Девочка и меч

Могла ли Руя знать, что то будет их последняя сытая трапеза на долгое время? Часть мужчин не пережила налета Луноликих, часть осталась искалеченной, другие попросту пропали — сбежали, были угнаны в рабство, чтобы сидеть на веслах взамен погибших Луноликих? Некому стало добывать камень в шахтах: торговцы, заезжавшие прежде каждые несколько месяцев, появлялись раз или два в год; стало не хватать многих продуктов, тканей и инструментов. У Руи, конечно, был способ заработать, но с каждым днем ей становилось от себя все противнее: оказывается, деревенские не так уж сильно нуждались в ее лекарском умении. У них была уйма обрядов и заговоров, вроде подложить под дверь деревянный брусок с вбитым в него ржавым гвоздем, дать полежать недельку, а потом выдрать — вот больной зуб и пройдет. В самых тяжелых случаях они шли к старому жрецу. И только когда жрецу о беде поведать было слишком стыдно, обращались к Руе. Женщины просили у нее снять или навести порчу, дать что-нибудь «для деток», а порой и «от них». Несколько раз к ней являлись женщины, которые пренебрегли ее помощью сразу после налета, а теперь боялись, что все-таки понесли от Луноликих — и Руя варила снадобье, а потом выхаживала больных. Некоторых за косы притаскивали мужья, требуя избавить жену от проклятого брюха. Но это было много позже — иногда так поздно, что Руя, усмехаясь, говорила, мол, уже проще родить, чем вытравить. Чаще всего посетители смирялись с ее отказом. Руя все делала, чтобы придать себе весу и своим словам — ценности: принимала не в доме, но в пристройке, где стены были увешаны темно-зелеными и палево-желтыми пучками трав, а в больших банках и малых склянках хранились цветные алхимические составы: бор, сурьма, медь, пепел, сера… Время от времени она подкидывала эти составы в пламя небольшой печи, так что огонь приобретал зловещий зеленый оттенок, беспокойно метался при полном отсутствии ветра и сыпал искрами. Однако одного мужа ни ее слова, ни зловещий облик пристройки не смогли поколебать в его стремлении избавить молоденькую жену от плода. Самому ему было уже около пятидесяти, глубокий старик, седой и сгорбленный, зато — болтас, владелец каменного рукава в шахте, на котором работали другие каменотесы. Выставив заплаканную жену за дверь и приказав ждать, сам он подошел к Руе и спросил: — А есть у тебя… Такое чего-нибудь, чтобы младенчик, выродок этот, глотнул — и сразу, ну, того?.. Руя похолодела. Женщине предстояло пройти через такую пытку, как рождение ребенка; она уже отдала ему столько своих сил, столько белизны своих костей и жара своей плоти. Кроме того, пока дитя было в ее утробе, оно еще являлось все равно что лишним органом, болезненной опухолью, власть над которым целиком и полностью в руках матери: захочет — вытравит, и никакое это не убийство, только освобождение своего тела. Даже зайчихи растворяют нерожденных зайчат в утробе, если посчитают, что для них не пришло время. Но когда ребенок уже родится — когда заплачет, когда прильнет к груди, — мать, во-первых, может и скорее всего полюбит его беспамятно. А во-вторых — его умерщвление станет убийством живого, слышащего и дышащего, любящего и мучающегося, существа… — Богов побойся, — Руя понизила голос до шепота. — Отдай его лучше кому-нибудь. — Да кому он нужен! — оскалился в ответ болтас. — А кроме того… Все знают, что моя жена на сносях, и если в какой деревне появится белобрысый голубоглазый мальчонка, а у нас ребенок чегой-то как-то окочурится, да тела мы не покажем, все сразу поймут, что и моя баба нагуляла… Как я потом своими каменотесами командовать буду? А? А так, пока младенчик, поди ж разгляди, какой он… — Вот именно, — у Руи голова шла кругом от расчетливой паранойи болтаса. — А если это твой ребенок? Как разглядишь, пока он совсем младенчик? — Не может это быть моим ребенком, — мгновенно помрачнел болтас. — Но насчет этого я к тебе попозже зайду, ведьма, когда прок будет… Ну так что? Сможешь такое зелье сварить? Руя отказывала ему дважды, а на третий раз он пообещал подарить ей одну