Открытая клетка

Глава 7

Кровь агнца

***

      К середине ноября страсти в душе Клода Фролло несколько улеглись. По крайней мере, он сам предпочитал считать именно так. Архидьякон твёрдо решил прекратить выслеживать плясунью, с головой погрузившись в многочисленные дела. Девушку следовало оставить в покое — их дороги больше не должны пересечься. Он не желал видеть, как его лучезарная грёза на поверку обернётся никчёмной пустышкой, ничем не отличающейся от прочих развязных уличных девиц, жадных до содержимого мужских кошельков. Пусть Эсмеральда запечатлеется в его памяти, как светлый образ подлинной чистоты. То, что кажется восхитительным на просторах фантазии, в реальности теряет весь лоск. Волшебная завеса, окутывающая одурманенный иллюзиями разум, спадает, обнажая уродливую суть всех вещей. Некоторым мечтам не должно претворяться в жизнь.       Первое время Фролло не находил себе места и, едва покончив со своими обязанностями, порывался вновь броситься на поиски прекрасной цыганки. Лишь неимоверным усилием воли ему удавалось подавить эти безрассудные стремления. Ему и без того хватало забот, чтобы усугублять своё положение ещё и безнадёжной влюблённостью. Поддерживаемый этой здравой мыслью, он добился епископского запрета на любые выступления фигляров на Соборной площади. Однако эта мера оказалась излишней — девушка вняла предупреждению и больше не появлялась. Клод счёл это благим знаком. Не имея возможности видеть её и времени думать о ней, он постепенно успокоился. Но спокойствие его продлилось недолго.       Первым предвестником надвигающегося бедствия послужило появление на ступенях собора ещё одного бесспорного разочарования его жизни. Оно имело вид высокого и тощего молодого человека в куцем плаще и звалось Пьером Гренгуаром. Он нервно переминался с ноги на ногу и комкал в руках мышиного цвета шапку. Заметив идущего ему навстречу хмурого священника, молодой человек расплылся в радостной и немного виноватой улыбке.        — Учитель, как я рад видеть вас в добром здравии!        Фролло тяжело вздохнул. Было очевидно, что Господь вновь решил испытать своего недостойного слугу на предмет долготерпения и смирения, ибо именно эти качества с завидным постоянством проверял на прочность его бывший ученик.       — Взаимно, мэтр Гренгуар. Простите, что заставил ждать. Что привело вас обратно в Париж? Я полагал, что вы неплохо устроились в Орлеане при конторе мэтра Гишара.       Пьер неловко развёл руками, продолжая виновато улыбаться.       — Увы, ваше высокопреподобие, я не внял вашим мудрым советам и оставил показавшуюся мне слишком пресной долю помощника нотариуса, став предводителем труппы комедиантов. К чему лицемерить? Esse quam videri — вот мой девиз. Я не создан для рутины, ведь душа моя всецело преданна искусству. Сперва дела шли превосходно, пока со мной была моя муза. О, что это была за женщина, мэтр! Сам Аристотель счёл бы высшим наслаждением прокатить её на своей спине вместо Кампаспы. Союз моего творческого дарования и её блестящей игры неизменно вызывал восторги толпы. Но со временем алчность избалованной кокетки возобладала над актёрским талантом моей спутницы. Суровая правда жизни такова, что подобных красавиц редко прельщает мудрость философа — их влекут вещи куда более приземлённые. И мне было суждено испить горькую чашу унижения. Мягкая перина зажиточного мясника показалась ей предпочтительней тощего тюфяка бедного поэта. Вероломная! А ведь я мог прославить её имя в веках, вписав его на страницы моих пьес.       