Девочка и меч

Это что, дыра? Тсия лежала на спине и глядела вверх, на синее небо с вихрастыми облачками. Словно прохожие в дождливый день, поддергивающие юбки над лужами, они быстренько проносились над дырой в потолке. Должно быть, на улице было ветрено. Ветрено — но тепло, потому что пропал холод, который преследовал ее все последние дни… часы… Тсия совершенно сбилась со счета. Она осторожно оттолкнулась локтем от чуть сальных — интересно, сколько она на них пролежала, обливаясь потом? — простыней и села. От легкого движения заныли бок и нога, но Тсия не стала ложиться обратно. Живот крутило от голода, голова чуть гудела, а руки и здоровая нога ныли от желания двигаться. Медленно, осторожно, чтобы как можно меньше тревожить подживающие гематомы, Тсия огляделась. Взгляд почти сразу упал на маленький комочек в складках одеяла и россыпь медных волос на подушке. «Малышка тоже заболела? — обеспокоенно нахмурившись, Тсия протянула руку и коснулась завитков чужих волос. — Кажется, это она нашла меня там, у выхода из пещеры… Наверно, промокла… и ведь грозы боится». — Это ведь не твоя мать, верно? — пропел рядом нежный, чуть насмешливый голос Вейдарель. — Хлопотала вокруг тебя совсем как мать. Даже мило. Клинок, придержав складки тоги, небрежно опустилась на край кровати. Тоненький матрас слегка просел под тяжестью ее белого тела, простыни смялись. Ее великолепное платье и серебряные украшения с россыпью драгоценных камней казались кощунственно чужими в полунищенском убранстве комнаты, но Вейдарель, кажется, это нисколько не смущало. — Это Руя? — Тсия осторожно приподняла край одеяла и увидела маленькое тетушкино лицо в россыпи гречишных пятнышек — веснушек. Они выступили у нее на лице совсем недавно. Тсия думала, что виной тому — труд в ее маленьком садике под палящим солнцем, где по соседству росли петрушка и огороженный сеткой из прутиков аконит. — Она… Она младшая сестра моей матери. — Не шибко родная, я думаю, — хмыкнула Вейдарель. — Ты совсем на них не похожа. — Мой отец с Севера, — Тсия поджала губы, глядя на темные круги под ресницами тетушки, которые не разгладились за время сна. — Но я не хочу о нем говорить. Долго я болела? Долго она за мной приглядывала? — Пять дней, — запрокинув руки над головой, Клинок потянулась. — Так значит, ты сама наполовину северянка? Как вы их там зовете… Луноликие? Пф, ну и имечко… Знаешь, в тебе это чувствуется. Так яростно, как они, умеют сражаться только темнокожие гиганты из далеких южных степей. Но мне по вкусу больше стиль боя Северян. Думаю, раз сражаться ты будешь с ними, то и узнать тебе следует получше именно его. Начнем с простенького, пока у тебя не зажили все раны. — Я не встану, — хмыкнула Тсия, опуская глаза на припухшую ногу в тугих повязках. — А если попытаюсь, то, боюсь, тетушка прибьет, как только проснется. — Тебе и не нужно вставать. Или ты думаешь, что искусство клинка — это только бои на тупых клинках, где двое лупцуют друг друга до беспамятства? — Меня никогда не учили сражаться. Я не знаю. — Пф! Тогда слушай. Мастерство клинка — это и ловкость, и скорость, и сила тела, но не только. Важно знать медицину, а особенно ее раздел, посвященный строению человеческого тела. Разные соперники будут иметь разные знания об искусстве. Большинство потеряет голову от страха, но некоторые окажутся расчетливы и умелы. Поэтому тебе следует также освоить искусство предвидения: в доли мгновений выстраивать в голове пути, по которым может пойти сражение, и решать, что будешь делать в каждом. Наконец, нужно будет освоить саму суть искусства — куда бить и как, как двигаться, как дышать и как распределять силы в бою. Сложно? Вейдарель умолкла и испытующе взглянула на Тсию. — Нет. Интересно. Получается, мне нужно будет изучить анатомию и тактику? И, наверно, фехтование? — Ого, а деревенская девчушка знает довольно сложные слова… — Вейдарель приподняла темную бровь. — Откуда? — Руя. Она