Девочка и меч

Королева Иксквина улыбнулась и несколько раз хлопнула в ладони. Люди вокруг нее возликовали, а умащенные маслом рабы поспешили к ее ложе. Они несли ей выигрыш, собранный со всей арены. Драгоценные камни, золотые и серебряные монеты, украшения и изысканное оружие ставили мужчины. Отрезы шелковой ткани, бутыли благовоний, шкатулки специй и кувшины драгоценных иноземных вин добавляли к выигрышу женщины. — Надеюсь, я смогу отыграть его у тебя обратно, — король-жрец Ксимаквин последним швырнул на поднос великолепный кинжал из акульего зуба, — матушка. — Не думаю, — Иксквина даже не глядела на него. — За два года мою фаворитку так никому и не удалось победить. — Отобрать бы у нее колдовской клинок, — одна из принцесс прижалась к плечу короля-жреца. — Посмотрим, как тогда она будет! — Ты и сама знаешь, — холодно прервала ее королева. — Что забрать клинок у нее получится, только убив. А я пока не готова лишаться своей лучшей воительницы. — Это уже становится скучно! — рявкнул король-жрец. — Матушка, каждый бой, на который ты решаешь прийти со своей северной псиной, заканчивается твоей победой. Люди скоро перестанут ставить на кого-то еще, и ставки потеряют смысл. — Да ну? — королева собрала пригоршню золотых монет и швырнула в толпу под ложей. Люди радостно закричали, прославляя добрую королеву, и бросились собирать ее дары. — Никто не мог подумать, что она выстоит против трех колесниц. — В следующий раз, — король-жрец откинулся обратно на лежанку, в объятие трех любимых принцесс. — Пусть сражается с трубачом. — Не глупи, — королева обернулась к нему — впервые за бой. — Ты ведь не можешь говорить о тех чудищах из легенд. — Почему это из легенд? Когда море не было таким глубоким, они вплавь добирались до островов наших врагов, и мы крушили их крепостные стены, и топтали их армии… Жаль, что эти красавцы почти перевелись. Но за пределами столицы хотя бы одного отыщут, если я прикажу! — Эта арена не предназначена для трубача. — Уберем людей с первых рядов, — отмахнулся король-жрец, неохотно выпуская из зубов нижнюю губу младшей принцессы. — Матушка, мы и так пошли тебе на уступки с этой твоей новой забавой. Пускай же она забавляет не только тебя. — Не раньше, чем через месяц, — Иксквина взглянула с возвышения на маленькую фигурку посреди арены. Зрение стало подводить ее в последние годы, но даже так она видела красные разводы на грубой ткани чужой накидки. — Дай ей восстановиться. — Как тебе угодно, — промычал король-жрец, почти не отрываясь от молочной груди недавно родившей принцессы. — Сделай-ка так еще раз… Пошире, пошире! — Ты отвратителен, — Иксквина скривила губы, поднимаясь со своего места без помощи слуги. — Твой брат бы… — Мой брат разочаровал богов и народ, потому что слишком полюбил блудницу Трехликой стервы, — столкнув принцессу со своих коленей, король рывком сел и снизу вверх поглядел на Иксквину. — И ты страдаешь той же пагубной привычкой, матушка. — Я всего лишь выигрываю ставки, — тонко улыбнулась королева. — А твой брат не угодил тебе, а не богам. И ты воспользовался жрицей как предлогом… — Осторожнее… — глаза короля сверкнули. — Зачем? Ты и меня убьешь? — выгнула бровь королева — тонкие цепочки проколов мелодично зазвенели. — Тогда народ тебя просто растерзает. Твоего брата любили слишком сильно, но иноземная принцесса разочаровала любивших его. Тебя не любит никто. Тебя терпят, потому что ты мой сын. Не дожидаясь ответа, Иксквина вышла из ложи. — Госпожа, — не поднимая глаз, за ней выбежал евнух-прислужник. — Паланкин еще не подали… — К демонам паланкин, — королева прошла через толпу, с почтительным ропотом расступавшуюся перед ней. — В отличие от нашего дражайшего короля, я еще не настолько растолстела, чтобы нуждаться в носилках. Люди вокруг нее несмело загудели — ее шутка им понравилась, хоть и была слишком крамольной. Подтянув подол юбки, королева начала спускаться к арене. — Мвавита! — «волчица», как прозвали северянку зрители боев. Королева простерла руку над ареной. — Невиданно и неслыханно, чтобы конный проиграл пешему. Но ты смогла одолеть трех колесничих, твердо стоя на земле. Раны твои — награда, угодная богам. Кровь твоя — священна, ибо лишь избранным боги даруют столько побед. За то, что ты проливаешь священную кровь на алтарный песок, я желаю наградить тебя. Довольно тебе томиться в клетках под ареной, избранница богов. Собственные покои ждут тебя в храме-дворце! «Поближе к моей страже, — улыбнулась королева, оглушенная восторженным ревом вокруг себя. — Чтобы Ксимаквину сложнее было добраться до тебя». Она поглядела вниз, с высоты в три человеческих роста. На песок, ржаво-бурый — как засохшая кровь, как вообще любая земля их страны: скудная, рождающая мало хлебов, но много отважных воинов. На маленькую, такую хрупкую на контрасте с громоздкими колесницами и лошадьми фигурку. Иксквина знала: Мвавита не поняла ни слова из того, что она сказала. Слишком гордая. Слишком сильно их ненавидит. Девочка не выучила и пары слов, хотя Иксквина пыталась ее учить. На ее бледном задранном лице читалась злобная тревога. Интересно, чего она боится? Любой другой воин давно бы рухнул на колени, вознося благодарность королеве. Но Мвавита молчала — всегда молчала и никогда не проявляла и толики благодарности. Иксквина на нее не злилась. «Боишься, что я повелю отдать тебя в жертву богам? Да