Фролло потёр переносицу, старательно сдерживая раздражение. Он смотрел на долговязого белобрысого олуха в жалких обносках и с сожалением вспоминал замёрзшего, полуживого от голода и побоев мальчишку, подобранного им десять лет назад на этих же ступенях. Стоило откармливать и отмывать это ходячее недоразумение, учить его латыни, греческому, риторике, философии и основам юриспруденции, чтобы он сделался нищим рифмоплётом! А ведь Пьер подавал большие надежды — у него была поистине феноменальная память. Клод негодовал, не понимая, как можно растрачивать подобное сокровище, размениваясь на сочинение легкомысленных виршей вместо того, чтобы заниматься почтенным делом. Воистину, пути Господни неисповедимы!       — Всё это весьма прискорбно, однако не объясняет вашего нынешнего положения, — сказал он.       — Вы правы, как всегда, досточтимый мэтр, — горько вздохнул самопровозглашённый философ. — Златокудрая бестия не только разбила вдребезги моё доверчивое сердце, но и подчистую опустошила мой кошелёк. Из всех богатств у меня остались лишь знания. Однако хозяин моей комнатёнки, которому я задолжал за полгода, оказался человеком низким и не пожелал ждать, покуда я смогу обменять их на звонкие монеты. Этот крохобор остался глух к доводам разума и пригрозил мне долговой ямой. Пришлось спешно покинуть негостеприимный край. И вот я снова у вашего порога, дорогой учитель — окутанный не флёром славы, но дорожной пылью, с подмётками, просвечивающими, словно фонарное стекло.       Клод, уже некоторое время ощущавший медленно разгорающуюся в висках боль, поспешил перекрыть этот прорванный шлюз неуместного красноречия:       — Вам есть, где остановиться?       — Не беспокойтесь на этот счёт. Я снял небольшую квартирку на Складской улице. Правда, для этого мне пришлось продать мой экземпляр избранных речей Цицерона. Я очень надеюсь получить место писца в ближайшее время. Хотелось бы устроиться при Шатле или в контору какого-нибудь адвоката. Возможно ли это, как вы полагаете?       Наконец-то Пьер продрался сквозь дебри утомительных подробностей и благополучно добрался до сути.       — Вам требуется моё содействие? — прямо спросил Клод.       Бледные щёки поэта вспыхнули стыдливым румянцем.       — Нет, учитель, я не смею обременять вас! Я и без того злоупотребляю вашей добротой, явившись сюда, подобно блудному сыну. Но если бы вы сочли возможным направить меня в поисках достойной работы, я был бы счастлив!       В ответ на эти пышные любезности Фролло только обречённо кивнул. Как однажды едко подметил один хороший человек, Создатель назначил ему особое послушание, определив опекать всех бедствующих и гонимых, чем последние бессовестно пользовались. Непрошенное воспоминание отозвалось тупой болью в груди, словно от глубоко засевшей занозы, и Клод поспешил поскорее отогнать его.       — Я посмотрю, что можно сделать, — с холодной чопорностью произнёс он, жестом повелев Пьеру следовать за собой. — Идёмте. Расскажете, чем занимались, пока мы не виделись.       Гренгуар просиял и тут же поспешил приступить к истязанию предоставленных в его полное распоряжение архидьяконских ушей:       — Мэтр, я недавно закончил один труд и без ложной скромности могу сказать, что это замечательная вещь, которой я горжусь! Если вам угодно, я процитирую несколько любопытных пассажей…       Клоду не было угодно, но Пьер не оставил учителю ни единого шанса возразить, немедленно обрушив на него лавину витиеватых метафор, щедро пересыпанных историческими фактами. И Клод в очередной раз смирился. В течение последующего часа он был вынужден вникать в перипетии повествования о комете шестьдесят пятого года. Священник всегда считал себя человеком, не обделённым воображением, но даже он не представлял, что рассуждения о природе небесного тела и его влиянии на судьбу человечества можно растянуть на шестьсот страниц. Однако Пьер, да простит ему Бог, потому что потомки не простят совершенно точно, в этом преуспел. Впрочем, некоторые мысли были довольно занимательными и это несколько искупало излишне вычурную манеру изложения и его общую избыточность. Фролло вдруг обнаружил, что отчасти даже рад появлению нерадивого ученика, поскольку забота о нём служила очередным способом отвлечься от неподобающих мыслей о недоступной красавице. Чем больше у него будет дел, тем скорее позабудутся всякие нелепые метания — Клод знал это наверняка. И потому охотно взялся за устроение судьбы Гренгуара. Весьма кстати вспомнились недавние сетования прево о том, что он никак не может найти сговорчивого и непритязательного автора для написания эпиталамы в честь грядущей помолвки дофина и Маргариты Фландрской, а сроки поджимают. Вот и прекрасный случай помочь мессиру д'Эстутвилю с разрешением этой проблемы.       