из козочек, которых купил недавно. Руя замерла: Луноликие угнали почти весь скот, что у них был, и ни она сама, ни ее дети уже больше полугода не держали во рту ни молока, ни сыра, ни творога… Одна только козочка могла бы спасти Ликея от болезни хрупких костей — он ведь уже совсем скоро бросит грудь, а у детей, которые едят недостаточно белых продуктов, скелет становится рыхлым и хрупким. «Не будешь есть творог, кости у самой как творог станут!», — поддразнивала ее в Ланэрвале старшая сестрица. «Я даю инструмент, не более», — утешала себя Руя, смешивая компоненты в отдельном, для опасных составов, котелке. «Это только его дело, его вина и на его совести», — протягивала она узелок из промасленной бумаги, в котором был лоскут пропитанной отравой ткани. «Со мной бы такого не произошло», — забираясь в кровать к дочке и прижимая ее теплое маленькое тельце к себе, убаюкивалась Руя. *** Руя проснулась от веселого детского гомона под окном. Приподнявшись с кровати, она выглянула в окно и увидела, как дети — Мелия и пара ее дружков и подружек — радостно вбегают в лужу, на которую слетелись бабочки, и поднимают тучу цветастых пятен в воздух… Затем они отходили в сторону, ждали, когда бабочки снова опустятся на водопой, и снова неслись туда, вереща и размахивая руками… На мгновение в груди растеклась теплота, но почти тут же все сковало зябким холодком. Сын болтасовой жены никогда не сможет так резвиться, как ее Мелия с друзьями. Детское тело так хрупко. Вот, Руя, смотри: девочка бежит, и уже страшно, что она запнется и рассадит колени. А если ее тоже кто-то захочет отравить? А если злой человек? А если бешеная собака? А если… Впрочем, в ее случае о том волноваться не следовало. Руя обвела взглядом весь двор и через время приметила Тсию. Девочка сидела в тени под срубом колодца, приникнув к прохладному каменному боку спиной, почти сливаясь с ним в неприметной серой рубашке и длинной песочной юбке. Тсия всегда приглядывала за Мелией. Ходила шагах в десяти позади, чтобы не нарушить веселую игру детворы, или устраивалась в неприметном уголке с хорошим обзором. Иногда даже гуляла с девочкой рука об руку — вдвоем, а порой и с маленьким Ликеем. Сколько раз Мелия хвасталась? Тсия прогнала собак, Тсия вышла, и распекавшаяся детей старая Гейба с плетью крапивы в руке умолкла и убралась обратно в дом. Мама, я чуть не упала в ручей, но Тсия… А Тсия… А вот у Тсии… У Тсии не было друзей, кроме Мелии, и выбирать ей явно не приходилось. Руя это хорошо знала: видела, как в Тсию тыкали пальцем, слышала, как обвиняли: «А ты небось только и ждешь, чтобы Луноликие за тобой приплыли! Своей невестой сделали! Тут-то ты никому не сдалась, страховидина!». Она ведь правда вся была в отца: слишком высокой, слишком бледной, да еще и с волосами светло-желтыми и палево-бледными, каких отродясь не бывало у островитян. Впрочем, миролюбивые жители деревеньки еще готовы были это простить. А вот недобрый норов Тсии… Еще пару лет назад девочка такие нападки оставляла неотомщенными, только мрачнела и замыкалась, убегая на чердак. Может, она и плакала, но Руя в это почему-то не верила. Она часто говорила девочке, что надо только немного потерпеть. Дети жестоки, они поступают так со всеми, прежде чем принять в свой кружок. Но потом принимают. Только глянь, сколько среди играющих светлых голов!.. Но Тсия вместо этого научилась давать отпор. Легко подхватывала и метала в обидчиков камни, а если те оказывались достаточно близко, могла и кинуться в драку. В ссадинах она приходила только первое время, но потом быстро освоилась — и ссадины ловили другие, а Тсия, кажется, даже тронуть себя не позволяла. Дразнить ее перестали. Но и дружить с ней никто не стал. Злая, гордая, нелюдимая. Почти не улыбавшаяся. В детстве, когда мать ее безбожно баловала и ласкала, почти не спуская с рук, а послушницы возились, как с прелестной куклой, она вроде бы была обычной. Смеялась, угукала, тыкалась мордочкой в ароматные подолы послушниц и пышную грудь матушки, когда ее смущали чрезмерной похвалой; играла в