была жрицей в Ланэрвале. Это самый большой храм на островах, посвященный Трехликой богине. Был когда-то. Там были и библиотеки, и амфитеатры, где выступали с докладами… Руя многое запомнила, а кое-какие свитки даже увезла с собой. — Ничего себе. А я-то думала, что жрецы только и могут, что повторять хвалебные песнопения да барашков резать. Неплохо. Вейдарель отставила руки назад, откидываяясь на них, разбрасывая черные косы на простыни и подставляя лицо солнечным лучам, беспрепятственно струящимся сквозь дыру в потолке. Тсия быстро отвела глаза, чтобы не глядеть на тонкую, почти прозрачную в ярком свете ткань на чужой груди. — Нет-нет, смотри на меня! Я же специально подставляюсь, — потребовала Вейдарель. — Я скажу тебе, какие удары бывают, и покажу, куда следует бить. И каким образом. — Прямо на тебе? — отрывисто спросила Тсия. — Конечно! На ком еще? Тсия силилась подобрать слова, чтобы объяснить, почему не следует так поступать, но не успела. Вейдарель подняла руку и обрушила ребро ладони на собственное бедро, примяв пурпурные складки платья. — Если наносить удары лезвием сверху вниз, слева направо или даже по диагонали, прикладывая как можно больше сил, ты получишь рубящий удар. Если лезвие клинка достаточно крепкое, а сил вложено много, ты сможешь рубить доспехи и кости. Не все клинки для этого подходят, ведь нужно острое лезвие достаточной длины и приличная толщина стали. — А ты? Ты для такого подходишь? — Конечно! — Вейдарель гордо приосанилась. — Мое лезвие длинно, остро и сделано из особого металла, рожденного в сердце солнца и закаленного холодом подгорья. Можешь рассекать кости и железо, я даже не затуплюсь. Впрочем, иногда этого и не нужно. Если нет желания терять время, прорубаясь сквозь плоть и кости, можешь попробовать нанести режущий удар. Дотянись до уязвимого места, до крупной артерии тут… Она обхватила запястье Тсии и быстро — слишком быстро, чтобы успеть среагировать, — переложила чужую руку себе на шею. Прохладная кожа была мягка и шелковиста, как бархат, и Тсия сразу же уловила размеренную, чуть ускоренную пульсацию под большим пальцем слева и подушечками остальных пальцев справа. — Или, например, тут, — она переместила руку застывшей Тсии себе на плечо, почти на грудь. — сюда особенно хорошо бить, если соперник твой носит доспех, защищающий грудь и шею… Но чтобы двигать рукой, эту часть придется приоткрыть. Впрочем, сюда так же хорошо направлять колющий удар. Это когда ты выбрасываешь клинок вперед, пронзая врага острием… Она потянула руку Тсии дальше, укладывая ее на свое бедро и, не отстраняя, повела вверх, к промежности — не доводя совсем чуть-чуть. — Еще можешь бить сюда, чтобы отворить кровь. Враг с таким ранением быстро потеряет все силы, и ты сможешь его добить. А еще… Тсия боялась шелохнуться, а Вейдарель, кажется, не видела ничего зазорного в своем уроке — вещала вдохновенно, на грани восторга. Неужели ей не было неприятно от жестких, сухих пальцев Тсии? Неужели настолько небрежно она относилась к своему телу, изумительно-гладкому, в одеждах, которые, должно быть, стоили дороже всей их деревни и парочки близлежащих скопом? Настолько небрежно, что позволяла Тсии себя касаться? — Если говорить о колющих ударах, то лучше всего бить сюда, — она подняла руку и прикоснулась подушечками пальцев Тсии к своим мягким, как два орхидеевых лепестка, губам. — Через рот, глаза и даже носовую перегородку можно пробить до мозга. Один такой удар — это мгновенная смерть без шанса на исцеление. Такой надежности не добиться ни ударом в грудь, ни в живот, ни даже в шею — ты можешь попасть в трахею или мягкие ткани, не достигнув хребта или крупных артерий; умелый хирург даже откачает кровь из легких. Но если ударишь в голову и ударишь точно, смерть неизбежна. Она говорила — и ее губы щекотали подушечки пальцев Тсии. — Это самая малость, — заключила она, в обе свои ладошки собирая руку Тсии и крепко сжимая. — Я покажу