мать притянула его к себе, заключая в объятья.       — Никогда не говори так, — строго велела она, переходя на итальянский. — Ты — настоящий мужчина. Сильный и храбрый. Не грусти. Мы расстаёмся ненадолго. Я буду часто навещать тебя.       Клод робко потёрся щекой о её плечо, с наслаждением вдыхая тонкий аромат розового масла.       — Я не грущу. Просто не хочу оставлять тебя одну. Он снова обидит тебя.       — Не беспокойся об этом. Он больше не посмеет. К тому же, со мной останется наш добрый друг Матье.       Клод нахмурился, но кивнул, соглашаясь с последним доводом.       — Я буду много учиться и работать, стану богатым и увезу тебя во Флоренцию, — пообещал он.       Изабелла просияла и расцеловала сына.       За годы ученичества Клод достиг определённого понимания со своим отцом. Он был образцовым молодым человеком — гордостью коллежа Торши и украшением любого учебного заведения на улице Сен-Жан-де-Бове. Его способности были высоко оценены самим Гильомом Шартье — епископом Парижским, в чьём подчинении находилось ленное владение Тиршап. Быть может, именно покровительство прелата сыграло решающую роль в установившемся между отцом и сыном согласии. Жером был убеждён, что его отпрыск окончательно покорился его воле. Клод не торопился рассеять это заблуждение — его до поры устраивали их новые отношения, исполненные прохладной вежливости.       Тем временем дела в адвокатской конторе шли всё хуже. С возрастом Жером Фролло начал терять былую хватку. Чрезмерная самоуверенность вкупе со склонностью к едкому сарказму привели к тому, что он неосмотрительно перешёл дорогу одному весьма злопамятному советнику Парламента, приходившемуся родственником хранителю королевской печати. Судебная практика мэтра Фролло стала чахнуть день ото дня, что не прибавило ему хороших манер. Склочный характер хозяина лена не редко служил причиной споров с арендаторами и, как следствие, сокращению ренты. Доходы таяли, и это прискорбное обстоятельство сказывалось на содержании Клода. К тому моменту, как ему исполнилось восемнадцать, и без того скудный поток положенных ему средств почти иссяк, но юноша едва ли обратил на это внимание. Назначенная четыре года назад стипендия от епископа пришлась весьма кстати. Впрочем, Клод уже и сам неплохо обеспечивал свои нужды, занимаясь репетиторством и ассистируя мэтру Гелену при Отель-Дьё. Однако разговор о его будущем всё же состоялся, заставив обоих участников наконец выложить карты на стол.       В тот вечер школяр по обыкновению присутствовал на еженедельном воскресном ужине, который посещал исключительно по просьбе матери, дабы усыпить бдительность отца и потешить его амбиции примерного семьянина. Сам Клод предпочитал видеться с Изабеллой во время отсутствия мэтра Фролло. Когда же семейство вынужденно воссоединялось, отец и сын обменивались ничего не значащими светскими любезностями и на том благополучно расставались до следующего воскресенья. Но на этот раз случилось непредвиденное. Жером явился много позже положенного и, не утруждая себя приветствием, привычным жестом велел сыну следовать за собой. Досадуя от того, что пришлось прервать рассказ о чудачествах аббата де Валя, так развеселивший Изабеллу, Клод неторопливо поднялся из-за стола и, поцеловав руку взволнованной матери, отправился вслед за мэтром Фролло.       Юноша поднимался по скрипучей лестнице позади отца, наблюдая за тем, как тот тяжело дышит, то и дело нервно постукивая хлыстом по голенищу высокого сапога. В таком возрасте следовало задуматься о том, чтобы отказаться от верховой езды, но старый лис был слишком горд для того, чтобы признать очевидное. В последнее время он сильно сдал, и молодой человек искренне надеялся, что дьявол вскорости утащит эту развалину в пекло. Клод уже давно не стыдился подобных мыслей — он слишком устал от роли смиренного отрока.       Оказавшись в кабинете, отец широким шагом подошёл к столу и небрежно бросил на него хлыст. Устроившись в кресле, он уставился на сына своим знаменитым змеиным взором. Клоду быстро прискучило это подражание коварной Горгоне, и он первым нарушил молчание:       — Как поживаете, мессир? Смею надеяться, что вы пребываете в добром здравии.       