кто же подойдет к тебе, маленькая волчица, чтобы связать и понести на алтарь, как того требует обычай?» — Я сама сопровожу ее в новые покои, — сказала королева слуге. — Иначе она решит, что вы ее на заклание ведете, и кого-нибудь убьет. *** — Режь. Горло легло на лезвие меча. Тонкая сталь глубоко вдавилась в кожу. — Режь! Поворот головы — в одну сторону. Рывком — в другую. Как если бы кусок мяса сам постарался распилиться об нож. — Прошу тебя, Вейда! Тсия сжала пальцы на рукояти меча, руки задрожали от напряжения. — Я умоляю тебя! Сталь сквозь кожу достала до трахеи, и Тсия хрипло закашлялась. Меч исчез, она потеряла равновесие и с размаху ударилась ладонями об пол. Из глаз выбило слезы. Стоя на четвереньках, она зарычала и упала лбом на тростник, устилавший пол. — Тсия, — тихо позвала ее Вейдарель. — Уже близко. — Сколько лет прошло? — Тсия обернулась, сверкнув глазами. — Сколько лет ты кормишь меня обещаниями? — Королева благоволит тебе, — мягко напомнила Вейдарель. — Еще немного… — Старая извращенка, — Тсия села на полу, скрестив ноги перед собой. Пальцы стиснуты на коленях, зубы крепко сжаты — почти до скрипа. Тсия ненавидела ее. Королева не помиловала ее, но обрекла на долгую мучительную казнь. — Зачем она перетащила меня сюда? Что это вообще такое? — Это храм, — Вейдарель выглянула в узкое, слишком узкое, чтобы выброситься через него — Тсия пробовала — окно. — Видимо, твои победы сочли знаком божественного расположения. — Убей меня, — Тсия поднялась на ноги — не морщась, схватилась за перевязанный раненый бок. — Я устала. Я ненавижу… — Что ненавидишь? — Все здесь. — А как же Птичий Мост? — Вейдарель подошла к ней и осторожно обняла за шею. Тсия уронила голову на плечо Клинка. Зажмурилась. Ладонь Вейдарель легла на ее спутанные, коротко обрезанные волосы. — Они ведь ждут тебя… — Я не выберусь отсюда, — прошептала Тсия, сутулясь. — Я устала, Вейда. Это… Это как сражаться против бесчисленного войска. Только непонятно, за кого, против кого… Я умру тут. Состарюсь, мои руки ослабеют… Ты этого хочешь? — Ты учишься здесь, — Вейдарель коснулась губами ее уха — в верхней части мочка была надорвана дротиком, и Тсия поежилась от фантомной боли. — Ты бы никогда и нигде не получила такого опыта. А теперь умеешь биться одна против толпы, против лучников, против колесничих, зверей… — Они убьют меня, — протянула Тсия. — Изморят, утомят. Заставят сражаться с огнем. Не знаю. Они сумасшедшие, Вейда… — Королева не позволит тебя убить. — Да пусть лучше убьют, — Тсия выпрямилась и ощерилась. — Что ей от меня надо? Когда ее почти застрелили на берегах Рувэри — давным-давно, Тсия сбилась со счета, когда именно, — это королева приказала вместо смерти отправить ее на арену. Среди воителей с их смуглой, блестящей от масел кожей возникла она — высокая женщина с вихрем темных волос, с голой грудью, в проколах и тонких драгоценных цепях. Тогда она показалась молодой — лет тридцати, не больше. Со временем Тсия разглядела, что у королевы характерные угольно-черные глаза и горбатый нос, как у выходцев с острова Оттойи — острова грозового бога, свирепых воинов и главных союзников Рувэри. А еще — морщинки в уголках глаз и возрастные пятна на длинных руках. Королева была много старше, чем казалось со стороны — полсотни лет, а может, и больше, только заметить это было непросто. Когда ее золотая колесница возникла на побережье, окруженная, исколотая Тсия не поверила своим глазам. Она напомнила… Напомнила ей кое-кого. Теперь от этого сравнения во рту появился привкус горечи и тлена. Тсия не умела отбивать дротики мечом и постоянно двигаться в бою. Она обессилела от потери крови. Ее бы убили, и все закончилось. Никаких мучительных лет на арене, ночей на худой циновке на глинобитном полу, бессонных ночей, пока ее не стали помещать в отдельную яму — когда клали с другими воителями, постоянно приходилось отбиваться и кого-то убивать. Королева приказала оставить ей жизнь и загнать под арену. Тсия догадывалась, что она же придумала выставлять ее на бой со все более страшными врагами. — У меня все время что-то болит, — не дождавшись ответа Вейдарель, продолжила Тсия — тихим, надорванным голосом. Ее руки плотно сомкнулись вокруг талии Клинка. — Раны не успевают зажить до конца. Я привыкла терпеть… Не горбиться, не обращать внимания… Но мне больно, все время больно, как глухой звон над ухом… Я не понимаю их речь, я не вижу солнца, кроме солнца над ареной, я не вижу людей, кроме тех, которых убью, Вейда… Я не могу, не могу, не могу больше… — Тише, — Вейдарель обняла ее за голову и коснулась губами виска. Повела вниз, до уголка глаза. Наткнулась на соленую теплую слезу. — Ну, Тсия… — Умоляю тебя, — Тсия сжала пальцы на шелковых складках ее платья. — Я… — Мелия. Руя. Кто их защитит? — Вейдарель не дала ей отстраниться. — Пожалуйста, Тсия. Если не хочешь жить ради себя — или ради меня… — живи ради них. — Вейда… — протянула Тсия, но не успела закончить. Лязгнул засов, и тяжелую каменную дверь сдвинули с места. *** Меч лежал на полу — на два шага ближе к двери, чем была Мвавита. Волчонок стояла посреди комнаты, чуть сгорбившись и держась ладонью за бок. Сквозь грубую ткань накидки проступала кровь. Глаза Мвавиты сверкнули, она напружинилась… Раненая — успела бы добраться до клинка раньше охраны? Иксквина удержала поднос одной рукой, вскинула вторую — зазвенели, скатываясь до локтя, браслеты, — и приказала: — Закройте дверь. Охрана безропотно подчинилась. Они никогда не оспаривали ее приказов. Мвавита наклонилась — несколько вязких капель упали на тростник — обхватила рукоять меча и, опираясь на него, выпрямилась. Лезвие сверкнуло в свете масляных светильников, свистнул рассекаемый воздух. За спиной Иксквины забряцало оружие и босые ноги охранников скрипнули по глиняному полу. Они боялись Мвавиту — даже раненую. Им хорошо было известно: все, кто пытались отнять у нее меч, погибли. — Все хорошо, — Иксквина улыбнулась, вглядываясь в лицо девочки. Ее черты отличались грубостью: слишком узкие губы, слишком тяжелый подбородок и линии скул, жуткие черные глаза в обрамлении слишком светлых ресниц… И лихорадочный, надрывно-красный цвет щек. Северяне не привыкли к жаркому полуденному солнцу — они сгорали, даже если выходили под него совсем ненадолго. Вместо того чтобы впитать свет и стать бронзовой, их кожа слезала лохмотьями и сочилась бесцветным соком. — Меня она не тронет. Дверь за ее спиной с грохотом затворилась. В небольшой комнате стало темно: единственная масляная плошка давала слишком мало света. — Садись, — Иксквина указала рукой на узкую лежанку у стены. Намного лучше, чем то плоское холодное нечто, чем приходилось довольствоваться Мвавите прежде — в ямах под ареной. — Боги, ты ведь истекаешь кровью. Давай-давай. Она знала, что девочка не понимает ее, но напускала в голос нежности и ласки, как если бы говорила с капризным ребенком. — Я обработаю твои раны, — Иксквина сама прошла к лежанке, подобрала длинный подол и села, устанавливая поднос на коленях. Похлопала рядом с собой. — Будет болеть меньше. Мвавита соглашалась не всегда. Но пару раз ей было так плохо, что она могла только скалиться и сжимать пальцы на рукояти клинка. Конечно, если бы захотела — прирезала бы Иксквину на месте. Но не прирезала. — Тебе тут нравится? Мвавита молчала, разглядывая ее из противоположного угла комнаты. — Намного мягче циновки, правда? — ворковала Иксквина, поглаживая валик и покрывало из грубых растительных волокон. — Если бы ты не была такой дикой, мы бы принесли тебе сюда чего-нибудь: цветов, посуду, может, даже платья? Я бы хотела поглядеть на тебя в платье, но ты ведь свяжешь из него петлю и сделаешь что-нибудь ужасное, верно? Мвавита шумно выдохнула и перехватила меч в обе руки. Иксквина рассмеялась: — Я тебя раздражаю? Уж извини! — она поглядела девочке прямо в глаза. — Но я не могу просто так тебя оставить. Давай быстренько обработаем твои раны, и я уйду. Идет? Мвавита сделала несколько шагов назад и привалилась плечом к стене рядом с небольшим оконцем. Иксквина вздохнула и сжала пальцы на одеяле. Она видела, как девочке тяжело — даже просто стоять прямо. — Иди сюда, — позвала она снова и похлопала по лежанке рядом с собой. — Иди сюда, маленькая. Осталось совсем немного. Мвавита распахнула глаза, но ее взгляд упал не на Иксквину. Она вглядывалась в лезвие своего колдовского меча. Тонкие губы шевельнулись — Иксквина не расслышала ни звука. Но ей показалось, что острие клинка словно повело в ее сторону. По голой спине пробежали мурашки. Иксквина улыбнулась, снова сжимая в кулаке грубую ткань. «Она не навредит мне», — пришлось напомнить себе, чтобы унять страх. Если бы хотела, убила бы давно. Покачиваясь, Мвавита подошла. После сражения ее — по приказу Иксквины — отправили в купальни, так что теперь сквозь тяжелый сладкий дух крови доносились и другие запахи: резкий — щелочи, сладковатый и свежий — пены из мясистых стеблей агавы… Иксквина лично нарезала ее тонкими ломтиками для Мвавиты, опасаясь, что слуги по приказу Ксимаквина истыкают водянистую мякоть ядовитыми иглами. — Садись-садись, — королева на всякий случай отсела к самому краю лежанки и подобрала подол. Мвавита долго смотрела на нее сверху вниз — белки глаз выделялись на скрытом тенью лице. Лезвие клинка ловило отсветы маленького, трепещущего огонька. Иксквина глядела на нее снизу вверх, стараясь придать лицу выражение безмятежной доброжелательности. Острие клинка дрогнуло, и королева тоже дернулась. Уголок губ Мвавиты приподнялся. Она медленно села на дальний угол лежанки и привалилась виском к стене. Иксквина облегченно выдохнула и придвинулась к ней поближе. Отвела в сторону край накидки, открывая раненый бок — сквозь почти черные мазки свернувшейся крови проступала иссиня-белая кожа. Мвавита яростно прятала свое тело — и от взглядов, и от солнечных лучей. — Мечей и копий ты не боишься, — проворковала Иксквина, промакивая тряпицу в отваре миртового восковника — маленькой стойкой травы с острыми, будто припыленными, листками вдоль жесткого стебля. — А дротики и стрелы пропускаешь. Разве еще не научилась? На Оттойе таким отваром омывали лоно родившей женщины, чтобы избежать заражения, но и для обработки ран он подходил. Миртовый восковник не горел на коже и не причинял боли. Когда кто-то из ее трех беспокойных сыновей падал или пропускал удар в тренировочном бою, Иксквина никогда не брала маисовую водку для обработки их ран. И жрецам тоже своих детей не передавала — лечила так, как научили дома. Когда тряпица касалась краев рваной раны — наконечник зазубренной стрелы черкнул вдоль ребер, — Мвавита вздрагивала, но не издавала ни звука. Смыв всю кровь — пришлось дважды выплескивать воду из плошки в ведро и