Девочка и меч

Девушка сидела на обсидианово-черном полу, обхватив руками красный, обтекающий кровью комок, и вгрызалась в него. Так ланэрвальские жрицы пробовали сочную мякоть граната, ныряя в разверзнутую сердцевину лицом. И по их нежным щекам, и по их подбородкам точно так же бежали алые струйки, замирая коралловым ожерельем на ключицах… Только вот в руках девушки был не гранат, а человеческое сердце, взрезанное пополам. Две ее черные, густые, слабо сплетенные косы сбегали вдоль нагих плеч и лежали волнами на полу и подоле лавандового платья. Одежды все состояли из полупрозрачных шелковых лент, небрежно обхватывающих лебединую шею и голые руки. Чело украшала похожая на паутину серебряная сетка, и тонкие, как блесна, серебряные нити ниспадали вдоль ее лица, подчеркивая его молочную белизну и хищную красоту. Закончив жуткую трапезу, она облизала кровь с длинных пальцев. Прижмурилась от наслаждения, закинув лицо к невидимому куполу этого странного зала без стен и кровли, лишь с непроницаемой чернотой со всех сторон. Белая, алая и пурпурная — она сияла в этой темноте, точно луна в беззвездной ночи. А потом она обернула залитое кровью лицо к Тсии и улыбнулась, показав белоснежные зубы в обрамлении багряных от крови губ… Тсия захотела попятиться, но не смогла сдвинуться с места. — Кто ты? — спросила она на языке Луноликих, глядя в прозрачные глаза девушки — глаза цвета сирени, и аметистов, и пурпурных тог. — Не утруждайся, — со смехом откликнулась та на языке Островов. — Я могу говорить на любом наречии, которое знаешь ты. Я Вейдарель. — Что ты такое? — Я? — Вейдарель придала лицу изумленное выражение. — Разве ты не видишь? Я дева, облаченная в пурпур… — Чью плоть ты… кого ты только что ела? — Какие глупые вопросы ты задаешь… Ты ведь сама принесла мне его в жертву. Я бы ни за что не пробудилась, если бы ты не напоила меня как следует сначала своей кровью, а затем не угостила плотью доблестного воина. Тсия широко раскрыла глаза. Одно сложилось с другим. Кровь из ее рассеченных ладоней, лезвие, прошедшее почти до кости. Меч, клюнувший северянина между лопаток. Упругое сопротивление, хруст — сначала костей, потом сердца… — Ты — тот клинок? С драгоценностями в рукояти? Вейдарель улыбнулась чуть холоднее, чем до этого, и медленно кивнула. Драгоценности на ее пурпурном облачении переливались при каждом движении и тоненько, мелодично звенели — как звенит сталь клинка, вынимаемого из ножен. — Я почти начала сомневаться в своем выборе. Ты разве не понимаешь свою удачу? Она выждала несколько мгновений, но, так и не дождавшись ответа, недовольно фыркнула и подняла голову. — В былые времена три десятка юношей, прошедших отбор, сходились в битве не на жизнь, а на смерть в этих чертогах. Пол тут был залит кровью, будто ковром покрыт, но раненых не добивали и не лечили. Тсии показалось, что вокруг нее в непроницаемой темноте звенят клинки; влажно рвется плоть; вздыхают, хрипят, но не издают ни крика, ни стона полудетские голоса. Она оглянулась. Вокруг не было нчиего, лишь тьма. — Трое лучших бойцов, что оставались на ногах, отбрасывали свои жалкие железки. Должно быть, их называют мечами в насмешку… — голос Вейдарель заставил ее обернуться. — Или для создания яркой, как закатное зарево, противоположности с нами? Вейдарель прищурилась, словно от наслаждения, и ее черные ресницы сложились в острые изогнутые клинки в уголках глаз. Тсия больше не пыталась вглядываться в темноту — та грозила свести с ума своей угольной непроницаемостью и шквалом звуков: лязгом мечей, бросаемых на пол, и влажными шлепками босых ног по кровавым лужам. Только Вейдарель в этом море звуков была… видимой. Заметной. И только когда Тсия смотрела на нее, страх немного отступал. — Трое лучших бойцов, безоружные, поднимались на этот самый пьедестал. Они окропляли его своей кровью — ран на них было много, даже больше, чем на тебе сейчас, поверь мне. После этого Клинок выбирал