куда больше и научу много большему. Но пока хватит и этого. Поправляйся скорее, и мы… — Да что ты творишь?! — не вытерпела Тсия, когда Вейдарель попыталась прижать ее руку к своей груди, аккурат посередине, ближе к сердцу — но с ее… с ее фигурой пришлось бы руку протискивать до грудины через груди, приподнятые тугим пояском! Клинок не ответила — засмеялась, будто рассыпались трелью звонкие колокольцы. Тсия попыталась забрать руку, и у нее получилось. — Зачем ты кричишь? Сердце пропустило удар. Тсия чуть не вскочила на ноги, услышав сонный голос тетушки из-за спины. — Что-то болит? Ляг, прошу тебя… — Руя поймала ее за рукав. — Что случилось? Тсия перевела взгляд на собственные колени, поверх которых лежал клинок. Лежала Вейдарель. — Ты нашла его в горах, верно? — окончательно проснувшаяся Руя тоже посмотрела на клинок. — Да… Да, она спасла мне жизнь, когда один из Северян почти нагнал… — Тсия, надо избавиться от него, — выдохнула Руя. — Ты ведь с ним разговариваешь? Все это время, и сейчас… — Она поможет мне прогнать Л… Северян, — Тсия сжала пальцы на лезвии, запоздало испугавшись, что сейчас снова распорет ладонь до кости, но… но не произошло ничего. — Она научит меня… — Он украдет твою душу! — Руя попыталась отобрать у нее меч — вроде бы тянулась к рукояти, к рукам Тсии на лезвии. — Тсия, нельзя ничего забирать из капищ злых богов! Она не собиралась хвататься за лезвие — да она и не коснулась его — но почему-то брызнула кровь, и Руя, взвизгнув, шарахнулась в сторону. Прижав к груди окровавленные ладони, она посмотрела на Тсию с ужасом. — Прошу тебя, избавься от него! — Не делай так! — Тсия подняла клинок перед собой, широко раскрытыми глазами глядя на собственное отражение в лезвии. — Это же Руя. Нельзя ее ранить. Она бережно сложила клинок на подушки, огляделась и схватила с треножника у кровати тряпицу и бутыль с заживляющим раствором. — Руя, успокойся. Она помогла мне. И поможет еще. Никакие это не… Она оборвалась. За все это время она так ни разу и не спросила у Вейдарель об ее происхождении. — Тсия, ты одержима духом клинка, — прошептала Руя, отползая от нее прочь, дальше к краю кровати. — Я пыталась унести его, но ты начала задыхаться. Ты уже одурманена его обещаниями. Как ты одна можешь дать отпор Луноликим? Ты только разозлишь их и навлечешь беду. А проклятый артефакт и рад будет, если прольются реки крови… — Руя, дай руки. Их надо обработать. — Пообещай мне, что избавишься от него! Тсия ссутулилась, сжимая в руках бутыль и тряпицу. В словах тетушки была мудрость, но… Она чувствовала тепло от тела Вейдарель за своей спиной — она чувствовала надежную опору, мягкую кожу там, в непроницаемой тьме подгорья. Она впитывала слова Вейдарель, потому что в них тоже была мудрость — не осторожная, рассудительная мудрость Руи, но знание, как обрывать жизни и делать это превосходно. А Тсии нужно было именно это. — Руя, я не дам ей навредить никому из нас. Я обещаю. Но я не избавлюсь от нее. Пока мы не прогоним северян. Пока не пойму, что она такое. Пока она не покажет хоть толику опасности. Тсия не сказала ничего из этого. Потому что не была уверена, что вообще готова разлучаться с Клинком. Даже если та правда окажется злым духом. — Она… живая и разумная, я смогу убедить ее, что вам нельзя вредить. Но и вы не должны прикасаться к ней, она ведь поэтому злится. — Тсия! — выкрикнула Руя, но потом опустила глаза и выдохнула. — Хорошо. Будь по-твоему. «Так просто?» — напряглась Тсия. — Убери меч с подушек и ложись. Тебе еще поправляться и поправляться, — прошептала Руя. — Поговорим еще раз, когда ты придешь в себя. — Хорошо… Тсия медленно переложила клинок на край кровати и легла рядом. — Обработай руки, Руя. *** Женщина пробиралась по узким скалистым тропкам, цепляясь за осыпающиеся склоны, точно ящерица. Под ней соленое море облизывало острые скалы, над ней в сером небе с воплями носились чайки. Больше тринадцати лет назад