наполнять снова — Иксквина взялась за плотную тростниковую коробочку. — Будет больно, — предупредила она. — Да ты знаешь… Иксквина, забывшись, потянулась рукой ко лбу девочки. Хотела стряхнуть капельки пота, но та резко отстранилась. В коробке копошились муравьи-щипцы. Их маленькие тела венчали большие круглые головы с двумя длинными щипцами-челюстями. Укус их – болючий, а яд, будучи несмертельным для человека, убивал заразу, глубоко ушедшую в плоть. Ту, до которой даже восковник не мог добраться. Мвавита привычно вцепилась зубами в край накидки. Иксквина впервые за вечер коснулась кожи северянки пальцами — смуглыми на контрасте, хотя жителям Рувэри королева казалась светлокожей. Впрочем, местных это не удивляло. Союз Рувэри и Оттойи скрепляли монаршими браками каждые несколько поколений. А вот северян они видели лишь однажды — и это обернулось кровавой войной, в которой победить удалось едва-едва. Иксквина свела края раны вместе и приложила щелкающего жвалами муравья. Челюсти легко прошили кожу, насекомое как будто встало на голову, изогнуло маленькое тельце и ужалило; Мвавита слабо вздрогнула. Иксквина дождалась, когда муравей выпустит весь яд и выпрямится, подняв свой «хвост» вертикально — и тут же скрутила ему тельце. Мертвая голова осталась держать края раны. Это была кропотливая работа, похожая на низание бусин, а рана на теле Мвавиты — длинной и страшной. Света от плошки исходило слишком мало, да и глаза Иксквины видели не так зорко, как тридцать лет назад. Ей пришлось наклониться низко-низко, чтобы видеть, куда прикладывать муравья. Мвавита вздрогнула и оттолкнула ее — впервые на памяти королевы. Подобрала ноги, расширила глаза… Иксквина в недоумении вскинула бровь. — Так больно? А потом поняла – и перегнулась пополам от смеха. — Боги… — выдохнула она, наконец отдышавшись. — Погляди, из-за тебя муравьи разбежались! Она быстро собрала беглецов со своей юбки и закинула обратно в коробочку. Потом снова перевела взгляд на Мвавиту, и хихиканье стало разбирать грудь. — Дай закончу, — Иксквина потянула за край чужой накидки, снова обнажая раненый бок и принимаясь за работу — на этот раз держась на небольшом отдалении. Чтобы не коснуться ног девочки своей грудью, раз она так пугалась этого. — Между прочим, — стараясь отвлечь Мвавиту от укусов муравьев, начала Иксквина. — Обнаженная грудь у нас — привилегия, которую нужно заслужить рождением ребенка. Показать, чем ты выкормила человека, особенно если этот человек — будущий король-жрец… А ты и не понимаешь. У вас на севере — я слышала — женщин кутают с ног до головы, даже волосы покрывают? Какое варварство. И все-таки даже так — не дело одной женщине пугаться другой. Мвавита, конечно, не ответила, но к концу речи работа была сделана. От уголка — до уголка, рана украшена мелкими бусинами черных муравьиных голов. Иксквина выпрямилась и взялась за грубую марлю. — Ну вот, почти закончила, — улыбнулась она Мвавите. Девочка ослабла от муравьиного яда и больше не жалась к стене. Уронила голову на валик и подобрала колени к груди. А в руках — как иначе? — сжимала меч. Иксквина видела, как клинок рассекал вываренную кожу и тонкие бронзовые пластины на арене. Но сейчас, под крепко сжавшими лезвие пальцами, не выступило и капельки крови. — Попей, — Иксквина поднесла узкое глиняное горлышко к сухим губам девочки. — Я сейчас уйду, кто тебе подаст воды? Иксквина добавила в кувшин растертый корень живицы — он делал раствор чуть сладким и восполняющим силы, а несколько мер макового чая — навевали крепкий и спокойный сон. Не открывая глаз, Мвавита сделала пару быстрых жадных глотков. — Спи, маленькая, — прошептала Иксквина, ставя кувшин на пол у лежанки — чтобы его легко можно было достать. — Я выбила тебе месяц отдыха. Восстанавливай силы, тренируйся. Иксквина почувствовала, как в глазах начинает щипать. Она протянула руку и коснулась впалой щеки девочки ладонью. Та слишком ослабла, почти уснула, так что не стала вырываться. А может, почувствовала. Кровь тянется к крови… — Все будет хорошо, — баюкала Иксквина — скорее себя, чем девочку. Гладила ее острую скулу, горячий висок, спутанные короткие волосы. — Ты ведь сильная. Стойкая. Стольких уже победила, хотя казалось, что непременно погибнешь. Всего один бой остался. С грозным трубачом, да. Они разбивали армии, говорят, когда море еще было мелким и они могли перейти его вброд. Но ты справишься. Волчонок… Иксквина сухо всхлипнула и отвела руку от чужой головы. Девочка уже спала. Поднявшись на ноги, королева собрала нехитрый лекарский скарб и отошла к двери. Шкрябнула по глине, позвала приглушенным голосом охрану. Она не стала оборачиваться. Она и сама не верила, что девочка — что кто-то вообще — может одолеть трубача. Ксимаквин пообещал ей свободу в обмен на победу, но лишь потому, что знал: единственная свобода, которую получит северянка – это смерть. *** — Семнадцать, — Тсия села на полу, потирая ноющий живот. — Разве? Я насчитала восемьдесят, — Вейдарель наблюдала за ней с лежанки, подперев щеку ладонью. — И посчитала бы еще… Красиво выглядит. — Я не про упражнения, — Тсия поморщилась. — Семнадцать дней. А меня ни разу не трогали. Они решили меня откормить и принести в жертву? — Может быть, — протянула Вейдарель. — Только ты не откармливаешься. Клинок поднялась с кровати и вышла на середину комнаты. — Надо тренироваться