Мэтр Фролло презрительно скривил губы:       — Не утруждайтесь разыгрывать сыновью любовь, сударь. Полагаю, эта комедия порядком надоела нам обоим.       Клод чуть склонил голову в знак того, что внимательно слушает.       — Я позвал вас с тем, чтобы наконец определить вашу будущность, — продолжил отец. — Мне надоело наблюдать, как вы растрачиваете себя, изучая возмутительный вздор. Чего только стоят ваши занятия у этого шарлатана д'Эпара! Сегодня я имел серьёзный разговор с епископом, и он уверил меня, что будет счастлив способствовать вашему назначению на должность помощника прокурора духовного суда.       — В таком случае передайте его преосвященству, что я безмерно благодарен за его участие и щедрость, но не намерен связывать свою жизнь с юриспруденцией. Я не чувствую в себе призвания к судейству.       — Любопытно. И когда же вы успели прийти к таким выводам? — обманчиво мягко поинтересовался мэтр Фролло.       Юноша небрежно пожал плечами.       — Довольно давно. Право, отец, я думал, вы знаете. Что сталось с вашей знаменитой проницательностью?       Жером хищно сузил колючие глаза и резко подался вперёд, угрожающе нависнув над столом.       — Вы, может быть, вообразили, что дождётесь моей кончины и спокойно наложите лапу на состояние нашей семьи? Спешу вас огорчить — два месяца назад я полностью заложил лен Тиршап и все прилегающие к нему земли, а вырученные деньги отдал в рост под проценты.        — Значит, слухи о том, что ваша адвокатская практика перестала быть выгодной — это вовсе не слухи. Мне искренне жаль, что всё так обернулось.       — Избавьте меня от вашей жалости. От неё нет толку, впрочем, как и от вас.       — Благодарю за откровенность, — усмехнулся Клод. — Рад, что вы наконец нашли в себе смелость открыто выразить свои чувства. Теперь я с чистым сердцем могу сообщить, что более не нуждаюсь ни в вашей поддержке, которой я, к слову, никогда не получал, ни в милостях монсеньора Шартье. Надеюсь, ваша затея с вложением окажется удачной. Небеса не могут быть так жестоки, чтобы и это ваше начинание пошло прахом, как все прочие. С этого мгновения вы навсегда избавлены от утомительной необходимости нести ответственность за мои поступки. Пусть моя судьба вас не тревожит — я определю её сам. Я также оставляю за собой право наносить визиты матушке в ваше отсутствие и заботиться о ней. Прощайте.       С этими словами Клод коротко поклонился и вышел из комнаты. Отец догнал его у самой лестницы и, больно вцепившись костлявыми пальцами в запястье, рывком развернул к себе. Потрясая перед невозмутимым лицом сына зажатым в кулаке хлыстом, он гневно воскликнул:       — Я с вами ещё не закончил! Вы, кажется, говорили о каких-то правах? Глупый щенок! В этом доме у вас нет никаких прав! Если вы не сделаете, что велю, я не стану выкупать лен обратно! А всё оставшееся имущество завещаю Церкви! Я ничего не оставлю ни вам, ни вашей драгоценной матери! После моей смерти вы станете нищими! Спесивые флорентийские выскочки! Ничтожные проходимцы! Вы не получите от меня ни одного паршивого денье!       — Этого и не требуется. Господь завещал нам жить трудами рук своих, и я последую этому завету. Мои умения были высоко оценены мэтром Геленом, и он предложил мне стать его постоянным помощником.       — Вы намерены позорить фамилию Фролло, сделавшись грошовым костоправом, марающим руки о вшивых бродяг? — свистящим шёпотом произнёс отец.       — О нет, мессир, я намерен её прославить так, как это никогда бы не удалось вам, — холодно отозвался Клод.       Жером в бешенстве замахнулся на непокорного сына хлыстом, но его рука была без труда перехвачена. Второй рукой Клод вцепился в горло отца и сжал его так, что тот захрипел. Юноша развернул его спиной к лестнице и подтолкнул к ступеням, твёрдо удерживая на самом краю. Хватило бы одного неловкого движения, чтобы старик сорвался вниз и сломал себе хребет.       — В вашем возрасте следует быть осторожней, — ровным голос произнёс Клод. — Даже лёгкое головокружение может стать причиной трагедии.       Жером выронил хлыст и попробовал оттолкнуть сына, но с ужасом понял, что не может сдвинуть того ни на волос. Клод, такой же высокий, как он сам, был шире в плечах и намного крепче физически. Сухие пальцы старика беспомощно шарили по запястью юноши, бессильные разжать стальную хватку, он надсадно сипел, пытаясь ухватить спасительные крохи воздуха помертвевшими губами. Клод молча наблюдал за ним. Отец заглянул в его глаза и с пугающей ясностью увидел в их глубине тот самый зловещий огонь, которым в минуты особого душевного смятения горел и его взор. Он зачарованно смотрел на отражение собственных гнева и злобы, возведённых в недосягаемый абсолют, в пламенную бездну неотвратимого. Ему вдруг открылось, как страшно он заблуждался и, питаемый лишь смутными подозрениями, превратил кровь от крови своей в злейшего врага — человека более жестокого и непримиримого, чем он сам. В этот миг глава семейства Фролло окончательно принял своё поражение. А Клод представлял, как через секунду увидит его бездыханное тело у подножия лестницы, и ему хотелось смеяться. Безотчётно, дико и зло. Но он просто слегка улыбнулся, готовясь разжать пальцы.       — Клаудио, — раздался нежный, но решительный голос Изабеллы и её ладонь легла на напряжённое плечо сына. — Не нужно. Прошу тебя.       Юноша, не оборачиваясь, освободил одну руку и накрыл ею хрупкую кисть, погладив тонкие пальцы. Он медленно отступил, втягивая оглушённого близостью смерти Жерома обратно на площадку и отпустил его. Не сводя прожигающего насквозь взгляда с заходящегося кашлем, дрожащего отца, опирающегося о стену, Клод смиренно встал перед ним на колени.       — Мессир, благословите же моё начинание, — бархатным тоном попросил он и кротко склонил голову, замирая, точно лев перед святым Даниэлем.       Восстановив дыхание, мэтр Фролло грубо отпихнул сына и стремительно удалился в свой кабинет, яростно хлопнув дверью. Клод спокойно поднялся и подошёл к матери, смотревшей на него с тревогой и нежностью.       — Ты всё слышала? — спросил он.       Изабелла кивнула:       — Каждое слово. Я сразу поднялась следом за вами.       — Тогда почему?       — Потому что он и так достаточно наказан.       — Но ты бы стала свободной! — горячо возразил юноша. — Никто бы не узнал! Одно твоё слово и я…       Мать мягко прервала его, погладив по щеке.       — Нет. Я не желаю, чтобы ты запятнал себя грехом. Посмотри, куда привёл путь ненависти твоего отца. Это сломленный, озлобившийся человек, жизнь которого полна разочарования и горечи. Неужели такой судьбы ты хочешь? Насилие прежде всего бесчестит тех, кто творит его. Мой муж давно утратил право называться достойным человеком, но сегодня его подлость перешла все мыслимые границы. Я чувствовала, что он нарушит данное мне обещание и попытается запугать тебя. Какое счастье, что ты не поддался на его угрозы!       Клод растерялся:       — Какое обещание?       — Позволить тебе свободно распоряжаться своей жизнью, если я подарю ему наследника, — спокойно произнесла Изабелла. — Я жду ребёнка.       — Как?! После всего, что он сделал с тобой…       Мать заставила ошарашенного Клода наклониться и, ласково убрав спутанные чёрные пряди, коснулась губами его лба.       — Успокойся и послушай. Я заключила с ним сделку. Ребёнок в обмен на твоё благополучие. Он солгал, когда сказал, что заложил всё. Владение Мулен отписано тебе, и ты получишь его при любом исходе — бумаги хранятся у меня. Я хотела сделать тебе подарок к окончанию курса, но лучше отдам их сейчас. Никто не отнимет то, что принадлежит тебе по праву. Всё устроится. Верь мне, мой милый.       Клод взял её руки в свои и покрыл их поцелуями. Белла тепло улыбнулась ему и крепко обняла, гладя по спине.       — Клянусь, я позабочусь о тебе. О вас обоих, — твёрдо произнёс юноша.       Тогда он ещё не знал, как именно ему придётся исполнить эту клятву.