игрушки. Ох, сколько же у нее было игрушек в Ланэрвале — Мелии такое количество в самом смелом сне не приснится. Но стоило чему-то пойти не так: послушницы увлекались разговором друг с другом, а не с ней; маму призывали вести службу; игрушка оказывалась хрупкой и ломалась, — как девочка мрачнела и замыкалась в себе. Бросала игру, переставала лопотать о чем-то своем, детском и важном, и могла молчать так до самого вечера. Иногда, целый день не видевшись с матушкой, она и по ее возвращении не желала с той разговаривать. И если ломалась одна игрушка, не притрагивалась к остальным. Либо все, либо ничего… Будто она, еще будучи залюбленной со всех сторон дочкой верховной жрицы, ждала от всего мира подвоха, во всем усматривала злой умысел. И наказывала, и мстила, и пыталась отучить себя вообще нуждаться в том, что приносило боль: внимании послушниц, любви матери, игрушках… Было в ней что-то колючее. Что-то дико упрямое и недоброе. Что-то, чего никогда не нашлось бы в приветливой, открытой миру Мелии… Да, одной только Мелии было все равно и на северный облик, и на недобрый нрав Тсии. Девочка и сейчас то и дело бросала товарищей и бежала к старшей сестрице, звала ее поиграть с ними. А когда Тсия отказывалась, искренне расстраивалась и, бредя обратно к товарищам, то и дело оборачивалась к сестре. Впрочем, горе не могло надолго задержаться в маленькой Мелиной головке. Пара мгновений — и девочка вновь резвилась в сонме бабочек. Расплескивала босыми ногами воду и ловила медными волосами солнце и ветер… А вторая девочка наблюдала за ней из тени, неотрывно и неподвижно, будто ястреб за кроликом. Руя почувствовала, как медленно успокаивается в ней тревога. Она опустила голову на подушку, прикрыла глаза. Хоть в чем-то она могла быть уверена. Ни человек, ни зверь не навредят Мелии, пока за ней приглядывает Тсия. *** Козочку болтас привел заранее: та легко развязала шнурок, на который Руя ее привязала, обгрызла яблоньку и насмерть перепугала Мелию. Может, она бы даже затоптала девочку, но подоспела Тсия. Поймав одной рукой козу за вихор на лбу, она ловко скрутила ту и пригнула к земле. Коза, злобно взбрыкнув пару раз, обмякла и жалобно заголосила. Мелия, растирая по лицу слезы, сбегала за веревкой, которая неопрятной бахромой осталась висеть на заборе в хлеву. Узлы Тсии вышли крепче, и затянула она их не на шее козы, как сделала Руя, а вокруг рогов и под челюстью. Вновь привязанная к забору козочка извелась, но освободиться из пут так и не смогла. Мелия за все время так и не выбралась из-за спины Тсии, держалась за подол ее холщовой рубахи, хмурила бровки и болтала за обеих: — Почему она такая голодная? Наверное, человек, который ее привел, не хотел тратить на нее сено… Интересно, а почему он решил ее нам отдать? Мама ее купила? Какая мама умница! Но привязала она ее плохо… Да, Тсия? Как ты считаешь? Ты вот по-другому узелки завязала… Когда у нее родятся детки, ты тоже их сразу привязывай, хорошо? Я скажу маме тебя позвать… А когда у нее будут детки? Наверное, не скоро… Мама говорила, что чтобы были детки, зверушек нужно двое, мальчик и девочка, а у нас одна козочка… А кто ее будет доить? А когда мы купим козлика? Ой! А как мы ее назовем? Давай Бабочкой! Сонная полураздетая Руя, выбежавшая за порог на крик дочери, застала только эту звонкую трель. Которую прервал вопрос — острый, похожий на стрелу, что с треском ломает полотно мишени. — За что? — Тсия отодвинула Мелию и сделала два быстрых шага к Руе, но подходить не стала, сжимая кулаки. — За что тебе ее дали? Руя не сразу поняла суть вопроса и почему, задавая его, Тсия смотрела на нее так — так, будто змея выползла на солнце, а не Руя выбралась на крыльцо. Не проснувшись окончательно, Руя начала оправдываться: — За лечение… Я ничего такого… Ты же знаешь, иногда люди много готовы заплатить… И я подумала, что нам нужно молоко, Ликей ведь скоро бросит грудь, да и вы… — Ты опять хочешь выйти замуж? Этот болтас, он… Он жениться на тебе хочет или что, раз дарит такое?! Или ты не знаешь, что у него есть жена? Тсия