больше, — край ее полупрозрачного лавандового подола накрыл колени сидевшей на полу Тсии. — Если они решат тебя убить, ты убьешь их. И мы сбежим. — Будто это так просто, — усмехнулась Тсия. Она обняла одной рукой Вейдарель под коленями и прижалась щекой к ее бедру. — Они расстреляют меня издалека. Или отравят еду. — Отраву я почувствую, — Вейдарель запустила пальцы в волосы Тсии, поглаживая и сжимая. — А болты и стрелы ты научилась отражать. — Не все, — Тсия скосилась на собственный рассеченный бок с подживающим рубцом. — Вейда, Вейда… Она уткнулась в чистый, благоуханный подол лицом, зарылась носом между чужих бедер — прохладных и мягких. — Я не хочу сдохнуть, как собака, — прошептала она. — Если уж умереть, то по своей воле, от своей руки. А они меня держат взаперти, и ты отказываешься мне помогать... — Следующее сражение будет последним, — Вейдарель погладила ее от макушки до шеи и чуть сжала пальцы на загривке. Потом повела вверх ладонью, собрала короткие волосы в охапку и заставила Тсию поднять голову. — Я тебе обещаю. — Как мне тебе поверить? — Вейдарель наклонилась, и Тсия поймала ее губы поцелуем. — Как мне тебе не верить… Тсия оказалась на ногах в одно мгновение. Обхватила Вейдарель под локтями и сжала, притискивая к себе. Поцелуй стал грубее и глубже, жадным, вгрызающимся. Вейдарель легкими руками обвила ее шею. Там, под ареной, Тсия то чувствовала взгляды — других бойцов и охраны, — то просто не помнила себя от боли и отчаяния. Не до ласк было. Иногда — в редкие тихие минуты — они просто целовались с Вейдарелью. До исступления, до мурашек по всему телу. Или сухо, отчаянно, как перед смертью. А однажды они целовались, наверно, полночи, облизываясь, кусаясь, в шею, в изгиб плеча, запуская язык во влагу разомкнутых губ, — и Тсия умудрилась закончить, когда Вейда просто погладила ее сквозь одежду между ног. Зато в этой комнате с глухой глиняной стеной и маленьким окном им было спокойно. Они пользовались этой короткой передышкой уже пару раз. Тсия думала про себя, что ей горько, невыносимо горько думать, что она умрет — и Вейдарель исчезнет для нее. Обо всем остальном: о соленом морском ветре в парусах кораблей, о зеленой траве под безбрежным летним небом, о завихрениях снега, в которых чудится пение стужи, — обо всем этом она разучилась скорбеть за последние годы. Но не о Вейдарель, которая все это время была рядом. В которой воплотился весь мир — которая заменяла весь мир. Тсия толкнула ее к лежанке, уронила спиной на простынь и сразу же втолкнула колено между бедер. Провела вверх, пока не коснулась горячего уголка между ног. Вейдарель изогнулась в пояснице, прикрывая глаза и жадно вдыхая. Тсия наклонилась и поймала вздох поцелуем. Запустила ладонь за воротник платья, нащупала и сжала мягкую прохладную грудь. Упругий холмик соска кольнул в середину ладони. По хребту пробежали мурашки. Всегда чистые — всегда белые и ухоженные — пальцы Вейдарель скользнули за пояс Тсии. Клинок потиралась о ее колено, вздыхала — горячо и влажно, — но это не помешало ей торопливо приласкать Тсию, перебирая сухие лепестки, пока не выступила влага. — Я люблю тебя, — прошептала Вейдарель. — Все будет хорошо… И втолкнула в нее два сложенных вместе пальца — сразу. Тсия глухо застонала, утыкаясь лицом в изгиб плеча Вейдарель. Нащупала губами выделявшуюся жилку и сжала на ней зубы. Бархатистая кожа была почти сладкой на вкус — как если лизнешь металлическую монетку. Они катались по кровати — меняясь местами, избавляясь от одежды, касаясь друг друга везде и всем. Словно хотелось врасти плотью в плоть, душой в душу — слиться и раствориться. Тсия знала, что никто в своем уме не посмотрит на нее нагую с желанием. Она и прежде не была красавицей — слишком длинная, слишком нескладная и сухая. А после арены она еще и напоминала перештопанную игрушку, и все, что некогда было мягким, теперь высохло и завязалось в тугую плетенку жил. Особенно это бросалось в глаза рядом с безупречным белым телом Вейдарель. Прикрыв глаза, Тсия вобрала в рот ее темный заострившийся сосок. Что-то звериное внутри подсказывало сжимать зубы и терзать упругий комочек плоти — и Вейдарель не возражала, только вскрикивала тихонько, крепче сжимая пальцы на плечах Тсии. Но почти сразу волной накатывала нежность — зализать широкими крепкими касаниями, умалить боль… и укусить снова. Тсия не завидовала, не ревновала и не стыдилась себя рядом с Вейдарелью. Она не чувствовала, что это тело — эти белые мягкие груди, эти крутые бедра с плавным изгибом тазовых костей, эти густые темные косы, змеящиеся по всей кровати, эти длинные, ровные ноги с круглыми розовыми коленями и небольшими изящными стопами, этот мягкий, в черных шелковистых завитках уголок между ног, раскрывающийся пурпурным цветком, — что все это, все, обласканное губами, зубами, руками, — что тело Вейдарели это чье-то чужое тело. Тсия ощущала его своим, и вместо зависти был только страх, что она когда-то может этого лишиться. И еще она знала, что Вейдарель точно так же смотрит на нее: водя подушечками холеных пальцев по розовым бороздам старых шрамов на ее плечах, ребрах, спине, груди и животе, на бедрах и шее, она не видела в том уродства. Касаясь губами ее разодранного уха или страшного алого пятна оплавленной кожи под левой грудью, Вейдарель даже не жалела ее — она восхищалась. «Доблесть — это высшая