одного из мальчиков, и мальчик из никого становился Мечником. И отправлялся прославлять наши имена первыми убийствами. Убивал тех, кто проиграл, но еще был жив. Тех, кого Клинок не выбрал. Двадцать девять юношей умирали нам во славу, и мы пировали их плотью… Ты, конечно, поступила куда скромнее… Но после столетий сна и это приятно! Вейдарель подняла руку, зазвенев серебряными браслетами, и потребовала: — Помоги мне подняться! Неужели ты боишься своей удачи? Своей славы? Могущества? — Могущества? — оторопело повторила за ней Тсия. — А что ты думала? — насмешливо изогнула бровь Вейдарель. — Я оказала тебе высочайшую милость, согласившись покинуть кристаллическое ложе. Признав тебя достойной носить меня, я спасла тебе жизнь. И вручила тебе себя — лучшее оружие, какое может существовать под этим небом. — Я смогу использовать тебя? — слова покоробили, как песок на зубах — рядом с ней было не холодное оружие, но живая дева. — Я смогу сражаться с тобой? На губах Вейдарель расцвела небрежная улыбка. Она указала взглядом на свою протянутую руку. Тсия коротко вздохнула, как перед прыжком в ледяное море, и обхватила прохладные пальцы Клинка своими. Мягкие, подумала она. Должно быть, никогда не державшие даже иголки. Тсия ощутила сладкий, медный запах ее тела, и неуверенно сжала унизанные кольцами пальцы чуть крепче. Оперевшись на ее руку, Клинок плавно поднялась с пола. — Для начала… Вынеси меня из этой проклятой пещеры на солнечный свет! — приказала Вейдарель. Она оказалась почти одного роста с Тсией. Статная, в меру мягкая и в меру стройная. Она не была ни грузной, как жены каменотесов, ни высушенной и изможденной, как дочери нищих рыбаков. Под шелковыми складками ее платья угадывалась фигура ланэрвальской — безупречной — статуи. Только в отличие от статуй она дышала жизнью, дышала жаром молодого, сильного тела, и это Тсия вдруг показалась себе восставшим трупом или призраком рядом с живым человеком. Хотя ведь все было наоборот… — Я не смогу. У меня, наверно, ноги сломаны… Были сломаны. Тсия опустила глаза. Ее изорванные измятые одежды покрывали грязь и кровь. На миг стало почти стыдно перед Клинком, которая, даже изгвазданная в крови, выглядела так изящно… — Иди, — был дан безжалостный ответ. — Обопрись о мою руку. Я сыта, а значит, пока смогу передать тебе частичку своих сил. Станешь такой же стойкой, как сталь. Тебе есть, куда идти? — Не знаю. Нет, наверное, нет. Северяне подожгли мой дом и разоряют мою деревню… — О, — губы Клинка округлились, а затем расползлись в улыбке. Голос ее прозвучал голодно и… Со странным, влажным придыханием, от которого по хребту Тсии побежали мурашки. — И много их? Десять? Двадцать? Давай вырежем их всех! — Я на ногах еле стою… И их намного больше! — Проклятье! Я не успею тебя так быстро обучить. — Обучить чему? — Искусству, — фыркнула Вейдарель. — Ты так неуклюже за меня схватилась! Фу, неумеха. А замахивалась — курам на смех. Она ущипнула Тсию за предплечье, оттянув кожу. — Ай! — Слабые у тебя ручки, — Вейдарель легко пнула ее своей изящной, обутой в парчовую туфлю стопою, так что ноги у Тсии подкосились. — И стоишь ты нетвердо! Десяток мы бы одолели, я бы тебя повела… Но если их больше… Запутаешься в ногах, пальцы выпустят рукоять. Вейдарель поймала запястье Тсии и закинула ее руку себе на плечи, не давая осесть на пол от боли. — А если обучишь, что, я смогу убить больше? — не размыкая зубов и еле переводя дыхание, спросила Тсия. — Конечно, — руки у Вейдарель оказались неожиданно крепкими, тесно обнявшими талию Тсии. — Тридцать, сорок, пятьдесят. Ты что же, совсем не понимаешь? Я — Клинок. И если я тебя выбрала, ты — моя Мечница. Тебе никто не рассказывал сказок про Фирнэ Диандаха и его Айвенгейру? Тсия дернулась, но Вейдарель не дала ей отстраниться. — Он… Богоубийца?! Мать рассказывала ей страшные сказки о Полуночном Севере. И Фирнэ с его колдовским клинком вплелся в кошмары и грезы маленькой Тсии почти