Найти новых себя

      Оглядев в первый раз грязно-белые, освещаемые солнцем стены, вытоптанный множеством ног асфальт внутреннего двора женской тюрьмы Талавера Брюс и корявые очертания колючей проволоки на фоне чистого солнечного неба, Режининья поняла, что обречена. А когда ее завели в темную сырую камеру на десять человек, где на нарах сидели хмурые преступницы, от молоденькой девчонки до пожилой татуированной женщины, Режининья окончательно опустила руки. Первые дни она провела, выполняя на автомате предписанные работы, посещая такие мероприятия, как просмотр фильмов, и испытывая жуткую ломку. Заключение в тюрьму казалось Режининье следствием многочисленных «если бы». Если бы Сесеу смог отстоять девушку, она бы попала в реабилитационный центр и начала бы лечение. Если бы Режининья не поселилась в притоне Эстасио, она бы не познакомилась с наркоторговцем Раулом и не пырнула бы его ножом, а значит, не оказалась бы под следствием. Если бы ее любили родители, она не стала бы наркоманкой…       Однако на смену бесплодным торгам и ненужным размышлениям пришла, как и в случае с зависимостью, привычка. Режининья привыкла к нехитрому распорядку: подъем в шесть утра, отбой и выключение света в десять вечера, трехразовое однообразное питание, свободное время, отведенное на спорт, чтение или мероприятия, и, самое главное, обязательные работы. Режининью определили в швейную мастерскую, сказав, что постепенно она всему научится. Под присмотром полной коротко стриженной женщины, осужденной за умышленное убийство, она шила робы для заключенных, успокаиваясь под мерное жужжание швейной машины. Привыкла Режина и к простой еде из несоленого риса, бобовых и редкого мяса и сладостей, к тюремной лавке, где продавались всякие мелочи, и к сокамерницам, которые оказались грубыми, но неплохими женщинами. Даже ломки стало переносить легче: оказалось, что многие преступницы с участием и сочувствием смотрели на новенькую, которая плохо спала, не могла найти себе места из-за боли в мышцах и постоянно шмыгала носом. Одна сокамерница даже предложила ей марихуаны, которую пронесла через конвойных, но Режининья отказалась, а позже пожалела, ведь курить хотелось. Рутина могла бы тянуться бесконечно, если бы не один случай.       В тот день Режининья заметила, что три женщины из швейной мастерской, которые занимались наволочками и пододеяльниками, отлынивали от работы и часто отлучались на перекуры. Одну из них поймали, но она ни под каким предлогом не сдала тех, кто ходил с ней, что привело к дополнительным часам за работой, многочисленным вызовам «на ковер» и помещением в карцер тех, кого удалось «расколоть». Допрос не обошел и Режининью, которую надзирательница начала допрашивать притворно вежливо, показывая расположение:       — Да Коста, ты работаешь в швейной мастерской, верно? Можешь сказать, кто, кроме Сандры Насименту, отлучались сегодня с рабочего места? Скажи, она ведь не одна была? Если не знаешь имен и фамилий, опиши внешность хотя бы.       — Я не знаю, — без единой тени сомнения ответила Режининья. Конечно, мыслительные процессы в истерзанном наркотиками мозгу пострадали, пусть и не в полной мере, но оставалась какая-то житейская память, интуитивное понимание того, как выжить в тюремном мире. Нельзя сдавать своих — вот первое правило этого жестокого общества. — Настолько была вовлечена в работу, что не видела ничего вокруг себя. Я же хочу научиться быстро и качественно шить.       — Уверена? — теперь в голосе надзирательницы не было ни капли доверия и показной теплоты, лишь подозрение и снисходительность, однако Режининья кивнула, продолжая с вызовом смотреть тюремщице в глаза. — Ладно, иди отсюда, видно, что из-за наркотиков ты плохо соображаешь. Но учти, что я буду следить за тобой, — и Режининья покинула пост охраны, внутренне дрожа от страха. Ей не хотелось попасть в карцер в качестве наказания — одиночество казалось чем-то более страшным, чем ломка или возвращение к наркотикам. Режина поймала себя на мысли, что ей не хватает общения, а покрытие нарушительниц могло быть попыткой подружиться хоть с кем-нибудь. Следующим вечером, когда у всех было свободное время, Режининья сидела, привалившись к стене и наслаждаясь закатным солнцем, и не сразу услышала, как ее окликнули:       — Кудряшка! Эй, Кудряшка, к тебе обращаюсь, — голос был сиплым и тихим. Режининья обернулась и увидела одну из женщин, которая бегала курить во время рабочих часов. Была Сандра Насименту высокой, худой, со спутанными длинными волосами и следами былой красоты — на воле такая могла бы стать моделью, но здесь была всего лишь приближенной к одной из «старших». — Возьми, это от Бьянки, — именно так звали эту «старшую», как знала Режининья. — Мы помним тех, кто не сдал наших, и видим, как тебя ломает. Должно стать легче, только не кури в камере, иначе могут сдать. Лучше прямо сейчас, пока никто особо не смотрит, — Сандра протянула собеседнице небольшой сверток и села рядом. Режининья же развернула бумагу и увидела белые кусочки, напоминающие хрупкий пластик, а также самодельную трубку и дешевую зажигалку из тюремной лавки. Крэк, поняла девушка. Немедленно захотелось покурить, что Режининья и сделала. Тотчас же ей стало настолько плохо, как не было никогда. Горло сдавило железной хваткой, язык и нёбо скрутило от горечи, и началась одышка и кашель. Сандра в это время держала Режину за руку, пока та не прокашлялась и не сделала глубокий вдох.       — Что за дрянь ты мне дала? — спросила Режининья, с трудом придя в себя. — Я чуть все органы не выплюнула.       — А ты чего хотела, чистейший колумбийский порошок? — хрипло захохотала Сандра. — Ты смешная, Кудряшка. Запомни: здесь не так много выбора, приходится изобретать что-то самим. Отдашь мне то, что осталось, или прибережешь себе?       — Оставлю у себя, — с мрачной решимостью в голосе отчеканила Режининья. Все-таки наркотик уже давно держал ее за горло, проникал под кожу, занимал все мысли. Пытаться завязать в тюрьме, где только рутина, враждебность, обреченность и суровые порядки, не было смысла. — А еще есть? И разве вас не накрыли ни разу? Вчерашняя надзирательница, мне кажется, моментально бы разнюхала.       — Поэтому мы и не стали угощать тебя вчера, — ухмыльнулась Сандра. — А что касается полицейских — им наплевать, некоторые и сами снабжают своих подхалимок дурью, лишь бы были у них на побегушках. Все этим занимаются, кроме Лурдес, которая вчера тебя допрашивала. Надеюсь, ты умная девочка, понимаешь, что лучше якшаться с нами, а не с «церберами». Так что, если еще раз прикроешь меня, Дору, Бьянку или еще кого-то из наших — дадим еще дури. А эту дозу держи при себе, не скуривай все сразу, — и Сандра ушла к подругам, а Режининья кивнула, с горькой иронией заметив, что самую строгую и совестливую надзирательницу зовут так же, как ее мать. И судя по всему, она попила немало крови у преступниц, примерно столько же, как Лурдес да Коста у родной дочери. На следующий день Режина снова немного покурила и перенесла затяжку значительно легче. Спустя несколько дней она выполнила небольшое поручение «старших» и получила еще дозу, а потом повторила эти губительные действия… Завязывать уже не было ни сил, ни желания — если предлагают, то надо брать, иначе пережить серость тюрьмы невозможно.       Помимо желанного наркотика, ее жизнь скрашивали визиты нескольких людей. Нет, они не были теми, кто употреблял с ней в последние годы, — этих ребят, разбросанных по всему Рио, Режининья никогда не могла назвать друзьями. К ней приходил понурый Сесеу и, то и дело пряча глаза, говорил, что можно попробовать подать на апелляцию раньше, чем постановил прокурор. Большой неожиданностью стал визит Мартина. Брат, который стал спусковым крючком к зависимости Режины, пришел к ней с купленными в кафе пирожками и фруктами. «Прости, что беспрекословно верил родителям и презирал тебя, — сказал он. — То есть, я по-прежнему не понимаю наркоманов и боюсь их, но ты моя сестра, и я желаю тебе освобождения и исцеления. Я благодарен тебе за то, что присматривала за мной в детстве и учила меня некоторым вещам, например, защищать себя и драться». Слова Мартина звучали тепло и искренне. Сестра с братом поговорили о родителях, которым, по словам парня, «не нужна дочь-наркоманка и убийца». Ну и наплевать, подумала Режининья, главное, что с братом налажен худой мир. Однако больше Мартин не заходил — то ли уехал на спортивные сборы, то ли отец не позволил, то ли сам не захотел.       Но больше всего Режининью радовали визиты Мэл, которая, как оказалось, пыталась искать бывшую подругу. Мэл приходила чаще всего одна, но пару раз — с Нанду, который был словно в воду опущенный и отвечал на вопросы невпопад, а вскоре и вовсе перестал посещать пусть бывшую, но подругу. Режининье было интересно, что же с ним произошло, ведь в ее душе по-прежнему тлело чувство, которое она никак не могла охарактеризовать. Это не было похоже на любовь или страсть, а скорее на симпатию, сохранившуюся на фоне воспоминаний о прошлом. Нанду занимал ее мысли, которые иногда возрождались в смутное желание снова быть вместе. Любопытство взяло верх, и Режининья спросила:       — Мэл, скажи, что происходит с Нанду? Помнишь, каким веселым и болтливым он был, когда мы употребляли все вместе? — Режина даже не заметила, с какой ностальгией и улыбкой она сказала о наркотиках, а Мэл передернуло. Все-таки ей, как наркоманке в ремиссии, было больно за бывшую подругу, но как спасти ее, было непонятно.       — Нанду расстался с Сесеу из-за личных проблем и, кажется, сорвался на алкоголь. Он не распространяется на этот счет, а лишь замыкается в себе. Но я верю, что он поправится и снова вернется в ремиссию, — Мэл тепло улыбнулась, но тут же посерьезнела, замолчав. Будто какая-то мысль осенила ее светлую голову, подумала Режининья, и тут же вернулась к своим размышлениям о Нанду. Удивительно: Сесеу так опекал его, не хотел подпускать к Режининье, и, очевидно, это было не зря. Нанду, которого, по мнению Сесеу, могло сбить с пути исцеления общение с Режининьей, оказался так же слаб перед наркотиками, как она сама. Снова вспомнилось, как Нанду согласился взять пистолет, как подкинул порошок парню из притона. Стало мерзко и горько, но хотелось верить, что он больше не допустит падения на дно…       — Режининья, ответь, пожалуйста, ты употребляешь в тюрьме? — обратилась Мэл к бывшей подруге после долгого раздумья. Ее голос звучал обеспокоенно, а еще приглушенно — чтобы никто не услышал. — Ты еще больше похудела, и эти ожоги вокруг губ… Скажи начистоту, возможно, я смогу тебе чем-нибудь помочь, — Мэл не совсем понимала, что она может сделать для Режининьи, но некоторые мысли роились в ее голове. Возможно, следует пригласить врача? Или найти другого адвоката, более опытного, чем Сесеу?       — Нет, я просто много курю, а ем мало, очень уж противна мне местная еда, — попыталась пояснить Режининья, но тут же будто что-то щелкнуло в голове. Это было еще одно последствие приема крэка — раздражительность и резкие перемены настроения. — Вообще, это не твое дело, Мэл. Если ты такая идеальная, то не значит, что все вокруг тебя обязаны такими быть. Отстань от меня, я не хочу завязывать, мне и так хорошо!       — Но… я же вижу, что тебе нужна помощь, ты сама хотела ее получить. Я же приблизительно помню, сколько раз ты хотела завязать. Если не хватает моральных сил, то представь, что тебя могут поймать с наркотиком. Давай я заберу у тебя вещества, чтобы избавиться от них? — Мэл было горько, но при этом подступиться к Режининье было невозможно. Будто стена белого цвета, зыбкая, но глухая и толстая, возникла между подругами и выросла до огромных масштабов.       — Не нужны мне твои подачки и прочая чушь! — закричала Режининья и, не попрощавшись, спешно покинула освещенный солнцем двор для свиданий и направилась к камерам. От разговора с Мэл ее колотило и ломало, требовалось еще дозы, что она проигнорировать не смогла. Так текли дни, формируя круговорот безвыходности и кошмара: Режининья просыпалась, на автомате выполняла обязательные работы, без аппетита ела, а в часы, отведенные на повседневные занятия, заглушала внутреннюю боль и горечь с помощью наркотика. В какие-то моменты она жалела, что обидела Мэл, что сбежала из клиники, в которую поместил ее Сесеу, но всякий раз пасовала перед зависимостью — более сильной и коварной. И так до одного дня, который стал для Режининьи роковым.       Во время завтрака к ней подошла Сандра. Она хорошо относилась к Режининье и пыталась погрузить ее в мир тюремных порядков, рассказывала, с кем лучше не связываться, а какие знакомства будут полезны. Однако сейчас преступница выглядела ожесточенной и сосредоточенной:       — Кудряшка, нас предали. Несколько наших переметнулись к Норме и ее компашке, а те работают на полицию. Они распространяют слухи о том, что среди наших вращается дурь, хотя у самих рыльце в пуху. Поэтому уничтожай то, что у тебя осталось, и жди сигнала от нас. Мы не оставим их безнаказанными.       Режина сразу поняла, что будет массовая драка, одна группа против другой. Бесстрашие и умение драться были ее достоинствами с детства, поэтому она не сомневалась, что присоединится к приятельницам. И на это были свои причины. С одной стороны, Режининье хотелось заслужить еще больший авторитет — это было своеобразным наркотиком для нее, компанейской девушки, готовой отстаивать «своих» до последней капли крови. С другой же стороны, Режине хотелось встряхнуться и снова почувствовать себя живой, пусть эта причина не казалась очевидной. Поэтому оставалось уничтожить небольшие запасы крэка и ждать знака от Сандры или другой девушки из ее компании. Сигнал — небольшой камешек, прилетевший прямо в плечо Режининьи, — и последовавший за ним суровый взгляд Сандры, окончательно расшевелил девушку, и она бросилась в гущу драки за старшей приятельницей.       Спустя мгновения в кучу-малу смешались около тридцати человек — как девушки из двух группировок, так и те, которые придерживались нейтралитета. Казалось, представительницы той или иной группировки дрались уже между собой, а не с «врагами». Несколько девушек, среди которых была и сама Режина, накинулись на одну из предательниц, повалили ее на землю и начали избивать руками и ногами. Схватив противницу за волосы и ударив ее головой об колено, Режининья ощутила, как кровь кипит от адреналина. Как в детстве, когда дралась с мальчишками из фавел, или как на воле во взрослом возрасте, выясняя отношения с Тукой из-за Нанду. Злость, торжество, оживление — все эти чувства соединялись в гремучую смесь и мутили разум так, что Режининья не сразу заметила, как щиплет в глазах и носу, а по щекам текут слезы.       — Что вы здесь устроили! — сквозь густую завесу желтовато-серого цвета с химическим цветочным запахом раздался голос Лурдес, усиленный рупором. — Немедленно прекратите балаган! Ребята, растащите их по камерам, а я уж найду управу на этих бездельниц.       Режининья запоздало осознала, что ее схватили под руки двое крепких парней, но, оказавшись в их железной хватке, продолжила сопротивляться и даже угодила ногой кому-то в голову. Сквозь пелену слез и боли в глазах Режининья ничего не видела, лишь чувствовала, как внутренний двор Талавера Брюс, прогретый солнцем, сменился холодной и сырой камерой. Когда она наконец протерла глаза, сокамерница, не участвовавшая в драке, сообщила, что ее ждет донна Лурдес.       — А, да Коста, — с ехидной улыбкой поприветствовала Режининью принципиальная тюремщица, тезка ее матери. Девушке было все равно: как будто слезоточивый газ выел не только глаза, но и какие-либо эмоции, оставив лишь безучастность ко всему. Даже боль в сердце, возникшая в результате удара, осталась фоновой и практически незамеченной. — Что тут у нас? Употребление наркотиков, участие в массовой драке, сопротивление при задержании. Что же ты не пошла ко мне, когда тебе предложили покурить и подраться? Вроде взрослая девица, друзья есть, довольно благополучные, — на это Режининья лишь промолчала, сцепив зубы, а Лурдес, махнув рукой, обратилась к конвойным. — Ладно, не ты одна тут такая гордая. Отведите да Косту в карцер к Торрес, нянчиться с ней я не собираюсь.       Режининья, все такая же опустошенная и бесстрастная, шла по коридору. Пусть это не было ощутимо и очевидно, но она стремительно падала в пропасть — темную и бескрайнюю, затягивающую при каждой попытке выбраться. В карцере оказалась еще одна участница драки из неприятельской группировки, и до отбоя она исподлобья косилась на беспрерывно кашлявшую и хватавшуюся за сердце Режининью. То ли из-за неприязни к соседке, то ли из-за страха задержаться в карцере на срок, более долгий, чем назначенный, она не стала звать охранников, а Режининья не посмела попросить помощи и заснула. Собственная беспечность, безразличие соседки по карцеру, последствия приема крэка и стресса во время драки оказались сыграли с ней злую шутку: стоило Режининье встать с нар во время утренней проверки карцера, как в глазах потемнело, сердце резко закололо, и она провалилась в темноту и забытье.