ценность, — давным-давно, в другие, мирные времена, певуче рассказывала ей Клинок. — И единственное место, где доблесть можно проявить — в бою». Для Вейдарели не существовало смертной плоти, лишь пламень души за ней. И, даже если от тела Тсии останется окровавленный мясной кусок или высохшая ветошь, она будет льнуть к этим остаткам и тянуться сквозь них к яркому, влекущему ее пламени — несломленному духу. Вейдарель наконец удалось опрокинуть Тсию на спину и прижать сверху. Она растолкала худые жилистые ноги своей Мечницы в стороны, подняла ее руки вверх и вжала скрещенные запястья в подушку. Если бы Тсия захотела, она бы запросто сбросила хватку единственной руки Вейдарели со своих двух рук. Но она не хотела. Свободная ладонь Вейдарель легла ей между ног, где все было уже влажным и растравленным частыми касаниями и поцелуями. Вязкая смазка оставалась даже на внутренней стороне бедра, а может — даже капала на покрывало. — Я люблю тебя, — повторила Вейдарель, но не наклонилась, чтобы поцеловать. Она хотела видеть. Тсии тоже нравилось смотреть в такие моменты в лицо возлюбленной. Вейдарель толкнулась в нее тремя пальцами, сложенными щепотью, и уже внутри подогнула их, вжимая прямо в чувствительную подушечку где-то в глубине. Тсия вскрикнула и замжурилась, ощущая, как расходятся неподатливые складочки, а пустота внутри заполняется до упора. Вейдарель не стала мешкать. Она толкалась быстро и крепко, не приласкивая сверху — чтобы не подарить слишком быстрого завершения там, где хотелось томить и мучить. Вейдарель так часто вспоминала Ланэрваль, и северян, и Мелию с Руей, думая, что это единственное, что удерживает Тсию от гибели в бою: от нарочно пропущенной стрелы, от подставленной под удар головы, от вскрытой мечом груди. Но дело было в другом. Если она умрет в бою, ее меч заберет победитель. Вейдарель не станет служить никому другому, а со временем обратится в прах. Но Тсия готова была отдать всю свою кровь, пережить всю возможную на свете боль не ради этого. Она не могла допустить, чтобы чья-то чужая рука сомкнулась на великолепной, украшенной аметистами рукояти. Чтобы кто-то другой стал ее хозяином, пусть и ненадолго. Но таков был закон арены — оружие побежденного становится достоянием победителя. А оружие воина, умершего по иным причинам, отправляется с ним в могилу. Это единственное, что интересовало Тсию там, под ареной. Единственное, ради чего она наблюдала за людьми, которые ей были омерзительны. Единственное, что она согласилась узнать об этой — чужой и ненавидимой — культуре. Она уже не надеялась выбраться отсюда — никогда. Но она хотела, чтобы Вейда осталась с ней — до конца и в вечности. В уголках ее глаз выступили слезы. Она приподнялась на стопах, отрывая таз от лежанки и толкаясь на пальцы Вейдарель. Чувствуя, как основание ее ладони касается лона при каждом толчке. Чувствуя, как все внутри сжимается. Как дрожь поднимается от лобка через диафрагму, до самого сердца… Вейда выпустила ее запястья и нырнула вниз, накрывая складки над вбивавшейся рукой губами, втягивая самый чувствительный комочек в рот и облизывая. Тсия сжала ее щеки бедрами и вгрызлась в ребро своей ладони, чтобы не закричать. Она содрогнулась, несколько раз спазматически сжимаясь изнутри, прежде чем обессиленно вытянуться на простынях. Воздуха мучительно не хватало. Вейдарель перелегла на валик рядом с ней, обняла и позволила уткнуться себе в грудь. Ее руки гладили Тсию по голове и лопаткам, а губы сухо и торопливо осыпали поцелуями висок, ухо, щеку — капельки слез, бежавшие по ней. — Я не хочу с тобой расставаться, — прошептала Тсия, ежась под лаской, как под ударами. — Пожалуйста, Вейда… — Никогда, — откликнулась Вейдарель. — До конца этой жизни — и в следующей, я буду с тобой. **** Минул месяц. Иксквина стояла посреди покоев и глядела на платья, которые перед ней проносили служанки. Заморские шелка, мягчайшие шерстяные накидки, полотна бисера, пышные высушенные цветы и сверкающие радужными переливами низанки драгоценных металлов и камней, — одежды всех цветов и размеров проплывали перед ее глазами. Ей не нравилось ничего. — Где платье, в котором я была на коронации Ксимаквина? — наконец потребовала она. — Госпожа, — всполошился евнух. — Это не самый удачный выбор для… — Мне все равно. Если надо будет где-то подогнать по размеру — сделайте. Служанки убежали искать платье — Иксквина надевала его в последний раз давным-давно, и за добрых два десятка лет оно опустилось на самое дно сундуков. На его поиски мог уйти час, а могла и половина дня. Ненадолго в покоях стало тихо. Королева опустилась на ложе, застланное леопардовой шкурой, и закрыла лицо руками. Ксимаквин был ее младшим сыном, но не младшим ребенком. Быть может, он вырос таким потому, что у нее не было на него сил — она слишком глубоко отдалась своей скорби? Ее успели назвать Фейцавкилью — Той, что Танцует с Райскими Птицами. Крошечная прелестная девочка, едва не разорвавшая Иксквину при родах, обернутая пуповиной вокруг горла — придушенная, и потому светло-голубая, как выловленная из моря жемчужинка. Повивальник так и сказал, что никогда не видел таких прелестных детей — а потом добавил, что она не дышит. Иксквина, вырастившая трех сыновей, так мечтала о дочери… Но дочь умерла, едва появившись на свет. «Вам слишком много лет, госпожа, — твердил ей повивальник. — Чудо, что боги