так же плотно, как сама безжалостная кюна Айвенгейра. — Айвенгейра была его клинком?! Как… как ты? — Именно! — Вейдарель гордо приосанилась, насколько ей позволяла прислонившаяся к ней Тсия. — Будешь меня беречь и слушаться, и сама станешь не хуже его. — Ты… ты поможешь мне убить Луноликих? Всех до одного? — Кровь воителей — моя любимая! Она пьянит, она горяча и искриста, и терпкость бешенства в ней раскрывает доселе неведомые грани вкуса… — в лавандовых глазах Вейдарель на миг поднялась туманная мечтательная дымка, но, встряхнув головой под звон серебряных цепочек, Клинок привела себя в чувство. — Впрочем, пока тебе надо хотя бы выжить. Свободной рукой она приобняла Тсию за талию и повела сквозь непроницаемую тьму пещеры. *** Руя зажала ей рот ладонью, когда Мелия взвизгнула от страха. Снаружи так громыхнуло! И белый свет прыснул в пещеру, отбросив от каждого камня жуткую, изломанную тень! А потом застучало — это пошел дождь — и в пещере стало зябко и холодно, и живот свело голодом… Мелия то дрожала, прижимаясь к боку Руи, но вскакивала, пытаясь слезть с уступа — там ведь Тсия! Увела Луноликих и не возвращается! Тсия… Тсия сделала кое-что ужасное. Просто кошмарное. Она убила человека, без шуток. Мелия видела, как отрубленная голова северянина запрыгала по полу, как брызнула кровь широкою дугой… Разве они пожалеют Тсию, если поймают? Они и ей отрубят голову! Мелия начинала плакать, плакала до хрипоты, ей уже все равно было и на гром, и на молнию, и на ливень. Ей надо было отыскать Тсию! Руя удерживала ее долго, ругала, дергала за руку так, что ныло плечо, но потом ее и саму сморила усталость. Как только пальцы мамы чуть ослабили хватку на ее рукаве, Мелия сползла с уступа: легла на его край животом, свесила ноги и медленно стекла вниз, немного ободрав грудь и бедра. Было больно, но все это не слишком ее волновало. Она выбежала из пещеры. Дождь полосовал ее наотмашь, бил по щекам и плечам так, что становилось больно и ничего не было видно. Мелии казалось, что она идет наверх, но в какой-то момент каменистая тропа под насквозь промокшими ногами стала жидкой квашней с пучками травы. Неужели она умудрилась спуститься к деревне и не заметить? Вспыхнула молния где-то над самой головой, и почти тут же громыхнуло так, словно небеса порвало изнутри. Мелия от ужаса припала к земле, дрожа и сжимаясь. В короткий миг, когда все было залито белым светом, она увидела незнакомое ей место: ущелье, словно зажавшее в себе реку, одинокое разлапистое дерево… И человека! Под деревом, под склоном утеса, раскинув руки, лежал человек! «Вставай, — твердила себе Мелия. — Это наверняка Тсия! Ей надо помочь! Вставай, глупая, вставай! Она же столько раз тебе говорила… молния бьет в самое высокое, а я такая кроха… Вставай, вставай, вставай!» Мелия медленно выпрямила руки под собой, встала на колени и поползла. Ее колотило от страха, небо ворчало и вспыхивало над головой. «Ты такая кроха, тебя никогда не ударит… Молния бьет в самое высокое дерево на самом высоком уступе… А если стоишь на холме, просто ляг, хорошо?» Только бы Тсия была жива. Только бы была в порядке… она все решит! Укроет рукой от молнии, разотрет полотенцем так, что мороз убежит из костей, прогонит Луноликих, раздобудет теплую одежду и вкусную еду… потушит дом… Тсия все сможет! Только бы она была жива… Только бы она… Мелия, гипнотизируя себя этими мыслями, не заметила, как добралась до дерева у ручья. Его ветки, полоскаемые дождем, шумели и скрипели над ней. Девочка медленно подняла голову, но в темноте едва разглядела смутные очертания на земле. Она кинулась к ним, обдирая ладошки об острые камни, и обхватила чужую ладонь… Молния вспыхнула, и бледный свет брызнул сквозь мокрые ветки. Под деревом лежала вовсе не Тсия. Луноликий открыл глаза — белые, совершенно белые на залитом кровью лице! И резко выбросил руку вперед, сжимая в кулаке платье Мелии. Он прохрипел что-то, подтаскивая ее к себе. На