этот путь ей, беременной, дался в разы проще, чем теперь. «Годы берут свое, — устало подумала Руя — этой осенью ей исполнялось тридцать. Все чаще думала она о том, что надо было искать мужа сразу же после смерти Оле, а теперь уже будет поздно. Сначала ей казалось, что они и сами справятся. Что новый мужчина будет недобр к Тсии и Ликею и, не приведите боги, пристанет к Мелии. А потом Тсия так ревностно отваживала мужчин от ее порога, что и шанса не оставалось кого-то найти. — Дайте боги, иду сюда в последний раз…» То же самое она думала тринадцать лет назад, вперевалку пробираясь к морской пещере Форкиад. Птичий Мост — маленькая деревенька на холмах у безымянного залива, — стояла на древнем, недобром месте. Руя знала об этом, но не смогла пойти с прочими бежавшими из Ланэрваля дальше. Ее убивала усталость, на ней висела Тсия. Да и не нужна она была прочим беженкам: каждая из них достигла ранга старшей жрицы, освоила тайны гаданий и волошбы, а Руя… Деревенька в недобром месте — вот и все, на что она могла рассчитывать. Нога соскользнула с узкого уступа, и Руя вскрикнула птицей, хватаясь за редкий кустарник и торчащие камни. Из-под ног в воду градом посыпались мелкие камешки, валун под рукой с хрустом вылетел из тверди скалы. Руя ощутила, как теряет равновесие и кренится в сторону моря. — Нет! — взвизгнула она. И сорвалась, и полетела вниз, навстречу камням и волнам. *** «И додумалась же, дура, с таким животом лезть в горы!» — ругалась на чем свет стоит Руя, осторожно себя ощупывая. Она помнила, как сорвалась с крутой горной тропы над морскими скалами, но больше не помнила ничего. Неужто после такого падения она могла выжить? Руки, ноги, бока, живот — все цело. Мокрое насквозь, но Руя чувствовала подушечками пальцев — это влага морской воды, а не липкость крови. Прислушавшись к себе, она ощутила, что внутри нее ничего не изменилось и ничего не болит. Тогда она отважилась приоткрыть глаза. Совсем немного. Над ее головой тускло горел золотисто-зеленый мох, изгибались влажные своды пещеры. Руя чуть повернула голову, чтобы увидеть: она лежит, прислонившись лопатками к валуну, а половина ее тела покоится в воде. Взгляд скользнул по темной поверхности вод дальше, в глубь — или наоборот, наружу? — пещеры. Руя вскинула руку и зажала рот ладонью, чтобы удержать крик. Но, видимо, этого было недостаточно. Ее заметили. — Проснулась, — проскрипел голос, похожий разом на шелест волн и надрывный вопль чайки. — Ну, не притворяйся. Иди-ка к нам… Руя хотела вскочить и броситься бежать, но тело само понесло ее к небольшому островку посреди черных вод. Там, у едва тлеющего костерка, сидело существо. Существо, лишь отдаленно напоминавшее человека: согбенную, переломанную неестественными углами старуху в рваном тряпье и с грязными седыми лохмами. Рот у нее находился над носом, а вместо двух глаз было три — и никогда их цвета не совпадали, хотя Руя отчетливо видела, что на сморщенном, темном лице старухи эти глаза белы и ясны, и цвета их различимы даже в тусклом свете пещеры. — Какая храбрая девочка. — И талант недюжинный! — Такая малышка, а сердце уже бьется золотом… — И у таких заурядных родителей. — Ну мать, положим, и не так уж заурядна! — А тебе лишь бы побыстрее найти кого… — Нет, мать мы не возьмем. Старуха низко склонила голову, ее голос то звучал твердо и убедительно, то срывался на восторженный крик, то насмешливо протягивал слоги… Руя, поднявшись из воды на остров, сделала маленький шажок назад. — Не беги, девочка. Лучше расскажи, зачем ты пришла в пещеру Форкиад. — Я слышала, что здесь живут могучие чародейки, Грайи, — прошептала Руя. — Ах, горожане еще помнят нас! — Никаких горожан не осталось, неужели ты забыла тот шторм?.. — Это неважно. Последний голос как топором обрубил прение. Старуха вскинула голову, и ледяные серебряные глаза вонзились в Рую. Третий глаз проворачивался в орбите, и глядел на нее то рубиновым огнем, то золотым