мучительно подбирала слова, от нервов на ее бледном, почти сером лице приступил неровный, пятнами румянец. Руя, прокручивая в голове ее непонятное обвинение, наконец опомнилась. Девочка понятия не имела, что именно она сделала этой ночью — на какую страшную сделку пошла с совестью и какую просьбу исполнила. Она просто… Просто рассердилась, потому что подумала, будто Руя стала чьей-то любовницей? И подумала, что старый болтас привел козочку в награду за особое расположение? Сперва Руя испытала облегчение — Тсия понятия не имела о ночной сделке и не ее имела в виду! Но, стоило облегчению чуть развеяться, как Руя разозлилась: по-настоящему рассвирепела. Кровь прилила ей к лицу, а злые слова заплясали на языке — едва успевай прикусывать! — Что ты себе надумываешь? Бесстыжая! Я, в отличие от тебя, работаю, а не только ем задарма! Какое тебе дело, откуда я ее взяла? Я лечу людей! Ночами варю снадобья и скоблю котлы, ноги в кровь сбиваю, пока ищу коренья и травы! А ты? Что ты делаешь, а, чтобы меня в чем-то уличать? Мать твоя могла кого угодно попрекать, она была старшей жрицей, а ты кто такая? Никто! Темные глаза Тсии потемнели, став почти черными — она без слов выслушивала брань Руи, пока та не выдохлась, затем развернулась на пятках, отодвинула с дороги Мелию и бросилась прочь. — А ну стой! — успела выкрикнуть ей в спину Руя, но девочка одним прыжком преодолела невысокий плетеный забор — немудрено, с ее-то длиннющими жилистыми ногами! — и скрылась из виду. Мелия заголосила: — Мама! Зачем ты ее ругаешь?! Тсия! Тсия, вернись пожалуйста! И во весь опор бросилась к забору, но перепрыгнуть, разумеется, не смогла, побежала к калитке. Только куда было ее коротеньким — Мелия обещала вырасти даже меньше Руи, и это при таком-то огромном отце! — ножкам? Руя нагнала дочку, обхватила под бедра и подняла на руки. — Ты-то куда намылилась?! — выкрикнула она в лицо девочке, но тут же осадила себя. Поставив ее на землю, быстро оправила сбившийся воротничок платья и продолжила совсем иным, мягким голосом. — Куда твоя Тсия денется? Она полгода назад вас всю ночь в холмах прятала, никуда не делась! А тут что, средь бела дня потеряется? Мелия, которая еще не отошла от нападения козы, горестно хлюпнула носом. Тогда Руя взяла ее за руку и увела в дом, где долго держала на коленях, гладила по спутанным рыжим кудряшкам и выбирала из них запутавшуюся листву и сухие травинки. Успокоив дочь, она попросила ее развлечь себя разговором и принялась за домашние хлопоты. Время незаметно пролетело до вечера: Мелия, как Руя ее ни осаживала, то и дело возвращалась к Тсие: где она, почему не возвращается, когда придет? Руя, обычно души не чаявшая в болтовне дочери, злилась: — Тебе какое дело? Хочет жить под кустом ракитника — ее воля! Не мило со мной жить, слова ей поперек не скажи, пускай собирается и идет жить к кому другому. Или что, думает, свекровь ее попрекать не будет? Муж будущий ее выходки так оставит? Да не бывать тому! Взрослая уже девка, четырнадцать лет. Я через год за Оле вышла, а через два тебя родила. И что, хороша бы я была, как бы так на любой упрек в холмы убегала? Злостью Руя пыталась вытеснить тревогу. Тсие в самом деле уже исполнилось четырнадцать. Издалека она по-прежнему напоминала тощего мальчишку в своих пастушьих штанишках и огромной, отобранной у Оле рубахе. Но ведь даже сквозь рубаху уже проглядывала небольшая, треугольником девичья грудь, и черты лица девочки, острые, грубоватые, все же становились все более изящными. Как говорила старшая сестрица, в шестнадцать лет не бывает некрасивых девочек — все они прелестны. И след этой юной прелести появлялся даже на невзрачном, по сути, лице Тсии. Тем более вспоминалась та ночь после налета Луноликих, когда Руя едва успела перехватить Тсию на пути в холмы. Хотя больше ничего подобного не случалось, никто не мог сказать наверняка, что девочка просто не научилась прятаться для этих странных снов с открытыми глазами. Руя боялась за нее. Боялась, что слонявшаяся одна к ночи девчонка привлечет недобрых людей. Боялась, что