Открытая клетка

Глава 10

Священник и солдат — не одно и то же

***

      Эсмеральда всё чаще задумывалась о том, что её покойная тётка была совершенно права, говоря, что абсолютное счастье в этой жизни возможно лишь для полных дураков или законченных мерзавцев. Тётка была умнейшей женщиной и сейчас Эсмеральде очень не доставало её советов. Жизнь девушки разделилась надвое. Днём она порхала от радости, вдохновлённая переживаниями первой любви, но после захода солнца тряслась от страха, воображая себе всякие ужасы. С того самого дня, как зловещий монах снова появился перед ней на рынке Ле-Аль, он стал её преследовать. Каждый вечер негодяй являлся на Гревскую площадь точно к началу выступления и, возвышаясь над толпой, молча прожигал её ненавидящим взглядом. Его тёмные глаза, подсвеченные сполохами пламени от большого костра, казались распахнутыми вратами в преисподнюю. Эсмеральда пока удерживалась от позорного бегства, но самообладание её было на исходе. Её успокаивало только присутствие соплеменников, готовых в любой момент вступиться за неё. Но девушка всё яснее чувствовала, что даже это не остановит жуткого священника, задумай он навредить ей. Решив погубить кого-то, такие люди идут до конца.       На следующий вечер после злосчастного представления Эсмеральда, её братья и ещё несколько отчаянных цыган сидели в знаменитом разбойничьем кабаке Двора чудес, располагавшемся в подвале полуразрушенной дозорной башни. Дешёвые сальные свечи сильно чадили, давая больше гари, чем света. В огромном очаге горели, звучно потрескивая, поленья, сдобренные торфом. Кругом слышался неумолкающий хохот, отборная брань и надсадный рёв, исторгаемый глотками вдрызг пьяных бродяг. Попрошайки, расположившиеся за беспорядочно расставленными столами, смывали фальшивые язвы и разматывали спелёнатые грязными тряпками конечности. Тут же шла оживлённая карточная игра, а чуть дальше две воровки вцепились друг другу в волосы, не поделив храпящего прямо на заплёванном полу кавалера. Цыгане взирали на этот кишащий отбросами вертеп с выражением лёгкого пренебрежения.       Эсмеральда, переодетая в мужское платье, гордо восседала на шаткой скамье, по-восточному скрестив ноги в высоких сапогах, и занималась делом небывалой важности — подсчётом и дележом выручки с только что завершившегося дерзкого дела. Как ловко они надули этих индюков с конюшен при дворце Сен-Поль! Продажный слуга не соврал — лошади оказались чудо как хороши. Особенно тот вороной жеребец, который достался им её стараниями. Норовистый и горячий, он подпустил к себе только Эсмеральду. Девушка горько вздохнула, вспоминая великолепного скакуна. Такому не место под седлом какого-нибудь расфранченного богатенького слюнтяя. Этому прекрасному зверю были нужны простор и воля. Казалось, земля горит адским пламенем под его копытами. Кровь, подогретая быстрой скачкой и бешеным азартом, знакомым каждому умелому конокраду, ещё бурлила, жарко приливая к её щекам. Эсмеральда едва не принялась умолять Анхеля оставить коня, но вовремя сдержалась, вспомнив, что она давно не маленькая девочка, клянчащая у старшего брата сладости. Дело есть дело. Пришлось отвести лошадей к покупателю, как и было условлено.       Сейчас никто бы не узнал в щуплом и юрком цыганском мальчишке очаровательную плясунью, образ которой царил в откровенных мечтах многих парижских мужчин. Повязав голову платком, под которым прятались скрученные тугими жгутами косы, с лицом, густо перепачканным сажей, Эсмеральда имела вид лихой и грозный, ничуть не уступая в этом Анхелю, который и определил её в казначеи цыганской братии за особые заслуги. Тем временем означенная братия, ничуть не смущаясь присутствием вожака, потеряла всякий стыд и всеми силами стремилась вмешаться в процесс дележа, за что незамедлительно получала по рукам.       — Смилуйся, свет моих очей! — елейно увещевал девушку бывалый вор и отменный прохиндей Васко, подбираясь к ней на манер паука-сенокосца. — Добавь хоть пару денье! Пожалей немощного старика!       Плясунья поджала губы и обожгла ушлого цыгана негодующим взглядом, от которого тот горестно сник.       — Иисус и мать его Мария свидетели, что я воплощение милосердия! — веско произнесла она. — И именно поэтому не прибавлю тебе ни одного паршивого обола. Я не желаю, чтобы ты упился до смерти, бессовестный пройдоха!       Воспользовавшись возникшей перепалкой, Лачо, как достойный ученик Васко, попытался прибавить себе пару серебряных монет, но обрёл лишь звонкий шлепок по жаждущей пятерне.       — А ты куда, сын ехидны? — нежнейшим голоском поинтересовалась Эсмеральда.       — За своим, дочь жабы! — достойно ответствовал Лачо, готовясь предпринять новое покушение на заветную пригоршню.       — Уж не за то ли ты требуешь прибавки, раззява, что чуть не отхватил мне ухо?       — Скажи спасибо, что не отхватил! Вертеться надо ловчее! Хромая кобыла проворней тебя!       — Ах ты змеиное жало, свиное рыло, обезьяний хвост! В следующий раз я возьму на подмогу крота! Он всяко видит лучше!       Остальные цыгане притихли, отдавая должное красноречию пылких отроков. Лачо и Эсмеральда взирали друг на друга с непримиримостью кровников. Прищурившись, девушка подалась вперёд, склоняясь к самому лицу юноши, и без лишних слов боднула его в лоб. Не ожидавший такого вероломства, Лачо потерял равновесие и, коротко взмахнув руками, плюхнулся на пол под звучный хохот мужчин. Вспыхнув от обиды, мальчишка сжал кулаки, но Эсмеральда уже спрыгнула с лавки и примирительно протянула ему руку. Глядя на её озорную улыбку, Лачо немного поколебался и, надменно фыркнув, всё же обхватил доверчиво предложенную ладонь, мигом оказавшись на ногах.       — Болит? — спросил он, покаянно потупившись.       Эсмеральда коснулась пораненного уха, скрытого под платком, и покачала головой.       — Пустяк! Я сама виновата, что дёрнулась. А всё из-за этого кровопийцы, чтоб черти переколотили все стёкла в его ненаглядном соборе!       — Мерзкий колдун! — горячо поддержал её Лачо и привычно схватился за глиняную бусину, делая охранительный знак от сглаза. — Это он навёл на меня порчу! Клянусь могилой моего отца!       — О ком это вы судачите, голубки? — деловито вмешался Ферка, оторвавшись от кувшина с вином.       — Да всё о том же, — устало махнула рукой Эсмеральда. — Чувствую, не даст мне житья негодный поп.       Здоровяк решительно отставил опустевшую посудину и недобро усмехнулся:       — Было б о чём горевать! Ты только скажи, а уж мы этого святошу в два счёта в Сене утопим! Мешок на голову и к рыбам на дно.       — Ещё и тащить этакую оглоблю до реки! Прирезать его надо — дело верное! — кровожадно заявил Лачо, выразительно чиркнув пальцем по горлу.       — Лучше повесить, — возразил Анхель, хищно сверкнув белыми зубами. — Готов побиться об заклад, что преподобный ублюдок будет здорово смотреться в петле прямо перед входом в это почтенное заведение.       — А после в петлю угодим мы, — резко прервал его Васко. — Ты, баро, говори, да не заговаривайся. Это не какой-нибудь вшивый послушник, которого долго не хватятся, а второй викарий епископа! За такое самоуправство жирдяй д'Эстутвиль заставит весь табор плясать на подмостках Монфокона.       Повернувшись к Эсмеральде, он печально добавил:       — Прости, девочка, но это так.       Цыганка лишь понуро опустила голову, покорно принимая эти нехитрые доводы и втайне радуясь их справедливости. Сострадательная и отзывчивая по своей природе, она никому не желала мучений и смерти, даже такому отвратительному человеку, как этот страшный священник, который за каким-то дьяволом разом отсыпал ей столько золота, сколько она никогда не зарабатывала даже в самые урожайные месяцы. Видать, совсем тронулся умом, сидя взаперти в своём монастыре, а сумасшедших Эсмеральда искренне жалела, полагая такую долю самой страшной карой, посланной небесами. Про широкий жест священника она благоразумно умолчала — бог знает, что подумали бы дядя и братья. Монеты, надёжно спрятанные в поясе, обещали сытую жизнь в тепле и достатке. Завтра же можно купить тканей для платьев, хорошего сена для Джали, справить Лачо новые башмаки и впрок запастись травами у аптекаря. Оставшиеся средства можно приберечь на чёрный день, ибо нет на свете вещи более изменчивой, чем удача.       