пламенем. Руя задрожала, но не смогла сдвинуться с места — ее словно придавило к камню под ногами неодолимой силой. — Чего ты хотела от Грай? — Я вышла замуж, — торопливо выпалила Руя. — Но я не люблю этого человека! — И ты пришла к нам, самим Грайям, чтобы избавиться от плода? — насмешка и изумление равно смешались в голосе, когда два глаза стали рубиновыми, а третий, серебряный, гневно прищурился. — Неужели перевелись повивальные бабки в вашей деревушке? — Нет, — Руя сжалась под их взглядами. — Я и сама могла бы вытравить плод, если бы хотела. Но я ничего не знаю о ядах. Я не от ребенка хочу избавиться, и даже не от мужа. Его родители, они сживут меня со свету, и ребенка тоже… — Бутылек яда — это тоже не работа для Грай, — отчеканил голос сереброглазой. — Но мы можем обучить тебя этому ремеслу… — протянул голос рубиновой. — А за это ты отдашь нам дитя! — улучив минутку, встрял голос златоглазой. — Да! Да! Равная мена — искусство на искусницу! Руя испуганно сжала руки на своем пока еще небольшом, но отчетливо круглом животе. — Зачем? Что вы с ним сделаете? — Ничего, — фыркнул голос рубиновой. — Мы и заберем-то ее у тебя всего на пару лет… А для каких целей — тебя не касается. — Согласна? — Соглашайся! Мы тебя такому научим… Такому! Убивать, миловать, незаметно да скоро, залюбуешься! Руя слушала бормотание старухи, видела тряску ее головы и думала, что хочет уже только убежать, что уже согласна, чтобы мать Оле лепила ей пощечины за любые мелочи… Даже за то, что она не так подвязывает пояс платья — она так вяжет, что будет дочка, а надо бы так, чтобы сын. И лучше даже не заикаться о том, что пол ребенка определяется еще при зачатии и никакие узелки на это не повлияют — могут и на ночь в хлев выставить. Ведь негоже девице о таком не то что знать, даже думать, что они там в Ланэрвале творили, что такое знают? Отец Оле был проще — узелки, вязкость каши, манера доить корову его ни капли не тревожили. Но ему все казалось, что невестка гулящая, и за любой взгляд, за любое слово, брошенное соседу, он мог ее поколотить нещадно, и Руя все только дивилась, почему еще не скинула ребенка после такого… Руя так и не узнала, почему сказала тогда «да». Потому ли, что нахлынули воспоминания обо всем том, что она переживала — что пришлось бы переживать еще и ее ребенку. Или это просто Грайи сломили ее волю, заставив кивнуть точно так же, как до этого заставили подняться на островок и стоять на месте. Но вышла она из пещеры только через несколько дней, и одежды ее были пропитаны хитрым ядом. У нее от него лишь слегка кружилась голова, но когда отец Оле схватил ее воротник в кулак, а потом ударил кулаком в грудь, ток крови в его жилах ускорился. — Дрянь гулящая! Уже брюхатая, а дома три дня кряду не ночуешь! Ну я из тебя это вышибу, раз Оле, осел тупоумный, не может, я тебе… Должно быть, это от жары на дворе и злости на нее, Рую, его хватил удар. В его-то возрасте вредно так гневаться. Она не дала Оле прикоснуться к себе, пока не переоделась и не отмылась. А для матери Оле яд был так же безвреден, как для нее самой. Так что та смогла всласть истаскать Рую за волосы за то, что та довела ее мужа до припадка. Для женщины Руя приготовила другое снадобье, и тоже очень действенное. Но, чтобы не привлекать внимания, дала его ей только через полгода, после очередной ссоры о том, можно ли полуторамесячной Мелии есть мед… Первое время Руя помнила условия сделки: брала Мелию в кровать, рисовала обереги на дверях и ставнях, подтыкала защитными травами щели в стенах, бывало, прислушивалась к шуму за окном и не спала ночами. Но время шло, а от Грай не было ни слуху ни духу. И Руя, кажется, забыла об их сделке. Убедила себя, что это ее первого сына, который был до Ликея, проклятые ведьмы забрали в уплату за свое искусство. Мелии ничего не грозит, убеждала себя Руя. Старуха не может выйти из пещеры. Плата давно уплачена тем, мертворожденным… И родители Оле