Гренгуар покинул учителя окрылённый и полный предвкушением великолепных перспектив. Клод же снова ощутил усталость и лёгкое раздражения, быстро сменившиеся сухим удовлетворением. Эти чувства были привычны и не несли в себе никакой опасности. Фролло выдохнул с облегчением, чуть щурясь от неожиданно яркого солнца. Всё возвращалось на круги своя. Однако болтовня Пьера заставила священника вспомнить о заканчивающейся настойке от головной боли. Как назло у него вышли нужные ингредиенты. Приободрённый хорошей погодой, Клод решил немного развеяться и пройтись до аптеки у Крытого рынка, а после заглянуть к брату. Решение это оказалось роковым.

***

      Несмотря на то, что конец осени ознаменовался затяжными дождями, Эсмеральда не унывала. Напротив, девушка чувствовала, что жизнь её налаживается. Выступления стали приносить хороший доход. Её всё чаще приглашали на торжества в дома зажиточных горожан. И это было очень кстати, ведь на улице ощутимо похолодало.       Прекрасный Феб не солгал и действительно разыскал её на следующий же день. Он стал часто посещать их представления. К неудовольствию братьев и особенно дяди, который не уставал предостерегать племянницу, в красках расписывая коварство благородных господ и ужасы, которые ждут девушку, не сумевшую сберечь свою честь. Но оно и понятно — кому из цыган понравится, когда рядом постоянно околачивается солдат. Да ещё и офицер. Эсмеральда безропотно выслушивала ворчливые наставления герцога и соглашалась с ними, но ничего не могла поделать со своим глупым сердцем, которое отчаянно стремилось к синеглазому рыцарю. Как же хорош он был в своих сверкающих доспехах! Словно грозный языческий бог из древних легенд, повергающий всех чудовищ одним ударом меча. Плясунья замирала, едва дыша от восторга, когда он бережно, но решительно притягивал её за талию и, легко поглаживая по спине, ласково смотрел на неё с высоты своего роста. В такие мгновения Эсмеральда сильно смущалась и неловко водила пальцем по узорам на его нагруднике. Она и сама понимала, что их союз невозможен. Феб — дворянин. Он обязан жениться на девушке своего круга — одной из тех белокожих надменных красавиц, разряженных в шелка и бархат. Она должна быть счастлива уже тем, что храбрый рыцарь не забыл маленькую бродяжку. Он всё никак не мог правильно произнести её имя, но так искренне при этом расстраивался и горячо клялся, что обязательно однажды с ним сладит, что Эсмеральда прощала ему. Офицер был всегда мил и любезен с ней, когда им удавалось поговорить после представления. Ему нравились дерзость плясуньи и её весёлые остроты. Он и сам любил посмеяться. Порой его шутки казались несколько грубоватыми, но это было понятно и ничуть не обидно — он все же был воином, а не изнеженным белоручкой. Мужчины, умеющие сражаться и видевшие смерть, черствеют душой. Эсмеральда, выросшая в окружении людей суровых и отчаянных, хорошо знала это. И потому не сердилась на своего героя.       Феб не раз намекал, что желал бы продолжить их знакомство. Эсмеральда одновременно и желала этого, и боялась. Конечно же, ей хотелось стать возлюбленной блистательного офицера. Жить в чудесном доме с цветами на окнах и стенами, увитыми лозами дикого винограда, готовить ужин, ожидая его со службы, и слушать рассказы о битве при Франш-Конте. Но эта дивная сказка непременно бы закончилась с появлением у Феба законной супруги. А становиться второй женщиной, к которой являются украдкой, таясь, точно конокрад в лунную ночь, Эсмеральда не хотела и не могла. Всё в её душе восставало против такой презренной доли. Она не собиралась делить любимого мужчину ни с кем. Он должен был принадлежать лишь ей одной. Иначе чем она лучше шлюх с улицы Глатиньи?       