горы вновь позовут ее. Когда совсем смерклось, она уложила Мелию, взяла свечу подлиннее и вышла в ночь. Убеждая себя, что просто ищет редкий ночной цветок, она прочесала окрестности дома, невысокие заросли пастушьей сумки и плотные заросли кустарника. Вышла к морю, которое с тихим мерным шелестом обволакивало волноломы и с шорохом накрывало влажный песок у берега. Побродила по деревне, проплывая вдоль невысоких заборов неприкаянным призраком, но так и не нашла девочку и вернулась домой ни с чем — только с гулко колотившимся в груди сердцем. Пойти в холмы она так и не осмелилась. *** Тсия вернулась утром — чумазая, но довольная. Через плечо она держала сплетенный из травы жгут, а на жгуте висел подбитый лесной голубь. Жирный, кирпично-сизый, с запекшейся на клюве — девочка попала птице ровно в голову — кровью, он выглядел достойным трофеем в их полуголодной деревеньке, где многие мяса не ели уже полгода. В числе таких голодающих была и их собственная семья. — Жалко на меня тратиться, — отчеканила Тсия, стоило Руе выбежать на порог, — так бы и сказала. И еще… Если тебе что-то… Если нужно тебе будет что-то, ты у меня проси, а не у этого болтаса… Или у кого там еще! Руя, словно огретая мешком, стояла и оторопело глядела на то, как Тсия чистит и потрошит голубка, как достает из котомки съедобные корешки и готовит наваристый, ароматный бульон, от которого во рту собирается слюна и крутит живот. Бульона получилось много — золотистый и прозрачный, с крутившимися в смерчах кипения корешками и пряными травами, — он плескался у кромки кастрюли, готовый пенным гребнем выпрыгнуть через край. Сняв кастрюлю с огня, Тсия большой поварешкой разлила наваристый бульон по тарелкам. Только прежде достала из мяса самые нежные потрошки — сердце, пупок и печень, — и с ножа угостила Мелию. — Вкусно! — восторженно лопотала девочка. — Ужасно вкусно! Сестрица, почему ты раньше не ходила на охоту? Вот как у тебя здорово получилось! — Я не знала, что у меня получится. Да и не сразу получилось. Я промахивалась раз сто, прежде чем попала в этого одного… — Ты, выходит, за один день всего научилась? Здорово как! Ты такая умница, Тсия… Только ты, пожалуйста, не уходи больше ночью… Мы с мамой так испугались! — Постараюсь, маленькая, — потрепала ее по макушке Тсия. А потом взглянула на Рую. — Если Руя больше не будет ничего брать у чужаков. Руя, для которой Тсия тоже наполнила и поставила тарелку, разжала пальцы — и ложка громко стукнула о стол. — Я тебе уже говорила, что мне заплатили за лечение, — проговорила она медленно, чеканя каждое слово. — Что такого можешь сделать ты, чего не может старый жрец? — отпарировала Тсия — кажется, за всю ночь она так и не успокоилась, — чтобы подарить тебе целую козу? Зачем она нам вообще? Скота в деревне раз-два и обчелся, тебя просто ограбят! Что ты сделала? Говори! Больше меня не отошлешь, я тоже могу приносить в дом еду, видишь! Не надо тебе… Не надо тебе нового мужа! — Что ты несешь… — Верни ее обратно! Или нет, дай мне, я отведу и отдам… — Не надо уводить Бабочку! — встрепенулась Мелия. — И не ругайтесь! Ну пожалуйста! Над тарелками поднимался ароматный парок, мясо дымилось и отходило от костей. Но бульон остывал, а никто к нему так и не притрагивался: покрасневшая от злости Тсия, не спускавшая взгляда с Руи; раздраженная на грани бешенства Руя; и, наконец, готовая разрыдаться Мелия. Только Ликей что-то бодро угукал, не обращая ни малейшего внимания на грозу собиравшегося скандала вокруг. — Верни ему все, что он тебе дал. И никогда больше… — Да кто ты такая, чтобы что-то мне запрещать? Чтобы додумывать не пойми что и судить меня? — Руя вскочила с места. — Что у тебя в голове творится?! Не была я его любовницей и не буду, дура ты малохольная! — Тогда что ты ему сделала?! — Не твое дело! Тсия вновь убежала, теперь хотя бы на чердак, так и не притронувшись к своему супу. Не стала есть и сама Руя. Ее подташнивало от злости и хотелось плакать: да лучше бы она была любовницей старого болтаса, чем дала ему снадобье для убийства ребенка!