получили по заслугам. *** Открыв глаза в пещере со светящимся мхом, Руя все вспомнила. Грайям больше не нужно было ее звать. Она сама поднялась из темной воды и вскарабкалась на островок с тускло тлевшим костерком и уродливой старухой рядом. Руки ее подрагивали, в животе сворачивался ком страха. Грайи могли вспомнить о старой сделке и потребовать у нее ее дочь, ее Мелию. Но и не прийти к ним она не могла. Ведь и вторая ее дочь могла погибнуть от чар проклятого клинка. Руя столько убеждала себя, что Тсия — маленькое чудовище, что отравило ее жизнь, что это из-за нее она осталась в этой проклятой деревушке, ради нее стала женой Оле, из-за нее стала убийцей и не нашла себе нового мужа, а девчонка еще и презирает ее… Но все это было лишь ложью, чтобы оправдать саму себя, свою трусость, малодушие и никому не нужную жертвенность в попытке стать хоть немного похожей на Айю. Руя любила девочку, и девочка, знала Руя, любит ее — пусть и своим, волчоночьим неласковым сердцем. В ночь налета Луноликих Руя смогла в этом убедиться, и все пять дней, что выхаживала девочку, не могла об этом не думать. По прошествии стольких лет единственное, в чем Руя могла уподобиться Айе, — это стать матерью ее дочери. Так что Руя не даст Тсии пасть жертвой клинка. Она придумает, как быть. Она найдет способ, а в худшем случае — отдаст вместо Мелии себя. — Мне нужна ваша помощь, о Грайи, — сказала она. Старуха подняла на нее глаза — трехцветные — и рассмеялась. *** Тело после болезни было вялым и слабым, дыхания в груди не хватало даже на один крутой подъем, а было их впереди немерено. Поэтому Мелия часто садилась на прогретые последним осенним теплом камешки, снимала с плеча тяжелую сумку и переводила дух. Немного отдохнуть, немного пройти. Всего в меру, и она вернется до полудня, чтобы Руя о ней не беспокоилась. Отдышавшись, девочка поднималась и шла дальше, потихоньку преодолевая один подъем за другим. Скоро она пришла к месту, где горный ручей растекался широким полотном на мелких острых камешках и постепенно исчезал. Сглотнув, Мелия отдохнула в последний раз и пошла дальше вдоль ручья. Широкий и мелкий, он постепенно сужался, углублялся, становился гремучим и быстрым и обрастал пенными гребешками. Сначала девочка увидела разлапистое дерево на фоне серых скал и ослепляюще-голубого неба. А потом, под ним — черную человеческую фигуру. Ей показалось, что с той ночи Луноликий так и не пошевелился и лежал там же, где она его оставила в грозовую ночь. Сердце прыгнуло в горло. Неужели умер? Подхватив юбки, Мелия побежала к нему со всех ног. Сумка била по бедру и звенела склянками и бутыльками. В двух шагах до цели Мелия остановилась, потянула носом… И закашлялась. От северянина несло, просто отвратительно! Подтянув воротничок плаща до носа, Мелия засучила рукава беленькой рубашки и подошла поближе. Прополощенный бушевавшим все это время дождем Луноликий лежал, вытянувшись жгутом и закрыв глаза. Неприятный запах, поняла Мелия, исходил от его ноги, как-то странно откинутой в сторону, а вовсе не от неровной, рваной раны на груди — та будто уже схватилась, промытая дождями, и начала заживать. Мелия присела на корточки и потянула тяжелый, обитый мехом какого-то лохматого животного сапог. Луноликий тут же застонал, лицо его скривилось, а глаза распахнулись. Обведенные почти черными кругами на белой-пребелой, точно мел, коже, они оставались такими же жутко-светлыми, почти полностью прозрачными. — Живой? — Мелия напружинилась, готовая броситься бежать. — Живой ведь, да? Не смей меня только хватать! Я тебе помогу. Луноликий глядел на нее мутными, совсем дурными глазами. Мелия рассудила, что за пять дней он должен был совсем ослабеть, поэтому бояться не надо. Сунув руку в сумку, она достала маленький ножичек для фруктов. Тсия часто использовала его, чтобы вырезать из фиников косточки — Мелия их терпеть не могла! Но сейчас, наверное, придется его немного испортить… Подцепив