не отняли и вашу жизнь следом. Вашего тепла не хватило, чтобы распалить пламя в новом существе». Иксквина хорошо помнила старшего сына, которого сама родила, будучи ребенком — статного, отважного юношу. Мореплавателя, любимца женщин. Короля-жреца, о котором можно было только мечтать: доброго, щедрого и справедливого. Помнила второго сына — болезненного мальчика, назубок знавшего все жреческие гимны. Матери всегда больше любят тех, кто слабее, кому нужна их защита. Ее второй сын был ее отрадой, ее птенцом, который часто прятал лицо в складках ее юбки и делился с ней всем, что было на уме. Она помнила свою маленькую жемчужинку — свою Фейцавкиль, которая была с ней так мало. Но Ксимаквин… Она с трудом припоминала, каким он был ребенком, хотя родила его уже взрослой женщиной — и почему-то куда лучше помнила расчетливого, злобного юношу. Возможно, потому что он лишил ее двух любимых сыновей? Иксквина сжала пальцы на щеках, царапая кожу — зная, что прикроет лицо маской на арене. Ее старший доблестный сын был хорош всем, хотя доброта его сердца и буйный нрав в итоге и разрушили ему жизнь. В одном из своих странствий он прибыл на остров Ланэрваль, где возвышался одноименный храм. Странное место, где жили одни женщины, ведавшие темную магию. Оттуда он привез жрицу — рыжекосую, как язык огня, и с глазами зелеными, как смарагды. В Ланэрвале такими была половина женщин, но на Рувэри она казалась подобной злому духу или диковинной птице. Иксквине жрица понравилась: бесстрашная и в то же время учтивая, образованная и любопытная, страстно любившая ее сына — и открытая всему чужому и новому, она стала бы прекрасной принцессой, а может — и королевой. Однако мнение это разделяли не все. К королевам с острова Оттойи на Рувэри уже привыкли, но такая девица привела горожан в смятение. Слишком чужая. Слишком иная. А Ксимаквин решил этим воспользоваться, открыто обвинив брата в измене — якобы тот привез иноземную жрицу, чтобы свергнуть старых богов. Были споры и даже кровавые стычки. Были слезы и крики. За это время ланэрвальская жрица умудрилась забеременеть и благополучно разрешиться здоровой девочкой. Иксквина не выпускала ребенка из рук — черноглазая и темноволосая, как отец, она была такой же жемчужно-розовой, как маленькая Фейцавкиль… Только не от удушья — просто от рождения. Крупненькая и голосистая, она пылала здоровьем. Иксквина бы жизнь отдала, чтобы увидеть, как она растет и хорошеет, как становится из ребенка прелестной девушкой, как нянчит собственных детей… Но ее старший сын решил, что ситуация в стране накалилась до предела. Он боялся, что жрице могут навредить. Вместе с ребенком он посадил ее на корабль и отправил — куда? Возможно, на Оттойю. Возможно, обратно в Ланэрваль. Иксквина пыталась найти следы невестки и внучки позже, но так и не смогла. Скоро все решилось. Народ, некогда обожавший своего наследника, растерзал его на части на площади, когда он вышел их успокоить. Через несколько месяцев якобы из-за обострившегося приступа болезни умер ее второй сын. Иксквина в это не верила. И корона перешла к Ксимаквину. Королева услышала шаги в коридоре и отвела руки от лица. Она не хотела, чтобы ее видели такой — заплаканной и слабой. Она поднялась, взяла со стола маску из гладкой белой кости с красными полосами и приложила к лицу. Служанки вернулись с ее платьем — синим и алым, в цветах смерти. В нем она оплакивала три самые большие печали в своей жизни: смерть дочери, смерть старшего сына и — два за раз — смерть среднего и коронацию младшего. Никакие красители не могли дать такого кроваво-красного и такого лазурно-синего, как оперение редкой говорящей птицы — Аррикваны, носившей души с одного света на другой. Убивать их запрещалось, поэтому оставалось лишь собирать те перья, которые падали с крыльев сами. Из них состояли плащ и юбка траурного платья Иксквины. На ее грудь ниспадали ленты, расшитые бисером. Горло обхватывали серебряные кольца, зрительно удлинявшие шею. Волосы она ничем не украшала, только умастила маслом и зачесала назад. Отказалась королева и от всех браслетов, колец и даже серег. — Госпожа, пора, — облизнул губы евнух. — Его Величество ждет. Иксквина кивнула и направилась к выходу из храма, где ее ждал паланкин. Город — кубы и ребра лестниц — обливало оранжевым светом заходящего солнца. Потные от послеполуденного зноя люди стекались со всех сторон, толкались, вопили и дрались. Всем хотелось поглядеть на битву колдовского клинка с трубачом. Иксквина задернула шторку и закрыла глаза. Ранним утром, когда она провожала до арены Мвавиту — знала, что девочка заподозрит неладное, если за ней придут лишь солдаты, — небо было ясным, воздух прозрачным, а улицы пустынными. Если уж умирать, подумала Иксквина, то в такое утро. А не в душный, грязный, многолюдный закат. Мвавита не позволила обнять себя напоследок, и теперь Иксквина подумала, что будет жалеть об этом всю жизнь — что надо было найти способ успокоить, подступиться, дать себе и девочке больше времени… У нее был целый месяц, но она так и не нашла способа организовать побег. Если бы Мвавита понимала ее или хотя бы хотела слушать. Если бы… Никаких «если бы» не существовало. Как и было приказано, первые три ряда арены освободили от зрителей. Но на этот раз полюбоваться боем хотел весь город, поэтому на остальных рядах толпились и простолюдины, и знатные