И потому она не давала воли чувствам. Если милый Феб и досадовал на неё, то ничем этого не выказывал. Он даже стал делать ей подарки. Правда, передавал их всегда тайком, с уличными мальчишками, которые тут же убегали прочь, ничего не объясняя. И это было правильно. Если бы королевского стрелка заподозрили в связи с цыганкой, его могли и разжаловать. Но как же радостно ей было от того, что её солнце думает о ней не меньше, чем она о нём! Эсмеральда каждый раз восхищалась, как ему удаётся подбирать такие славные вещицы: то изящную корзинку, наполненную марципанами, то алые шёлковые ленты, то расшитую золотой нитью шейную косынку. А последним подарком оказался новенький бубен — намного лучше того, что сломал страшный монах.       К счастью, жуткий священник, по милости которого им пришлось оставить Соборную площадь, больше не показывался. Хотя Эсмеральда уже совсем его не боялась. Ведь теперь у неё появился настоящий защитник, который легко сможет совладать с мерзким попом. Да её Феб в два счёта разберётся с этим негодяем, стоит ей только пожелать!       Будто проникнувшись расцветающим в её сердце пламенным чувством к прекрасному капитану, природа наконец сменила гнев на милость и после двух недель холодных дождей ниспослала солнечное утро. Даже птицы разразились легкомысленными весенними трелями, приветствуя нежданное тепло на пороге зимы, но Эсмеральду не покидало смутное ощущение тревоги. Её худшие опасения подтвердил Анхель, таскавшийся неизвестно где, вместо того, чтобы идти выступать с ней на Крытый рынок. Видно, этот самоуверенный паршивец опять впутался в очередную сомнительную затею. Мысленно попеняв старшему брату на расхлябанность и своеволие, плясунья решительно растолкала безмятежно храпящего в герцогском шатре Лачо и объявила о его дебюте. Мальчишка попытался отвертеться, вперив полный отчаянной мольбы взор в рассевшегося чуть поодаль Матиаса, сосредоточенно подсчитывавшего их накопления, но коварный старик лишь молча бросил ему пояс с ножами и царственно махнул рукой, тем самым благословляя своего племянника. Повязав на запястье красную нить с бусиной-оберегом и призвав на помощь души предков, Лачо понуро поплёлся за Эсмеральдой. Оценив состояние своего спутника, девушка сманила с собой маленьких внуков гадальщицы Баваль — Зариту и Йону. Девочке достался бубен, а неугомонному мальчишке — Джали. Удовлетворённо оглядев свой пёстрый отряд, Эсмеральда сочла, что без выручки они не останутся даже, если Лачо наотрез откажется выступать.       И теперь они крутились посреди рыночной площади, на помосте с позорным столбом, налаживая деревянный щит для представления, и тихо перебрасывались друг с другом ободряющими словами, призванными скрыть их общую неуверенность. Народ всё прибывал, с интересом разглядывая молодых цыган. Многим зевакам Парижа уже успела полюбиться «Багряная пляска», и Эсмеральда была не намерена разочаровывать своих зрителей. Кошелёк, изрядно опустевший за две недели вынужденного безделья, лишь прибавлял ей решимости.       — Толпа-то какая! — тоскливо заметил Лачо. — То-то будет позору, если весь Париж увидит, как я выбью тебе глаз.       — Так постарайся не выбить! К этой субботе у меня должны быть оба, — строго заметила Эсмеральда. — Или ты позабыл, что на празднике в честь помолвки мессира д'Авенкура я буду представлять обольстительную сирену? А много ли ты видел одноглазых сирен, братец?       Лачо натянуто улыбнулся:       — Если промажу, ты станешь первой.       — Тогда не мажь! — отрезала девушка.       