край мехового сапога кончиком лезвия, Мелия потянула вниз. Ножик был очень острым, но даже он с трудом брал плотную кожу. Распоров голенище до середины, Мелия вся вспотела, запястье у нее заныло. Тогда она отложила ножичек и снова потянула сапог. Луноликий взвыл от боли и выгнулся дугой, но Мелия не успела разжать пальцы. Нога выскользнула из сапога. Омерзительный запах стал сильнее. Мелия отшатнулась и откинула сапог. Нога Луноликого распухла, а кончики его пальцев почернели и будто оплыли, как расползающиеся плесенью фрукты… Гангрена! Темные, мокнущие пятна встречались то тут, то там по всей ступне. Мелия подскочила ко второй ноге и потянула сапог с нее тоже. Северянин застонал и попытался отвернуться. Ничего у него не вышло. Вторая нога, на глазок решила Мелия, сломана, а может, как у Тсии, кость треснула? Несколько последних лет Руя учила ее лекарскому ремеслу, показывала раны посетителей и давала смешивать микстуры. Такие жуткие темные пятна, мокрые и зловонные, часто появлялись у каменотесов, которым отдавило камнем ногу… Кое-что Мелия вполне могла сделать, чтобы помочь Луноликому. Наложить лубки и дать отвар из маковых коробочек можно хоть сейчас. Но гангрена… Пару мгновений Мелия слушала надрывное дыхание Луноликого и сидела неподвижно. Но промедление, знала девочка, сделает только хуже. А он и так жутко долго здесь был, без помощи, без лечения. Даже без пищи и воды. Подскочив, девочка перебралась к голове Луноликого — даром, что такой молодой, уже длиннющий! Она достала небольшую флягу, из которой за всю дорогу не сделала ни глотка, хотя пить хотелось очень сильно. Сначала Луноликий пытался отвернуться, но Мелия схватила его за светлый вихор на макушке и повернула к себе. Она старалась приставить горлышко фляги к его губам аккуратно, но он так дергался, что деревянный ободок несколько раз стукнул по зубам и губам… Мелия ойкнула и прижмурилась, ненадолго испугавшись, что Луноликий может не захотеть пить, а она разобьет ему губы… И ведь сил напоить его насильно у нее не хватит. Но стоило первым каплям опиумного снадобья упасть ему на губы, как Луноликий жадно присосался к горлышку фляги и выпил все до капли. И потом еще, точно слепой котенок, водил головой из стороны в сторону, словно ждал, что ему дадут еще… — Я принесу, — прошептала Мелия, прижимая к груду флягу. — Правда… Сейчас будет легче. Дождавшись, когда Луноликий уснет под действием макового отвара, Мелия снова перебралась к его ногам. От запаха ее мутило уже чуть меньше, она успела подуспокоиться и собраться с духом для полноценного осмотра. Впрочем, сколько она ни вглядывалась, часто-часто моргая и отгоняя налетевших мух взмахом ладони, ничего не менялось. Гангрена оставалась гангреной… «Неужели ему придется отрезать ногу?» — похолодела девочка. «Он же такой маленький еще, — Мелия взглянула на лицо Луноликого, бледное, без намека на бороду или усы, и сердце снова прыгнуло в горло. — Так нельзя!» Самое сложное — это принять решение. Дальше обязательно будет проще. Тело словно онемеет, сознание выскользнет из головы и зависнет где-то рядом созерцательным безмолвным духом. Так бывает. Так было, когда Мелия стирала свое первое окровавленное белье пару месяцев назад. Сначала страшно, сначала надо вот так вот «выйти» из себя, а потом уже становится спокойно и совсем-совсем нестрашно… «Я только уберу вот это, самое страшное, — достав склянку с дистиллятом, Мелия сначала протерла им нагнивающую ногу, потом ополоснула ножичек для фруктов. — Тсия со сломанной ногой смогла дойти до дома, мы с мамой не смогли бы ее дотащить иначе… И я его тоже не дотащу, и мама не поймет, если я позову ее сюда… Она же еще не видела, какой он маленький… Жалкий и больной, она скажет, что так ему и надо…» Всхлипнув сквозь зубы, Мелия уложила распухшую ногу Луноликого себе на колени и сделала первый надрез. Пораженная гангреной плоть поддавалась легко, точно подгнивший фрукт.