особы. Вспыхивали драки, трещали кости и рвались одежды. Опустившись на свое место, Иксквина прикрыла глаза и постаралась оглохнуть. — Матушка, ты разве не приняла участие в ставках? На этот раз они горячи как никогда! — Ксимаквина внесли и расположили на его месте. Стайка из пяти принцесс окружила его, прильнула — на каждую нашлось место вокруг массивного, расползшегося по подушкам тела. Ксимаквин правил почти сорок лет, обзавелся целой толпой принцесс, но ни одна так и не стала для него королевой. — А я ведь хотел отбить свой кинжал. Иксквина не ответила, сцепляя руки в замок перед собой. — Ты в свою воительницу не веришь, раз ставки не делаешь, — продолжал рокотать Ксимаквин. — А народ-то в нее верит. Почти половина считают, что человечишке удастся одолеть трубача. Думаю, это потому, что они их не видели. Чувствуешь, как земля дрожит? Иксквина почувствовала — и вогнала ногти в кожу до боли. Решетки поднялись с двух сторон арены. Из темноты слева неторопливо выплыла гора — огромное серое существо с крыльями, растущими из головы, с длинной рукой из морды, с двумя копьями-кольями по бокам и короткими, похожими на колонны ногами. Трубач был так огромен, что на его спине располагалась небольшая беседка, а в ней — лучник. Еще один человек сидел на короткой шее чудовища и сжимал в руке копье: с крюком, а не лезвием на конце. Ропот недоверия и восхищения прокатился по рядам арены. — Их почти не осталось на Рувэри, они вымирают, — поделился Ксимаквин. — Но одного — самого крупного и свирепого, — мы отыскать смогли. Не думаю, что он сильно пострадает. Иксквина не отрываясь глядела на второй проем, откуда должна была выйти Мвавита. Но ничего не происходило. Трубач остановился посреди арены. Погонщик ковырнул его копьем за головным крылом, и зверь задрал свою руку к небу, издавая могучий рев. Иксквина вздрогнула, вскинула руки и зажала уши. Из темного проема медленно выступила Мвавита. Какая же она крошечная, подумала Иксквина. Тонкая и сухая, похожая на тростинку, которую так легко переломить… Чудовище побежало на нее. Лучник натянул тетиву. Мвавита подняла меч… Иксквина не выдержала и отвернулась. Ксимаквин рядом разразился хохотом. Над толпой поднялся рев. Его громкость нарастала пару мгновений, а затем взорвалась хлопками и криком. Иксквина силой заставила себя посмотреть на арену. Длинная кровавая полоса пролегла на песке, но даже беглого взгляда хватило — если бы это была кровь Мвавиты, она бы уже лежала мертвой. Но девочка стояла на другой стороне арены, у той решетки, из которой вышел трубач. Зверь, издав еще один громовой возглас, тяжело развернулся на месте. Из его пасти бежала пена, мешаясь с кровью, и яркая алая плоть вываливалась из разверстой раны где-то под рукой-носом и пастью. Зверь вновь помчался на Мвавиту. Лучник натянул тетиву — несколько стрел уже торчали из запыленной земли. Иксквина сжала подлокотники кресла и вытянулась. Стрела помчалась к Мвавите. Клинок пропел в воздухе, звон стали о бронзу перекрыл гул шагов трубача. Толпа охнула. Иксквина схватилась за ленты у груди. Научилась, девочка научилась отбивать стрелы и болты… Мвавита не стала бежать навстречу зверю. Он, разъяренный, сам стремительно сокращал расстояние между ней и собой. Иксквина широко распахнула глаза. Она поняла… Понял и погонщик, вгоняя крюк за крыло зверя и дергая на себя изо всех сил. Но раненый, обезумевший от злобы трубач не обратил на это внимания. Мвавита подпустила его близко, так близко, а потом — потом нырнула между ног зверя. Он слишком поздно понял, что бежал на закрытую решетку. Металл застонал под давлением громадного серого тела. Поднялось облако пыли. Хруст. Крик. Иксквина вскочила с места. Но это не кости Мвавиты трещали под ногами трубача. Это зверь, в последний момент попытавшийся увернуться от столкновения с решеткой, повернулся и влетел в нее боком. Ремни, на которых держалась беседка, лопнули. Конструкция вместе с лучником рухнула в пыль, а взбешенный трубач принялся топтать ее и поднимать на рога. Мвавита выбежала из облака пыли, обернулась, торопливо утерла лицо. Снова перехватила рукоять меча двумя руками, продолжая пятиться. Погонщик наконец смог поднять трубача от разгромленной, залитой кровью беседки — ее обломков. Иксквина опустила глаза. Она захотела рассмеяться, но поняла — если начнет, смех перейдет в истерический слезный припадок. Толпа волновалась, земля грохотала. Иксквина ждала. И дождалась. Люди вокруг нее взревели так, что заболели уши. Она подняла глаза. И успела увидеть, как трубач — огромная, серая гора, — падает ниц. Иксквина вскочила на ноги и перегнулась через заграждение ложи. Мвавиты не было видно. Лишь тело погонщика, разрубленное от плеча до пояса, валялось в небольшом отдалении от поверженного зверя. Сердце пропустило удар, пыль от падения трубача улеглась… Из-под его тяжелой головы, отодвинув в сторону серое крыло, показалась рука — рука с клинком. Мвавита рывком вытянула свое тело из-под чудовищной туши. Упала на колени, оперлась на меч. Поднялась, трясясь от стоп до макушки. Несколько секунд горбилась — Иксквина уже поняла, что у девочки сломано несколько костей, — но потом выпрямилась и закричала. Она подняла меч, последний кровавый луч вспыхнул в его лезвии, ослепляя, окрашивая в алый весь мир… И Мвавита упала ниц. Но она уже победила. И народ взревел, отмечая ее победу.