мгновение Мелия окаменела от страха. Луноликий твердил что-то хриплым, севшим голосом, указывал куда-то вниз, на свои ноги, его голос был сначала слабым, потом злым, потом он встряхнул ее, а потом… Заплакал?.. Его пальцы чуть ослабили хватку, и Мелия вскочила на ноги. Сердце бешено билось в горле, ее всю трясло, но, отскочив в сторону, она не сразу бросилась бежать. Что-то не то было с голосом Луноликого. В очередной вспышке молнии она увидела его сверху, растянувшегося на камнях, и вдруг поняла, что он… что это… Но когда свет молнии погас, а он выкрикнул что-то и протянул к ней руку, Мелия сорвалась с места и бросилась прочь. Она бежала, не оглядываясь, иногда оступаясь в ледяную, будто кипевшую от дождя воду, но даже не вскрикивала. Боялась, что крик выдаст, что остановка приведет к тому, что ее настигнут… Она бежала, запинаясь, но сил не хватило надолго. Обессилев, она снова опустилась на колени и забралась в какую-то расщелину между двумя большими валунами. От бега она ненадолго забыла о холоде, но, едва переведя дыхание, ощутила, как страшно колотит тело — и не от страха… Зубы дребезжали во рту, кости ходили ходуном, и гром все не прекращался… А потом молния вспыхнула снова, и Мелия, приоткрыв глаза, увидела… Увидела двоих. Странно, но и когда молния угасла, они все еще стояли, ясно видимые, будто подсвеченные изнутри. Девушка в мокром платье, с двумя длинными-длинными, до самого пола, косами стояла у того места, где ручей выбивался из гор. Она подставляла лицо свету молний и плетям дождя, даже не пытаясь укрыться, и Мелии показалось, что она не боится ни капли — наоборот, словно радуется… Затем она чуть обернулась и небрежно коснулась губами лба человека, который, в отличие от нее, едва стоял на ногах, обнимал ее обеими руками за руку и прижимался щекой к ее голому плечу… Это была Тсия! Это… Это была ее Тсия! Мелия не сразу узнала сестру, просто даже представить не могла, что Тсия может вот так на кого-то опереться… А кто-то может вот так запросто ее поддержать. Затем молния вспыхнула еще раз — слабо и где-то вдалеке, но Мелия все равно зажмурилась, а когда открыла глаза, Тсия уже была одна. Она стояла, пошатываясь, и опиралась на что-то… На какую-то палку или посох… Мелия бросилась к ней и попыталась поднырнуть под руку, чтобы Тсия облокотилась на нее. — Тсия! Кто это был? Куда она делась? Тсия, как ты? Тсия, ну пожалуйста! — Я не знаю… Она была похожа на спящую — глаза закрыты, губы еле двигаются. Всхлипнув, Мелия крепче обняла ее руку и сделала маленький шажок вниз по склону. — Пойдем, пожалуйста… Тсия, надо вернуться к маме, и… — Это ты сделала? Тсия открыла глаза и посмотрела куда-то вдаль, будто вовсе не замечала сестру. Мелия проследила за ее взглядом и вскрикнула. На море пылал корабль. Золотые отсветы прыгали по темной воде, высвечивались паруса прочих оставленных на море лодок… Тускло светились обгоревшая крыша какого-то дома в деревне, но ее, видно, уже притушил ливень. А вот корабль горел ровно и высоко, даже отсюда был виден угольно-черный остов в ослепительно-ярком зареве… — Тсия, как бы я могла?! — Мелия недоуменно взглянула на сестру. — Наверно, это ударила молния… и поделом им! Негодяи! Небо снова взорвала вспышка молнии, ее ветки, точно трещины, исчертили весь небосвод. Мелия, взвизгнув, нырнула мордочкой в бок Тсии, но тут же отстранилась. Лицо стало липким, и по медному запаху Мелия поняла — кровь… — Они уходят, но вернутся, — вновь пробормотала Тсия — и снова Мелии показалось, что она говорит совсем не с ней. — Так значит, ты не сможешь снова это сделать? Она помолчала, будто выслушивала ответ, и вздохнула. — Понятно. Мелия проследила за взглядом сестры и увидела, что она глядит на свой посох. Только это был не посох. Это был меч. *** Буря, вызванная встречей Мечника и Клинка, продлилась три дня. Временами небо притихало, временами вспыхивало с новой силой. Порой грохотало так, что Тсия сжимала в