Но что же заставило архидьякона так перемениться к ней? Помимо воли девушка вновь и вновь возвращалась к той странной сцене, всё больше убеждаясь в том, что священник вовсе не собирался ей вредить. Его поведение напоминало пусть неловкую, но всё же заботу. Это открытие заставило Эсмеральду испугаться пуще прежнего. Кто знает, чего теперь может потребовать от неё этот бесноватый в обмен на свою щедрость. Девушку не покидало чувство, что поп затеял какую-то опасную игру, правил которой она не понимала.       Предчувствие её не обмануло. Весь декабрь окаянный монах рыскал вокруг, подбираясь всё ближе, словно волк, подкрадывающийся к овечьему стаду. Накануне Рождества терпение Эсмеральды лопнуло. По случаю праздника на Гревской площади поставили ярморочные балаганы. Цыгане тоже обзавелись своим шатром, где наскоро переодевались для представления. Туда и влетела перепуганная Эсмеральда, к вящему неудовольствию Анхеля, бесстыдно целовавшего изящные плечи утончённой голубоглазой блондинки. Девушку звали Манон и с недавних пор она прочно поселилась в сердце сына Матиаса, безжалостно потеснив прочих прелестниц.        Эсмеральда сильно смутилась и молнией метнулась в дальний угол шатра, ища спасения за большой корзиной с разноцветным тряпьём. Однако её манёвр не остался не замеченным для брата. Он с величайшим неудовольствием оторвался от прелестей подруги и, подойдя к корзине, слегка поддел её ногой.        — Плясать ты, видно, не собираешься?       Эсмеральда на мгновение высунулась из своего укрытия и нервно помотала головой:       — Не пойду, пока он там! Хоть режь меня! Не могу больше!       Произнеся это, девушка заползла обратно и для пущей убедительности натянула на голову шаль.        Анхель потёр лоб и сумрачно вздохнул:       — Вот же навязался на нашу голову, старый чёрт!       Манон подошла к молодому человеку и прильнула к его губам, предупреждая бурный поток негодования.       — Что за чёрт? Подать его сюда! Я с ним мигом разберусь.       Анхель сурово нахмурился и игриво прикусил её шею. Манон притворно вскрикнула.       — Я тебе разберусь, негодная! Знай своё место, женщина.       Белокурая красавица томно улыбнулась ему.       — Оно рядом с тобой, душа моя, — сладко проворковала она и, наградив цыгана новым страстным поцелуем, ловко вывернулась из его объятий.       Подойдя к Эсмеральде, она взяла её за локоток и, решительно вытащив из-за корзины, подвела к штопанному пологу.       — Ну-ка иди сюда, моя радость. Давай поглядим на твоего чёрта получше.       — Чего на него глядеть? Уже с души воротит от этого нетопыря! — сердито произнесла плясунья, со злостью уставившись на длинную, точно жердь, фигуру архидьякона, с ног до головы укутанную в чёрное.       Манон воззрилась на неё с тем сожалением, какое обычно сквозит во взгляде доброго горожанина, бросающего монетку в кружку убогого калеки.       — Милая малышка, не наряд красит мужчину. Если лишить всех важных господ их пышных одежд, сам король сделается ничем не лучше последнего голодранца.       — Чему ты её учишь, распутница? — вмешался Анхель.        Манон лишь легкомысленно отмахнулась:       — Помоги-ка ты Ферке занять публику, любезный друг. А мы сами разберёмся. Эти разговоры не для ушей вашего брата.       Анхель раздражённо хмыкнул, но, к удивлению Эсмеральды, подхватил валявшиеся на земле шпаги и спокойно вышел из шатра. Блондинка проводила его жгучим взглядом и доверительно обратилась к Эсмеральде:       — А теперь рассказывай всё как на духу! Ещё недавно ты храбрилась перед всеми, что в грош не ставишь противного монаха с его проклятьями, а теперь дрожишь, как заячий хвост! В чём дело?       Цыганка опасливо покосилась на полог, за которым только что скрылся брат, и, притянув подругу за рукав, горячо зашептала ей на ухо:       — Знаешь, откуда на самом деле свалилось на нас недавнее богатство? Прямо из рук этой чумы в рясе!       — Как? Неужто мы жируем на поповском золоте? Быть того не может! — громко ахнула бойкая прелестница, и плясунья тревожно шикнула на неё, заставляя понизить голос. Эта предосторожность не была лишней — пусть Анхель и не слышал их из-за гомона толпы, но кто-то из шнырявших у шатра цыганят вполне мог навострить уши, чтобы после огорошить своего предводителя удивительными новостями.       — Ещё как может! — горько отозвалась Эсмеральда и, подозрительно оглядевшись, снова зашептала: — Эти деньги мне дал проклятый святоша. Как бы счастлива я была, сделай это мой милый Феб! О небо, да кто угодно, только не этот лошалич! Пресвятая Дева, как я его боюсь! Он прогнал меня с Соборной площади! Грозил тюрьмой и прочими ужасами, если я ещё хоть раз попадусь ему на глаза! И вдруг сам заявляется и отваливает целое состояние. Клянусь памятью матери и тётки, здесь дело нечисто!       Закончив покаянную речь, цыганка с надеждой воззрилась на многоопытную наперсницу, погрузившуюся в глубокую задумчивость. Несмотря на ангельскую внешность, жизненный путь Манон не был устлан розами. Отец её был самым настоящим бароном, а мать — кухаркой в его особняке. Когда родитель внезапно преставился, его законная супруга вышвырнула живое свидетельство нанесённого ей оскорбления на улицу. Мать Манон не выдержала потрясения и вскоре умерла. Так в двенадцать лет девушка оказалась предоставлена сама себе. Судьба не была благосклонна к смешливой голубоглазой красавице. Сперва она привела её в бордель, а после уложила в придорожную канаву с перерезанным горлом, где её, полумёртвую, и нашли проезжавшие мимо цыгане. Чудо, что она вообще осталась жива.       Манон прервала размышления плясуньи, потянув её за рукав.       — Да, голубка! Похоже, крепко ты зацепила мессира чернокнижника, — язвительно усмехнулась она, но тут же серьёзно спросила: — Он пытался с тобой заговорить? Предлагал что-то?       — Хвала небесам, нет! — в ужасе воскликнула Эсмеральда. — Просто молча сунул монеты. И платок, чтоб остановить кровь, когда Лачо меня поранил. Но платок я выбросила — не выбрасывать же было и золото, будь оно неладно! С тех пор он торчит в толпе чуть ли не каждый день, как утопленник у запруды, и поджидает меня!       — Так пусть дождётся, — легкомысленно предложила блондинка.       Эсмеральда едва не поперхнулась от возмущения.       — Вот уж шиш! Ноги моей не будет там, где он! Вот вернётся мой Феб со смотра в Рюлли и задаст гадкому попу!       Услышав имя офицера, Манон раздражённо поморщилась и быстро развернула Эсмеральду лицом к площади, указывая пальцем на зловещего священника:       — Что попусту мечтать о рыцарях да принцах, моя прелесть? Разве ты не знаешь, что золотые доспехи вовсе не означают золотого сердца? Пусть ряса тебя не пугает. Ну, посмотри же скорей на этот профиль, с которого впору чеканить монеты. Посмотри на широкие плечи, на безупречную осанку. Посмотри на руки — они созданы для того, чтобы ласкать женщину, а не сжимать постылые чётки. А чего стоят эти глаза, тёмные, как сама ночь! О, клянусь Мадонной, под этими монашескими тряпками скрывается пекло!       Эсмеральда возмущённо вывернулась из покровительственных объятий хитроумной девицы.       — Ах ты бесстыжая сводня! Ты зачем мне его сватаешь?! Узнала про золото и разошлась? Раз этот вурдалак так запал тебе в душу, то и забирай его себе!       Манон жеманно повела плечами и сладко потянулась.       — Ох, коли б не твой милый братец, клянусь Пасхой, забрала бы! Видит Господь, такие мужчины не должны гнить в церкви, будто покойники в склепах Монфокона.       — Ты часом не ослепла? Да ты только глянь на его мерзкую харю! — горячо воскликнула плясунья. — У него не нос, а вороний клюв! Это же Галисийский маяк, шпиль Сен-Сюльпис! Если на его кончик поставить зажжённую свечу, её будет видно на сотню лье вокруг.       — А по-моему отличный нос! — возразила неугомонная блондинка. — У дворянина и должен быть такой. С королевским размахом. Не то что курносые пятачки немытых деревенщин!       — Ладно, пусть, — великодушно согласилась Эсмеральда. — Но как быть с плешью?       — Какой ещё плешью? — оторопела Манон.       Плясунья многозначительно похлопала себя ладонью по макушке.       — Да вот с этой! Которая у всех попов.       