Занимавшие публику фокусами козочки Йона и Зарита с любопытством поглядывали в их сторону, пытаясь угадать, о чём идёт речь.       — Вилы дьявола мне под ребро! Только его тут не хватало! — зло выругался Лачо, устремив взгляд куда-то в толпу.       Эсмеральда подняла голову, следуя примеру младшего брата, и тихо застонала сквозь сжатые зубы. На пороге аптекарской лавки, располагавшейся прямо напротив помоста, стоял ненавистный монах. И надо же было этому чёрту явиться именно сегодня! Цыганке почудилось, что лазурное небо померкло и подёрнулось сизой пеленой.       — Проклятый вампир! — прошипел Лачо, поправляя пояс с ножами. Клянусь, это сын самого нечистого! У него не глаза, а угли! Не будет нам сегодня удачи. Уходить надо.       — Не мели чепухи! — одёрнула его Эсмеральда. — Ничего он нам не сделает. Сам парижский прево дозволил трубадурам и паяцам выступать на всех перекрёстках и рыночных площадях. Мы не на паперти и закон не нарушаем, так что пусть подавится своей злобой!       Лачо явно не разделял её уверенности, нервно кусая губы и сердито переминаясь с ноги на ногу. Цыганка решительно положила ладони ему на плечи:       — Слушай меня! Погляди хорошенько на этих зевак с толстыми кошельками. Только представь, сколько денье, су и лиардов сами идут к нам в руки. Так неужели ты хочешь упустить такой куш из-за того, что на нас пялится какой-то поганый поп? Я ни капли не боюсь этой развалины, и ты не вздумай! Клянусь небом, что будь он хоть сам дьявол во плоти, ему ни за что не встать между нами и звонкой монетой!       Глаза мальчишки, внимавшего её пламенной речи, словно верный солдат приказу маршала, загорелись лихим огнём, и он усмехнулся, ловко подкинув на ладони один из клинков. Девушка усмехнулась в ответ и, вскинув голову, дерзко посмотрела прямо на священника, всё так же стоявшего возле лавки. Тем лучше. Пусть знает, что его угрозы значат для неё не больше, чем комариный писк. Да, он может запретить ей танцевать на Соборной площади, но здесь его власть кончается.       Люди плотно обступили площадку, и Эсмеральда подала знак Зарите и Йоне. Девчушка завертела бубен на кончике пальца, а мальчик заиграл на окарине. Лачо встал у края помоста, нарочито небрежно отведя за спину руку с зажатым в ней ножом.       Первый клинок свистнул в воздухе и впился в доски там, где только что находилась ножка плясуньи. Эсмеральда проворно отступила и закружилась в такт ускоряющемуся ритму, вычерчивая собственным телом сложные узоры. Колокольчики, пришитые к подолу её алой юбки, задорно звенели, браслеты дробно стучали. Ещё несколько стальных молний пронеслись мимо, войдя в деревянный щит точно по контуру изгиба её поясницы. Выпрямившись, девушка вскинула правую руку над головой, и два кинжала, брошенные друг за другом, вонзились по обе стороны от её запястья так близко, что она ощутила прикосновение острой кромки к коже. Цыганка довольно улыбнулась, отметив, что монах сделался белее хлопковой простыни. Неужели так переживает, что нож настигнет её раньше, чем обещанные им ужасы? Не отводя взгляда от его лихорадочно блестящих глаз, девушка совершила текучее движение, пропуская мимо очередную порцию свистящих лезвий.       Толпа восторженно ахала, испуганно вздыхала и ободряюще гомонила. Поймав вдохновение, Эсмеральда отчаянно куражилась. Она была так уверенна и весела, что даже Лачо перестал осторожничать и дал себе волю. Мелодия делалась всё неистовей, а трюки становились всё рискованней. Цыганка превратилась в неудержимый вихрь, казалось, её маленькие ножки почти не касаются скрипучих досок. Горожане благополучно позабыли, зачем явились на рынок, и, раскрыв рты, наблюдали за творящимся на помосте необычным представлением. В то самое мгновение, когда дикая пляска подошла к своей кульминации, священник вдруг подался вперёд, срываясь с места. Эсмеральда, уже привыкшая к его каменной неподвижности, непроизвольно отшатнулась, на секунду сбиваясь с ритма. И этой секунды хватило, чтобы правое ухо обожгло болью. Последний кинжал всё же отведал её крови, но цыганка не дрогнула, завершив выступление изящным пируэтом, сорвавшим бурные овации.       