пальцах ткань под собой и боялась, что ее выкинет из кровати. «Вся природа беснуется, когда такое происходит, — с нескрываемым удовольствием поведала Вейдарель, когда они вышли из тьмы подгорья. — Потому что союз такой силы пугает небеса и грозит всему миру. Снова мы такое не повторим, извини… Не бывает ведь двух свадеб, верно?» Что было дальше? Тсия практически не помнила. Иногда ей мерещилось, словно она приобнимает кого-то маленького, теплого и мокрого. Что она идет по крутому склону, и ноги то и дело вспыхивают такой болью, что из глаз летят искры, а угасающее сознание загорается полярной звездой. Но потом боль утихла, и реальность вновь будто выскользнула из пальцев. Сознание вернулось к ней уже дома, в хижине на утесе. «Надо же, не сгорел», — подумала она тогда, воспаленными глазами глядя на расплывчатый силуэт рядом с кроватью и старые, прохудившиеся стены. Силуэт склонился к ней, коснулся ладонью лба. Она узнала Рую, которая кричащим шепотом твердила что-то. Руки тетушки скользили поверх ее рук, пытались разжать пальцы — для чего?.. — Выбрось эту чертову железку! Тсия вспомнила, как крепко сжала тогда рукоять меча, как тетушка тщетно продолжала попытки разжать ее пальцы, но затем вскрикнула, как от боли, и отдернула руки. Тсия видела красные пятна на маленьких тетушкиных руках, и хмурилась сквозь забытье, но потом сознание все равно убежало — как убегает закипевшее молоко… Как давно они не пили молока… Когда она снова почти проснулась, с ней рядом вновь была Руя. — Господи, что же ты с собой сделала… — шептала над ней тетушка, водя пахучей — спирт и горькие травы — тряпицей по телу Тсии. Захотелось прикрыться, но ничего не вышло. Руки и ноги отказывались ей подчиняться, и пришлось только отвернуться, чтобы спрятать лицо. Сознание было подобно поплавку над крючком, облюбованном крупной рыбой. Тсию то и дело утягивало во тьму, без памяти и смысла, лишь со смутными, далекими образами: детьми, что сшибались насмерть в подгорном мраке, белокаменным Ланэрвалем, глухими горными тропками… Тсия не помнила, когда и как камень под спиной сменился на солому и простыни, не понимала, почему то и дело замечает над собой полное грозовых туч небо. Путала, кто гладит ее — Руя? Вейдарель? Кто подносит к губам чару с водой и горькими отварами, кто сменяет на лбу влажную тряпицу? — Руя… — прошептала она однажды, не открывая глаз, вытянувшаяся жгутом и иссушенная внутренним жаром. — Руя, скажи, кто носит пурпурные тоги? Мама… Она ведь… У нее ведь было пурпурное платье, да? У Айи… — Зачем ты спрашиваешь? Тсия, ты пришла в себя? Тсия! Иногда Тсия почти приходила в себя, и вместе с этим приходила боль: ныли кости, ныли изрезанные о клинок руки. Ниже коленей болело так, что казалось, будто ноги она опустила в пылающий костер. Оттого подолгу не получалось уснуть: болела затекшая от долгого лежания спина, зудели ссадины, гудели от боли синяки по всему телу. Забытье в такие моменты казалось спасением. — Больно? — спрашивала Вейдарель, поглаживая ее по голове. — Очень больно? В голосе Клинка звучала не жалость — восторг. — Какая же ты живая! Даже не верится. Ну ничего, приучишься. Вас, людей, тоже можно закалять. Вы тоже учитесь терпеть. — Луноликие уплыли? — хрипло спросила Тсия. — Удрали! — голос Вейдарель прозвучал у самого уха. — Они, знаешь ли, жутко суеверны. Думаю, в следующий раз приплывут если не с конунгом, то с ярлом средней руки, попросят растолковать, за что на них ополчилось небо в этом месте: да так, что целый корабль сгинул в огне! — Спасибо, — простучала зубами Тсия. — Спасибо тебе… Она слепо поворачивала голову в сторону голоса, но ничего не видела — на глазах лежала влажная тряпица. И сил поднять руку и сдвинуть ее не было совершенно. — О, это еще пустяки. А уж что мы сделаем, когда ты поправишься и подучишься… Хочешь сразиться с их конунгом? Хочешь? Они могучие воины, но куда им тягаться с Мечницей! Тсия хотела спрашивать еще: мелодичный, напористый голос Вейдарель заставлял боль притупляться, а разгоравшийся от ее слов огонь в груди вытеснял жар лихорадки. Но не успела она раскрыть рта, как прохладные, очень мягкие пальцы легли на ее губы. — Спи, — фыркнула Вейдарель. — Прежде надо поправиться! *** На третий день тучи рассеялись, море усмирило свое бешеное бурление и солнце показалось в небе. Руя же окончательно выбилась из сил. Болела Мелия, болела Тсия. Ликей требовал внимания. Сквозь обгоревшую крышу лило ведром — Руя еле успевала менять котлы и черепки да выплескивать воду. Мелия горела и плакала, не могла даже глоток сделать — болело горло. Тсии досталось сильнее: живого места не осталось и одна нога опухла. Руя сразу же подумала на трещину, ведь девочка смогла пройти приличное расстояние. На половину тела растеклась гематома, может, треснуло и ребро, руки были исполосованы лезвием той проклятой железки, которую девочка отказывалась отпускать до самого прихода домой… Она ведь почти погибла в ту ночь. Руя все время, пока они ждали отплытия Луноликих, боялась, что девочка не доживет до тепла и полагающегося лечения. Все три дня она металась на призрачной границе между жизнью и смертью, бредила и плакала, вспоминала то, что, считала Руя, ей следовало давно забыть: мать, Ланэрваль, сказки Луноликих, которые боги ведают для чего рассказывала ей Айя. Иногда она будто говорила с кем-то, кого нет в комнате, и Руя убеждала себя, что это просто лихорадочный бред, но… Но вынесенный из пещер клинок, бритвенно-острый и с инкрустацией драгоценными камнями, то и дело притягивал ее взгляд. Местные говорили, что в пещерах по эту сторону гор много лет назад жили жрецы злых богов и к ним приплывали странные люди со всего света. Пилигримы входили большим числом, но чтобы кто-то выходил — деревенские такого никогда не видели… Со временем поток пилигримов иссяк, и местные решили, что тамошние жрецы погибли от рук своих нечистивых божеств. Впрочем, в горы местные и после этого не ходили. Считали, что те самые божества все еще спят под каменной толщеей и только и ждут, когда кто-нибудь по незнанию или самонадеянности попадет на их алтарь. Пару раз Руя, меняя повязки и насильно спаивая девочке горькие отвары, начинала плакать. «Какая же ты еще маленькая, — думала она, глядя на девочку — давно взрослую девушку — на смятых простынях, и не могла успокоиться. — Ну кого ты могла защитить? Только такой ценой… Куда ты попала? Что сделала с преследователями? Что они сделали с тобой? Боги, да за что это все нам… Как я посмотрю в глаза твоей матери, когда все это закончится? Что я скажу, если ты умрешь за меня сейчас, а твою душу получат темные боги? Что скажет Айя, если я даже умереть тебе спокойно не дала?» Руя пыталась убрать меч, но он был так тяжел и то и дело выскальзывал из рук, резал пальцы… Однажды ей все же удалось вышвырнуть его в окно, но сразу после этого Тсии стало хуже: девочка начала задыхаться, и не пришла в себя, пока Руя не выбежала и не внесла меч обратно в комнату. Он наверняка принадлежал темным богам — злой, древний артефакт, присосавшийся к душе Тсии. Руя знала, что от него надо избавиться, но пока не имела ни малейшего понятия, как именно. Артефакт был готов убить Тсию, если Руя попытается их разлучить. «И стоило оно того? — сидя у кровати, где спали две больные девочки, Руя стискивала в пальцах подол юбки. — Я бы пережила, что бы со мной ни сделали. Я бы прибрала дом так, чтобы они не догадались, что вы есть. Я бы… Мы бы… А теперь вам двоим так плохо. Разве я этого стою?» Впрочем, на третий день Мелии стало намного лучше, на четвертый она выбралась из постели, а на пятый уже убежала гулять. Солнце шпарило не по-осеннему жарко, тропки подсохли, а девочка казалась хоть и бледненькой, но вполне здоровой. Так что Руя ее отпустила. А сама, поглядев на свободное место в кровати, забралась под одеяло, свернулась клубочком и впервые за эти пять дней уснула не сидя.