***

      Так Режининья осознала, что тяжело больна. Раньше она этого даже не замечала — наркотик заглушал любые отголоски последствий, к которым сам и привел. Лишь во время суда и в тюрьме девушка стала все чаще ощущать боли в груди, ускоренное сердцебиение и нехватку воздуха. После обморока на обходе Режининья очнулась в больнице, где на нее, едва проснувшуюся после сна под аппаратом искусственной вентиляции легких, врач сыпал и сыпал незнакомыми терминами. «Запущенный пневмоторакс… истончение тканей бронхов и легких… сердечная аритмия и подозрение на ишемическую болезнь… не исключаю, что в артерии образовался тромб», — говорил он, а Режининье, пребывающей в подавленном состоянии, оставалось только кивать. «В общем, тебе нужно отказаться от наркотиков, иначе не доживешь до тридцати лет», — заключил мужчина, и в его голосе слышалось какое-то холодное бесстрастие, характерное для тех, кто работает при тюремной больнице. Местные врачи видели многих тяжелых больных, и их психика таким образом защищалась, включая полное безразличие. То самое безразличие, преследующее Режининью на протяжении детства и юности и ставшее, наконец, основой ее поведения и отношения к себе. Сейчас ей хотелось, чтобы это безразличие разделяла и Мэл, которая зашла в палату за врачом, но лицо ее выражало лишь обеспокоенность и участие.       — Режининья, привет! — подала она голос, и Режина поняла, что действительно скучала, а еще испытала глубокую благодарность. — Я узнала, что ты попала в больницу, и не смогла не приехать. Я привезла тебе фруктов, а еще скоро приедет Нанду, посидим все втроем. Кажется, ему уже лучше, он смог отказаться от алкоголя.       — Здравствуй! Вот видишь, я действительно употребляла, и до чего меня это довело. Мэл, спасибо за все и прости, что обидела тебя, — проговорила Режининья. — Вы с Нанду — очень сильные люди, а мне остается только признать собственный проигрыш. Я больна, Мэл, разве доктор тебе не сказал?       — Сказал, конечно, — подтвердила Мэл, все еще внутренне ужасаясь, до чего довели Режининью наркотики. Врач сказал, что точный диагноз не удалось установить, но подозревал сразу несколько болезней. — Твое состояние можно попробовать облегчить, я приду завтра с лекарствами, которые куплю сама. Здесь не так много подходящих препаратов. Ты мне помогала в то время, когда я активно употребляла, теперь моя очередь. И я хотела бы извиниться перед тобой, но не только в качестве терапии. Мне правда горько за то, что не смогла найти тебя долгое время.       — Не стоит корить себя, — отмахнулась Режининья. — Ты всегда была умницей, верила в лучшее. Давай не будем о грустном, лучше расскажи о том, чем ты занимаешься сейчас, — Режининье вдруг стало любопытно, чем живут трезвые люди, ведь для нее уже давно существовал только наркотик и все, что с ним связано. Сможет ли Режина, потерявшаяся десять лет назад, начать новую жизнь? Ответ на этот вопрос находился где-то за пределами понимания и подсознания. Девушки немного проговорили о разных вещах, пока не приехал Нанду. С отросшими волосами, одетый в клетчатую рубашку и широкие джинсы, довольно свежий, пусть и с печатью усталости на лице. В руках он держал пластиковый контейнер.       — Привет, Режининья, — поздоровался он. — Я принес тебе пирог с треской, который приготовил сам. Мне кажется, это должно быть вкуснее, чем больничная еда.       — Нанду, привет, я не думала, что ты придешь, да еще и с пирогом. Спасибо, я так скучала по домашней еде! Не знала, что ты не только психолог, но и повар, — Режина слегка приободрилась, увидев еще и Нанду. Все-таки только его и Мэл она могла назвать друзьями, и было отрадно, что они пытались искать ее.       — Научился, пока лежал в клинике, — улыбнулся Нанду. — Служение было обязательной частью нашей реабилитации, и мне особенно понравилось готовить. Хочешь, привезу еще банановый или шоколадный пирог? Или, может быть, еще чего-то?       — Действительно, очень вкусно, — разогретый ранее пирог еще не успел остыть в закрытом контейнере, и Режининья тут же его попробовала, думая о том, сколько всего она променяла на наркотики. — Нанду, привези еще что-нибудь, пожалуйста. Я никогда не думала, что ты можешь быть таким взрослым, хозяйственным. Ты ведь всегда был избалованным, — на это Нанду смутился, но рассмеялся и продолжил беседу. А Режининья, слушая друзей и изредка вступая в разговоры, думала о том, как же он изменился. Прежний Нанду был совсем другим. Наконец проводив друзей, Режина смогла полностью погрузиться в мысли и подумать о некоторых вещах, связанных с человеком, которого она действительно любила.

***

      Это произошло в те годы, когда Режининья уже крепко употребляла, но еще жила с матерью, проводя, однако, большую часть времени в притонах и на вечеринках. Дискотеки всегда нравились Режине: можно погрузиться в техно, забыться среди темноты и ярких огней, познакомиться с новыми людьми. Не обходилось и без наркотиков и дилеров, а особенно много их вращалось в портовой зоне, в здании бывшего склада. Следовательно, такие места притягивали любителей кокаина подобно огромному магниту. Идя по темному длинному коридору и вливаясь в прохладу, музыку и мерцание огней, Режининья не сразу заметила, как ее окликнули Тука и Матильда, с которыми она проводила довольно много времени:       — Эй, Режининья, хотим познакомить тебя кое-с-кем. Этот парень ищет, у кого здесь лучший порошок, и готов угостить всех нас, если подскажем, — и указали на довольно высокого парня с пышными кудрями, одетого в джинсы и черный лонгслив. Он улыбался нахально, смотрел с прищуром, и это было заметно даже в темноте. Не было похоже, что он новенький — слишком развязно держался, — однако, когда его лицо осветила особенно яркая вспышка, в глазах отразилась потерянность и неловкость. Но при этом он был довольно привлекателен и понравился девушке с первого взгляда. Демонстрировать это сразу не хотелось, было интересно узнать его получше, и Режининья, усмехнувшись, спросила:       — Так прямо и купишь! Что, богатенький сынок каких-то толстосумов? От таких проблем больше, чем пользы. Или, может, у тебя нет денег, и ты хочешь надуть нас? Не выйдет, я таких, как ты, за километр чую!       — Расслабься, красотка, тебя и твоих подружек хочу осчастливить, — лениво протянул новый знакомый. — Я ведь даже не наркоман, просто решил поразвлечься и расслабиться. А деньги получил, играя на гитаре в клубе. Я же еще и музыкант, у меня есть своя группа, — на это Тука и Матильда заулыбались и зашептались, а Режининья тоже не смогла сдержать усмешку, на этот раз — дружелюбную и открытую. Было в нем нечто такое, что притягивало взгляд.       — Если так, то пойдем, у меня как раз нет денег, — Режина схватила кудрявого юношу за руку и потащила к туалетам, где можно было поймать торговца дурью. Пока ожидали, новый знакомый рассказал многое: что его зовут Нанду, он учится на юриста и проходит стажировку в крупной компании, играет на гитаре и поет в фанк-группе и вообще любит музыку. Нанду рассказал о родителях и проблемах дома, а также о лучшем друге по имени Сесеу, который «не мог прийти на вечеринку, потому что становится занудой». После того, как Нанду действительно купил дозу и разделил ее на всех, Режининья и «подруги» пригласили его на продолжение вечеринки к одному из их приятелей. Алкоголь, дурь, музыка и обаяние Нанду сделали все, чтобы Режина оказалась с ним в постели. Так и начался этот странный роман, скатывающийся то в страсть, то в в драки, оскорбления и скандалы.                    Однако существовало нечто еще, удерживающее Нанду и Режининью вместе и не дававшее ни одному из них сгинуть среди притонов и фавел. Им было комфортно вместе, они могли найти друг в друге молчаливую поддержку, просто посидев рядом плечом к плечу. Режининья помогала парню идти по пляжу, когда он перебрал с порошком и временно ослеп, а Нанду на следующую ночь после первого их знакомства согласился побыть «жилеткой» и выслушивал все жалобы новой знакомой на ее бывшего любовника. Режининья не оставляла парня в одиночестве на незнакомых вечеринках, а Нанду познакомил ее с Мэл и поспособствовал дружбе девушек. Был также момент, когда Режининью в очередной раз прогнала из дома мать (уже насовсем, как оказалось позже), и Нанду, искренне сочувствовавший ей, предложил поселиться у знакомого парня, довольно обеспеченного, но тоже ставшего наркоманом. Этот парень жил в Нитерои, проводил много времени вне квартиры, подаренной родителями, и поэтому она на месяц досталась Режининье и Нанду. Пусть сейчас бы Нанду скривился, услышав, чем они там занимались, но для девушки тогда это был по-своему приятный месяц, который они провели практически без скандалов. Да и от проблем в семье Нанду действительно отвлекал ее. Словом, он не давал Режининье провалиться в темную пучину одиночества, которое она испытывала с детства, и за это стоило его благодарить.