Быстро прикрыв порез выбившимися из причёски локонами, Эсмеральда невозмутимо подала руку приблизившемуся Лачо и вместе с ним поклонилась рукоплещущей публике. Девушка чувствовала, как дрожит ладонь брата, и ободряюще пожала её. Юноша робко ответил и, выпустив её, ушёл собирать клинки. Плясунья спустилась с помоста и, приняв у подбежавшего Йоны чашу для подаяний, отправилась в толпу. Благодарные зрители не скупились на плату, звонко стучащую о помятые бока медной посудины. Горячая липкая струйка стекала по шее, до поры надёжно скрытая густыми волосами. Эсмеральда продолжала тепло улыбаться щедрой публике, когда в чашу упали пять золотых, гордо блеснувших поверх презренных медяков и благочинного серебра. Девушка удивлённо подняла глаза и оказалась лицом к лицу со своим гонителем, который невесомым жестом отвёл в сторону её волосы и бережно прижал к кровоточащей ране плотно сложенный платок. Эсмеральда вскинула руку, придерживая импровизированную повязку, и случайно дотронулась до его холодных пальцев. Священник поспешно отдёрнул ладонь, словно мимолётное прикосновение обожгло его калёным железом.       Несколько мгновений плясунья стояла, рассматривая его. Он ничуть не походил на того высохшего злобного старика, образ которого сложился в её голове после их первой встречи. Высокий и широкоплечий, он нависал над ней, словно осадная башня. Чётко очерченные скулы казались такими острыми, будто о них можно порезаться. Между угольно-чёрных дуг густых бровей пролегла вертикальная морщина, пересекающая высокий лоб, точно трещина мраморную плиту. Длинный нос с выраженной горбинкой и хищным рисунком крыльев придавал ещё большую значительность облику его обладателя. Губы были сомкнуты так плотно, что приходилось только гадать об их истинной форме и довольствоваться выражением общей непримиримости. Но больше всего поражали глаза — тёмные настолько, что радужку было невозможно отличить от зрачка, если бы не опоясывающее его тонкое кольцо того насыщенного оттенка жженой умбры, что был так любим лучшими итальянскими живописцами. Эти глаза напоминали то два колодца, таких глубоких, что царящий в их недрах мрак было не способно рассеять даже самое яркое солнце, то два пылающих кузнечных горна, рассыпающих искры. В них таинственным образом переплетались холод обсидиана и жар костра, собранность тигра, изготовившегося к прыжку, и растерянность застигнутого врасплох оленя. И эта двойственность, невозможность склониться к одному состоянию, вызывала безотчётный, почти суеверный ужас.       Опомнившись, девушка выронила злосчастный платок на мостовую и стремительно попятилась, словно у её ног вилась ядовитая гадина. Священник не двинулся с места. Прижав к груди чашу с заработком, как горячо любимого первенца, Эсмеральда опрометью бросилась прочь с площади. Лачо, успевший приторочить клинки к поясу, свистнул возившимся с козочкой цыганятам, и вся компания последовала за своей предводительницей. Девушка неслась, не разбирая дороги, проклиная себя за постыдную слабость, но ничего не могла поделать с животным страхом, охватившим всё её существо от одного взгляда священника. Казалось, что за ней гонится чудовищный зверь. Ей мерещилось хриплое дыхание, обжигающее затылок, и длинные клыки, готовые вцепиться в горло. Раскрасневшийся от бешеного бега Лачо настиг её только через три улицы, и выбившаяся из сил Эсмеральда уткнулась в его плечо.       В общей суматохе, вызванной бегством цыганской ребятни, никто не заметил, как архидьякон Жозасский скрылся в одном из многочисленных переулков, комкая в кулаке обагрённый кровью юной плясуньи платок.