Блондинка на секунду вытаращила глаза и тут же залилась безудержным хохотом:       — Ой, не могу! Ну какая же ты дурочка — это прелесть! Пресвятая Дева, да разве ж это плешь? Вот у моего покойного папаши, чтоб его в аду черти грызли, была плешь. Макушка блестела, что начищенный медный таз! А это тонзура, глупенькая.       Эсмеральда обиженно насупилась. Отсмеявшись и утерев выступившие слёзы, Манон покровительственно погладила плясунью по голове.       — Эх, птаха! Ничего-то ты не смыслишь в мужчинах. Что солдат? Сегодня он есть, а завтра ушёл в поход. И в каждой таверне у него по девке. Завалит где-нибудь в амбаре, на прелой соломе и имени не спросит. Хорошо, если не наградит ублюдком.       — Не все такие! — упрямо буркнула Эсмеральда.       Манон только фыркнула:       — Не все, но многие. То ли дело попы! Самые верные кандидаты в любовники. И деньги водятся, и перины без клопов. Особенно у тех, что при высоком сане. Вот как твой обожатель.       Цыганка топнула ножкой, выражая гневный протест.       — И вовсе он не мой! Злюка! Ты опять смеёшься!       — Какой уж тут смех! — деланно возмутилась блондинка, пряча лукавую улыбку. — Или ты думаешь, что уличные пташки таскаются за ним по всему Ситэ лишь для того, чтобы полюбоваться на его горбатую обезьяну? Бедняжки крутятся волчком под самым его носом — уж и платьем заденут, и песней поддразнят, чуть ли не на шею бросятся! А ему, мерзавцу, и дела нет! Идёт мимо с таким видом, будто он святей всех апостолов вместе взятых. Уж на что обычно попы до нашей сестры охочи, да только не этот. А знаешь почему?       Голубоглазая бестия замолчала, хитро уставившись на цыганку, и та, изнывая от любопытства, сама принялась теребить рассказчицу:        — Ну, не томи! Говори скорей!       Манон коварно усмехнулась:       — Люди шепчутся, что архидьякону Фролло милей всего дьяволицы, которых он ночами призывает в своём логове на вершине Северной башни. И хромое чудовище он прижил с одной из них.       Эсмеральда вспыхнула:       — Фу, мерзость! Враньё это!       Манон нахмурилась и погрозила ей пальцем.       — Не скажи! Отчего по-твоему у нестарого ещё мужика полголовы седые? Всем известно, что в уплату за утехи чертовки пьют жизнь у связавшегося с ними! Вот и не надобно ему простых девок!       — Иные девки хуже любых чертей, — резонно возразила Эсмеральда. — Накинутся, как стая голодных собак! Да разве может скромный и благодетельный муж объять вот эдакое?       Тут плясунья хлопнулась на колени перед Манон с таким жаром, будто перед ней стоял сам кардинал Бурбонский в своей щегольской красной мантии, и молитвенно сложила ладони у острого выреза платья, имея вид одновременно невинный и обольстительный.       — Ах отче, исповедуйте меня, ибо я грешна! О, как я грешна! — с безудержной страстью в голосе залепетала она, уморительно закатывая глаза.        Манон сперва удивлённо вскинула брови, но тут же заразительно рассмеялась. Довольная удавшейся выходкой, Эсмеральда вскочила и, взяв подругу за руки, закружилась вместе с ней по шатру, вторя её смеху. Кто бы мог подумать, что легкомысленные сплетни и глупые чудачества окажутся лучшим лекарством от страха?       — Вот так штука, вот так штука! Вот так штука — пойман бес! — хором запели девушки.       Прервав вращение, Эсмеральда клюнула Манон в щёку и выпорхнула наружу ураганом струящейся ткани и золотых блёсток. Толпа тут же взорвалась радостным гулом, приветствуя свою любимицу. Блондинка подошла к пологу, внимательно разглядывая происходящее на улице. Её пристальный взгляд остановился на высоком священнике в чёрном плаще. Мужчина казался напряжённым, точно туго натянутая тетива, готовая лопнуть в любой момент. Он, не отрываясь, глядел на помост, где уже вовсю плясала маленькая цыганка. Манон задумчиво погладила свою длинную шею, скользя кончиками пальцев по краям багрового шрама, протянувшегося наискось до самой ключицы, и, недоверчиво покачав головой, произнесла:       — Да... Сколько волка на цепи ни держи, а псом он не станет. Убей Бог, не пойму, отчего такие мужчины делаются священниками.