***

      Мэл и Нанду приходили каждый день, пока Режининья лежала в больнице. Трое разговаривали о чем угодно, только не о наркотиках. Режининья рассказывала истории из тюрьмы: все-таки в Талавера Брюс организовывались постановки спектаклей или просмотры фильмов, объединяя заключенных и скрашивая их досуг. Мэл делилась впечатлениями от семейной жизни и работы в компании деда, а Нанду рассказывал об учебе и практике. Также в разговорах часто всплывали истории из детства, даже Нанду кое-что помнил со слов Кларисси. Бывшие друзья никогда раньше не разговаривали о себе — было попросту не до этого, — и поэтому сейчас они наверстывали упущенное.       — Какой хорошенький, — Режининья разглядывала фотографии сына Мэл, Шанди-младшего, которые подруга принесла по ее просьбе. — Я люблю детей и всегда хотела бы родить и воспитать ребенка, возможно, даже не одного. Жалко, что у меня нет шансов.       — Почему, вдруг ты сможешь поправиться и выкарабкаться? — подбодрила Мэл подругу. — К нам в реабилитационный центр приходила женщина, писательница, помнишь, Нанду? — на это парень кивнул. — Она употребляла более десяти лет, тоже дошло до проблем с сердцем… Но она завязала, встала на ноги, смогла выйти замуж, и теперь ее дочь недавно пошла во второй класс, а книга неплохо продается в Бразилии и за ее пределами.       — Я и книгу ее читал, — подтвердил Нанду. — Она основана на реальных событиях. Там рассказывается о девушке, которая нашла на улице бездомных щенков и решила завязать ради них, а дальше в ее жизни все пошло на поправку. Она встретила нормального парня, родители простили ее… Очень трогательная книга, она помогала мне, когда я в очередной раз боялся срыва, да и читается легко, что для меня было важно. А теперь привык к чтению, уже лучше понимаю, о чем идет речь в книгах. Хочешь, могу принести?       — Спасибо, но из-за болей мне очень тяжело сосредотачиваться на чем-либо. Я не любила особо читать, не до этого было, — усмехнулась Режининья. — А вот плавать в океане или в бассейне — я в первых рядах, я быстрее всех! Всегда мечтала быть тренером или учителем физкультуры, но сейчас уже дышать не могу, даже не знаю, как бегала от полиции, — на этом она хрипло засмеялась, однако в груди моментально стало больно. Мэл сжала ее плечо в знак утешения.       — Ну, не вешай нос. Представь, что ты все-таки поправишься, а Сесеу добьется твоего освобождения, скажем, через четыре года, или амнистия какая-нибудь произойдет, — начала фантазировать Мэл. — Какой будет твоя жизнь? Просто помечтай, мечты ведь дают нам силы. Кажется, нам о таком тоже в рехабе говорили.       — Я бы мечтала о своем доме где-нибудь в глуши или на берегу моря, — протянула Режининья, представив это в красках. Небольшое бунгало или дом в сельской местности, свежий воздух, солнце и совсем мало людей вокруг. Мечтать оказалось даже приятно. — А вот чем заниматься, не знаю. Если бы жила где-то на юге, завела бы животных, продавала бы молоко и мясо. Денег мне много не надо, я умею довольствоваться малым. Либо стала бы учительницей младших классов, воспитательницей или няней. Хотела бы жить подальше от больших городов, там почти нет наркоторговцев.       — Вот видишь, как много ты придумала, — улыбнулась Мэл. — Очень хорошие мечты, я бы хотела, чтобы они сбылись.       — Да, я тоже верю в тебя, Режининья. И мне кажется, ты бы поладила с детьми, а вот про село — любопытно, — хмыкнул Нанду, сомневаясь в том, что за пределами Рио, Сан-Паулу или других больших городов не так распространен наркотрафик. В последнее время он стал интересоваться распространением наркотиков в Бразилии, и масштабы этой проблемы ужасали. — Я же больше люблю городскую жизнь, но в селах есть своя прелесть. Ты бы не пропала там, это точно…

***

      Да, друзья поддерживали Режининью, как могли, однако она не шла на поправку. Лекарства, переданные Мэл, не помогали, а врачи никак не могли поставить точный диагноз, помимо запущенного пневмоторакса. Один предполагал, что у Режининьи обычная тахикардия, другой настаивал на ишемической болезни сердца, третий был уверен, что имеет место тромбоз, при этом каждый допускал наличие всех этих болезней. Этими соображениями Режининья поделилась с Нанду, который пришел к ней на этот раз один, без Мэл. Они прогуливались туда-сюда по коридорам больницы, жалея о том, что в подобных заведениях не предусмотрены скверы. Режининье не помешал бы свежий воздух.       — Иногда мне кажется, что я могу скоро умереть, просто уснуть и не проснуться наутро, — проговорила она, делая глубокий вдох и морщась от боли в груди, отдающейся куда-то в спину. — Очень болит сердце, а еще эта одышка… Сегодня я не смогла перевести дыхание и встать с кровати от боли, пришлось звать медсестру. Что мне делать, Нанду? Ты ведь учишься, ты справился с зависимостью. Я так жалею, что сбежала из диспансера, что пристрастилась к этому дрянному крэку в тюрьме…       — Для начала тебе нужно поправиться в физическом плане, — сейчас Нанду видел, что Режининье нужен друг, а не психолог. — Возможно, тебя нужно показать более квалифицированному врачу. Я поговорю с синьором Виктором, моим начальником — он может кого-нибудь знать. А дальше — я же вижу, что ты хочешь завязать, я помогу тебе.       — Спасибо, буду рада, если у тебя получится, — проговорила Режининья, не веря в благополучный исход, и вдруг спросила. — А что у вас с Сесеу? Вы все еще не помирились? Все-таки он неплохой человек, который может многого добиться, лишь бы не переживал так каждое поражение. И еще Сесеу всегда с такой теплотой отзывался о тебе, а после вашего расставания приходил будто в воду опущенный.       — Н-нет, — Нанду не хотел нагружать Режининью собственными проблемами, кроме того, он не вполне понимал, почему не может воссоединиться с Сесеу. Они могли бы встретиться вечером, поужинать в недорогом, но приличном ресторане, а после — кто знает? — переместиться в квартиру в Тижуке, посмотреть фильм или поговорить о разных интересных вещах. Возможно, вечер бы перетек в страстную ночь и теплое, наполненное нежностью утро. Нанду жаждал этого, но одновременно и боялся, а чего, не осознавал. Очередных вспышек ревности, отказа со стороны Сесеу или чего-то еще? — Почему ты спрашиваешь? Разве ты не злишься на Сесеу?       — Нисколько не сержусь, он сделал все, что мог, — проговорила Режининья. — Мой тебе совет: вернись к Сесеу. Ты ведь тоже его любишь, я вижу. Моя память не пострадала, в отличие от всего остального, и я помню, как часто ты говорил о Сесеу, находясь в употреблении.       — Что? Когда это было? — Нанду изумился. Конечно, подсознание посылало ему сны, в которых он, еще употребляя, страдал по Сесеу, но вспомнить подобного он не мог. Нет, сейчас он был уверен в том, что искренне любит Сесеу, но разве мог он полюбить его в прошлой жизни, когда употреблял?       А Режининья помнила. В ее голове вихрем пронеслись обрывки разговоров, в которых Нанду на трезвую голову говорил вещи, непривычные для парня, переспавшего ни с одной девушкой из их компании. «С завтрашнего дня завязываю, хочу взять пример с Сесеу. Все-таки он сильный человек и, проводя время с ним, я смогу отказаться от наркотиков», — обещал Нанду, а на следующий день действительно не пришел в фавелы. «Сесеу очень солидно выглядит в костюме, он похорошел за то время, пока я не видел его. Кажется, на мне костюм никогда не сидел так идеально», — рассуждал Нанду, когда они, едва не сорвав свадьбу Леонидаса Ферраза, утром шли на встречу с наркоторговцами. А в тот день, когда Нанду пришел на следующий день после концерта его бывшей группы и попросил последний «косячок», произошло и вовсе нечто странное.       Было ожидаемо, но одна затяжка переросла в ночь, подернутую сладковатым дымом и белой пеленой. Музыка, дурь, незнакомые люди — все так привычно и уже порядком набило оскомину. Наркотик приносил лишь неприятные ощущения во всем организме, и в то же время его было мало. Ночью неспособная уснуть Режининья вышла на открытую веранду дома и увидела Нанду, чьи кудрявые волосы развевались на сильном ветру.       — А ты что здесь делаешь? — спросила она, внутренне сжимаясь не только от тошноты, но и от всего, что было ранее. Во время вечеринки Режина переспала с каким-то незнакомым парнем прямо на глазах у Нанду, и ей казалось, что он запросто может вспылить и распустить руки. Но он лишь покосился на нее и ответил:       — Не спится, — проговорил Нанду. Режининья заметила, что он абсолютно трезв. И когда только успел, неужели сидит на улице уже давно? — Иногда мне хочется, чтобы кто-то обнял меня. Так, как Сесеу сегодня — вроде по-дружески, но так крепко, как не обнимал никогда. Мне было так приятно, тепло и даже… жарко, что ли.       — Нанду, ты правда протрезвел? — уточнила Режининья, и парень закивал. Тогда она подошла поближе и обняла Нанду. Держала его в объятиях, наверно, около минуты, крепко сжимая и поглаживая по спине и плечам, уткнувшись лицом в тощую грудь. Отпустив Нанду, Режина спросила. — Ну что, полегчало?       — Нет, нисколько, — честно (как ей показалось) ответил Нанду. — Он выше ростом, и более крепкий, чем ты… В общем, я не знаю, не хочу разговаривать об этом, — и, окончательно замкнувшись в себе, он направился к океану, а наутро снова погрузился в употребление…       — Да, неоднозначная ситуация, — согласился Нанду, выслушав эту историю. — Знаешь, я часто думаю о том, как сложилась бы моя судьба, если бы я остался с Сесеу и пошел к моей группе. Он ведь уже был влюблен в меня… Возможно, я бы понял это, начал бы лечиться, а затем вытащил бы тебя.       — Не вытащил бы, — Режининья пошатнулась, схватившись за Нанду. Тот подхватил ее под локоть и поинтересовался, не пора ли вернуться в палату, но девушка лишь покачала головой. Ей казалось, что за этим днем с его больничными стенами и пробивающимися сквозь жалюзи октябрьским солнцем непременно последует нечто более зловещее, поэтому хотелось побыть с приятелем подольше. Они сели на стулья в коридоре, и Режининнья продолжила. — Спасибо, я в порядке. И вовсе не сомневаюсь в тебе, смог ли ты помочь мне с зависимостью. Именно я не могу найти в себе силы сопротивляться, я сбежала из диспансера и подсела на крэк в тюрьме. Прости меня, Нанду, за то, что продолжала тянуть тебя на дно, — и она разрыдалась, впервые за долгое время. Режининья редко плакала, но сейчас ее будто прорвало за все те годы, когда требовалось быть сильной или веселой. Нанду обнял ее, понимая, что Режининье нужно хотя бы выплакаться.       — И ты прости меня, — это извинение должно было бы прозвучать в рамках терапии, но сейчас оно шло от чистого сердца. — За то, что вел себя с тобой, как полный придурок, хотя ты не заслуживала этого. Прости меня, Режининья, за избиения и издевательства, за то, что высмеивал твои попытки завязать. Ты всегда была сильнее меня и Мэл, и продолжаешь бороться сейчас. Я восхищаюсь тобой, правда.       — Я тебя уже давно простила, — прошептала Режининья, обмякнув в объятиях Нанду. Она не слышала, как он вызвал врачей, не чувствовала, как ее перенесли в палату и подключили к аппарату ИВЛ. Вокруг была лишь непроглядная тьма.