***

      Фролло стоял, прижимаясь пылающим лбом к холодной каменной стене, смутно припоминая, что он должен был куда-то пойти и что-то сделать, но эти здравые мысли уносило бурлящим потоком образов столь ярких и волнующих, что сопротивляться им было невозможно. Жалкий гордец, напрасно он считал себя исцелившимся! Хватило одного взгляда, чтобы наваждение вернулось, нахлынув с ещё большей, разрушительной силой. Клод представлял, как берёт свою прекрасную мучительницу за руку и увлекает в лабиринт улиц, где, отыскав укромный уголок, заключает её в объятья и ласково целует пораненное ушко. Он вспоминал дрожащие на изящной мочке крупные алые капли и умирал от желания коснуться их губами, ощутив пьянящий солоновато-стальной вкус. В тот миг Клод хотел подхватить недосягаемое египетское сокровище на руки и унести подальше от толпы, надёжно укрыв от алчущих взглядов. Негодная девчонка! Как можно так рисковать? От мысли, что могло произойти, если бы нож пришёлся на несколько дюймов левее, у архидьякона потемнело в глазах. Видит Господь, он бы немедленно отдал отчаянной красавице всё, чем владеет, лишь бы ей больше никогда не пришлось заниматься этим опасным ремеслом.       Внезапно Клода озарило. Только что он добровольно и без колебаний вручил все деньги, предназначавшиеся для Жеана, хитрой маленькой оборванке. И хуже всего было понимание, что он готов совершить нечто и вовсе безумное лишь за один благосклонный взгляд этой чертовки. О, как она смотрела! У простых цыганок не бывает таких глаз — глубоких, чарующих омутов цвета соблазна. В этих глазах таились обещание неземного блаженства и неискупимый грех. Они напоминали ему о густых лесах Бретани, где в самой чаще встречались поляны, покрытые сочной изумрудно-зелёной травой, так и манившей прогуляться по ней, но стоило путнику шагнуть на этот сотканный самой природой ковёр, как под ним раскрывалась бездонная пасть трясины, в мгновение ока утягивающая несчастного в свои тёмные недра. Однако Клод, зная обо всём, был готов не просто сделать этот шаг, но нестись навстречу собственной смерти галопом. Стоило плясунье только поманить его, и он бы нарушил все священные обеты, пошёл бы на любое преступление ради одной лишь призрачной возможности быть рядом с ней.       Фролло яростно тряхнул головой, будто пытался сбросить с себя невидимую сеть, опутавшую его, как паучья тенета беспомощную муху. Ни одной обычной женщине не под силу так затуманить разум! Эта проклятая девка — творение сатаны, посланное ему на погибель. Не даром она смотрела лишь на него, извиваясь в своём демоническом танце. И Клод, презрев чувство стыда и голос рассудка, был готов пасть к её ногам, целовать край пёстрой юбки и молиться грязной попрошайке, словно святыне. Что это, как не ворожба? Одна ведьма так же околдовала Бруно Аста, но он смог избавиться от её чар, преодолев искушение и предав пособницу дьявола огню. Морок необходимо рассеять. Архидьякон посмотрел на зажатый в кулаке платок, перепачканный алым, и зловеще усмехнулся. Какой бы сверхъестественной властью ни обладала темноволосая чаровница, в её жилах текла самая обычная кровь, и она была так же смертна, как и все прочие.