***

      Нанду, покинув тюремную больницу, действительно созвонился с синьором Виктором, и тот поделился контактами врачей. С одним из них удалось договориться, и они должны были ехать в тюремную больницу и добиваться консультации. Однако наутро Нанду с трудом проснулся от телефонного звонка. Он не выспался: всю ночь ему снилась Режининья, гуляющая то по берегу океана, то по холмам, заросшим пышной зеленью и застроенным покосившимися домиками фавел. Она будто что-то пыталась сказать, но не могла, лишь грустно улыбалась. Кривясь от громкой мелодии мобильного, Нанду поднял трубку, и на другом конце провода оказалась плачущая Мэл:       — Режининья умерла, ночью остановилось сердце. Доктор сказал, что причиной была, очевидно, ишемическая болезнь сердца, но разве это важно сейчас… Я настояла на том, чтобы отдать тело мне, а не хоронить ее в безымянной могиле. Память и имя — это то, что мы можем сохранить, раз уж не смогли спасти.       Нанду замер, не зная, что сказать. В носу защипало от горечи и досады, от ощущения того, что они опоздали. Мэл была права: Режининью не стоило хоронить в общей могиле, как заключенную. Сон моментально испарился, и Нанду тоже решил действовать:       — Я готов заняться похоронами. Что мне нужно сделать? Покойницкую, наверно, не нужно арендовать. Я не уверен, что ее родители или друзья-наркоманы придут на похороны, — Нанду поежился. Все, что он говорил, казалось инородным и ворочалось в горле холодным комом.              — Ты прав, с наркоманами я боюсь общаться, а родители… там глухая стена, — голос Мэл надломился, будто преодолев колючий барьер. В этот момент Нанду показалось, что она разговаривала с родителями Режины. — Позвони на кладбище Кажу или Инаумы, поговори с администрацией о захоронении. Вообще, выбери несколько кладбищ, вдруг не с первой попытки получится найти участок… И позвони Сесеу, он все-таки тоже контактировал с ней. Спасибо, Нанду.       Выполнение поручений Мэл, к счастью, не затянулось надолго, хоть и проходило как в тумане. На кладбище Кажу сразу нашлось место, а Сесеу согласился прийти на похороны и обещал позвонить Мартину. Однако, как позже он сообщил, брата Режининьи не было в городе — он уехал на соревнования с университетской футбольной командой. После нужно было созвониться с врачом, заплатить за участок, встретиться с Мэл и вдвоем выбрать памятник и гроб, заказать цветы и подготовку тела. Так прошли почти двое суток перед похоронами, и вот, наконец, трое молодых людей, одетых в черное, оказались перед гробом, открытым для прощания. Режининья лежала, аккуратно загримированная (не зря ведь Мэл следила за процессом), одетая в темно-синее платье, предоставленное все той же Мэл, с рыжими волосами, разметавшимися по белой атласной подкладке гроба. Чем-то Режина была похожа на саму себя при жизни, лишь в глазах ее не горел больше живой, лихорадочный и насмешливый огонь. Погода соответствовала моменту: солнце скрылось, уступив место низким серым тучам и ветру, хотя было тепло и дождь не обещали. Казалось, даже природа горюет вместе с друзьями.       Мэл плакала больше всех, захлебываясь слезами и всхлипывая, как и полагалось любому бразильцу, потерявшему близкого человека. Однако ее эмоции были искренними и неподдельными, в них сквозила вина за то, что не спасла, не вытащила, не показала, как можно жить без наркотиков. Глядя на то, как работники кладбища копают глубокую могилу, Нанду тоже почувствовал, как по лицу текут слезы, и обнял Мэл. В то же мгновение Сесеу коснулся его свободной левой руки, погладил по ладони, на что Нанду немедленно откликнулся, дотронувшись большим пальцем до запястья. В прикосновении не было какого-либо романтического подтекста, лишь желание утешить, да и длилось оно недолго, чтобы не вызвать косых взглядов и подозрений. Сесеу тоже проникся моментом, пусть при жизни Режининья никогда не была ему симпатична. Несчастную, потерявшуюся и никому не нужную маленькую девочку он смог разглядеть в оторве-наркоманке лишь во время заседания и подготовки к нему. Сесеу не верилось, что жизнь Режины да Косты так трагично и рано оборвалась. Нет, не такой судьбы он желал для своей подзащитной! Подошли работники кладбища, и один из них тихо спросил у Сесеу, можно ли уже закрывать гроб и опускать его под землю, на что он отрицательно покачал головой.       — Наверно, пора прощаться, и я сделаю это первым, — привлек внимание друзей Сесеу, а после продолжил. — Режининья, судя по рассказам Нанду и Мэл, ты была добрым в душе человеком и хорошим другом. А еще — жертвой обстоятельств, в чем я убедился сам, когда приходил к твоим родителям. Безразличие стало причиной твоей смерти, и мне очень жаль, что так произошло. Я тоже был безразличен к тебе при жизни, а также не смог защитить от тюрьмы, в чем чувствую себя виноватым.       Нанду, продолжая утешать Мэл, слегка поразился произошедшему. Голос Сесеу звуча искренне и сердечно, выражая нечто непохожее на то, что он наговорил Нанду несколько месяцев назад. Сейчас перед ним стоял настоящий Сесеу, чуткий к нему и верящий в то, что зависимым людям нужна его помощь. Переборов себя и прочистив горло, Нанду взял слово:       — Что ж, Режининья, я не знаю, с чего начать. Ты заслуживала гораздо большего, чем получила в итоге. Возможно, если бы не обстоятельства, не зло, которое поглотило тебя полностью, ты бы могла выбраться, а мы бы помогли тебе. Но несмотря на трагические обстоятельства твоей жизни, я знаю, что ты умеешь дружить, сопереживать и быть рядом, когда нам нужна поддержка. Благодаря тебе я решил поступить на психолога. Кто знает, сколько заблудших душ, похожих на твою, я могу спасти! Что еще? — он вытер слезы и продолжил. — Может прозвучать цинично, но я рад, что мы встретились хотя бы в таких обстоятельствах, а ты не погибла на улице. Мы смогли узнать тебя лучше, смогли попросить прощения. Пусть эта могила, это место на кладбище будет свидетельством того, что мы будем помнить тебя всегда, — договорив, Нанду громко всхлипнул, и слово взяла Мэл, с трудом успокоившись.       — Нанду уже сказал почти все, и мне остается только пообещать, что я буду тебя помнить, — унять слезы было непросто, и они продолжали катиться, заставляя голос срываться. — Режининья, дорогая, ты была по-настоящему светлым человеком. Иногда я представляю, как могла бы сложиться твоя судьба, если бы мы смогли тебя найти. Могла бы ты стать нашей подругой, душой нашей компании? — Мэл улыбнулась сквозь слезы. — Я думаю, вполне, ведь ты умела сочувствовать и любить, пусть это, к сожалению, замечали немногие. Спасибо тебе за человечность, за помощь в трудных ситуациях, за то, что не бросала в беде. И прости еще раз — за нерешительность и недостаточное участие в твоей судьбе. Надеюсь, ты не злишься на нас.       Мэл закончила речь и кивнула работникам кладбища, чтобы опускали гроб и зарывали могилу. Слез больше не осталось: лишь редкие капли катились из карих глаз, смотревших на крепких парней, выполнявших привычную им работу. Не плакал и Нанду, сжимая ладонь Мэл и чувствуя на плече руку Сесеу, который обнимал обоих. Нанду пребывал в прострации, слушая, как падают на лакированную крышку тяжелые комья земли. Очнулся лишь в тот момент, когда рабочие водрузили поверх свежей могилы тяжелую плиту и памятную доску из черного гранита. «Режина да Коста. 28 февраля 1980 — 9 октября 2007 гг. Светлому человеку от лучших друзей. Будь счастлива на небесах, а мы будем помнить тебя на Земле», — значилось на памятнике. Белые буквы выглядели так же инородно, как прощальные слова.       — Нанду, — тихонько окликнул парня Сесеу, когда Мэл отошла к гробовщикам, чтобы поблагодарить их за работу. Все понемногу возвращалось в будничное русло. — Мартин, брат Режининьи, передал мне как адвокату деньги, но я защищал ее бесплатно. Я думал, эти деньги пойдут на реабилитацию, но из-за всех волнений совсем забыл про них. Возьми, здесь три тысячи реалов, возможно, они пригодятся вам с Мэл. А сейчас мне надо идти, пообещал Даниэлле поработать вечером.       — Спасибо, — проговорил Нанду. — И за деньги, и за то, что пришел на похороны, — ему снова захотелось обнять Сесеу, что Нанду и сделал, поддавшись порыву. Сесеу ответил на объятие, дав близкому человеку то, что ему так нужно было сейчас, — тепло, поддержку, утешение, участие. Попрощавшись и с Мэл, Сесеу быстрым шагом покинул кладбище, а двое еще немного постояли у могилы. В голове Нанду звенела щемящая жалость к Режининье и упреки в собственный адрес, однако их перекрывал голос рассудка. Да, они с Мэл сделали все, что смогли, и даже попытались скрасить последние дни жизни подруги, но зависимость и ее последствия оказались сильнее. Нанду понимал, что с его профессией он может спасти не одну заблудшую душу, тем самым искупив возможную вину перед Режининьей.       — Думаю, мы можем идти, — тихо проговорила Мэл, тронув Нанду за локоть. В последний раз взглянув на черное надгробие, друзья направились по тенистым аллеям, минуя джунгли могильных плит и крестов. Небо понемногу прояснялось, хотя некоторое время назад казалось, что вот-вот пойдет дождь.       — Я все-таки заходила и к отцу Режининьи, и к матери, — заговорила Мэл, словно отвечая на немой вопрос Нанду, уже позабытый. — Отец сказал, что у него нет времени, а мать не пустила меня на порог и обозвала наркоманкой. Глухая стена, как я и говорила. Как думаешь, стоит попробовать сказать им, где могила? Может, в них проснется совесть?       — Я бы не стал контактировать с ними, — отрезал Нанду. — Не хотят, пусть не приходят. А вот брат ее — довольно приятный парень, ему можно сказать. Думаю, он бы посетил могилу сестры. В конце концов, если родители решат проведать дочь, спросят у него.       — Да, возможно, ты прав, — согласилась Мэл. — Поразительно, что Сесеу все-таки пришел, да еще и деньги дал. Как думаешь, что мы можем с ними сделать?       — Пока придержу у себя, возможно, позже вложу в какой-нибудь фонд, — пожал плечами Нанду и осекся. Его внимание привлек слабый шорох, а вскоре друзья заметили небольшую пушистую кошку, которая обогнала их и остановилась чуть поодаль. Шерсть животного была ярко-рыжей, довольно редкого окраса, а слегка выпуклые желтые глаза, казалось, пронизывали насквозь и светились слабым огнем.       — Смотри, кошка, — улыбнулся Нанду, пытаясь отвлечь Мэл. — Не похожа на уличную, слишком ухоженная. Наверное, ее выбросили, Анита уже двух таких подобрала. Кис-кис-кис, иди сюда, — позвал он, но кошка не услышала и затрусила дальше.       — Да, красивая, пушистая, — Мэл тоже выдавила слабую улыбку. — А какой окрас интересный, похож на волосы… — тут она замолкла. Говорить имя недавно почившей подруги было тяжело.       — Кстати, да, — Нанду сразу понял, о ком речь. Он поднял глаза, чтобы еще раз взглянуть на кошку, но ее не было. Животное будто испарилось. — Надо же, убежала. Птицу в кустах увидела, что ли.       — А мне кажется, это не совсем обычное животное, — немного подумав, заявила Мэл. — Если бы ее увидела Далва, она бы сказала, что это душа Режининьи, и мне хочется верить. Подумай, не случайно у нее такая шерсть, — по щеке Мэл скатилась запоздалая слеза умиления. О старой экономке из дома Ферраз она всегда отзывалась с теплотой, пусть и не верила в ее россказни о душах и духах.       — Я не верю в сверхъестественное, но все может быть, — откликнулся Нанду, глядя туда, где скрылась кошка. Ему хотелось верить, что в загробном мире, если он существует, Режининья чувствует себя лучше и спокойнее, чем в таком враждебном для нее мире живых.