A Serious House

      Ночная рябь.       Она начинается где-то на самом краю владений — дрожь быстрая и нежная, словно вода, содрогающаяся от прикосновений стрекозы.       Затем это происходит снова. И снова. И снова, быстрее и быстрее, каждая новая рябь сильнее, короче и громче, чем предыдущая, пока одна волна не начинает плавно перетекать в другую, превращаясь в крещендо трепетного напряженного ожидания —       И все резко останавливается.       Магия ощущается вокруг, кружится, словно собака, уловившая новый запах. А внизу, глубоко под землей, среди скал, воды и тьмы, Бэт шевелится, задыхаясь и недоверчиво моргая.       Нет.       Нет. Это невозможно. Но и в прошлый раз воздух был таким на вкус — последний раз, когда магия просыпалась и шевелилась в его крови — последний раз, когда нетерпеливые статические помехи дразнили грубые волосы на его коже, а медь чувствовалась на языке —       Нет.       Но воздух урчит, и камень стонет, а затем бесконтактная дрожь сотрясает его тело до костей. Невидимая молния ударяет по земле, скользя вниз по грязи и камням, и на вкус она похожа на медь, пепел и кровь, все так же, как в прошлый раз и в позапрошлый, и —       Палаты открылись.       Нет!       Пара огромных кожаных крыльев раскрывается, сустав за суставом. Мышцы растягиваются. Когти обнажаются. Поднимаются уши под натиском новых вибраций, а глаза изо всех сил пытаются сфокусироваться, улавливая различные текстуры тени.       Он не видит магию, пульсирующую вокруг него возбужденной вибрацией. Ему и не нужно.       С силой он отталкивается от крошащегося камня. Расправив крылья, он взмахивает ими в воздухе, проверяя их силу, уговаривая двигаться после столь долгого простоя.       В голове лишь одна мысль.       Нарушитель.

********

      — Скучали по мне! Скучали по мне! Теперь вы должны меня поцеловать! — кричит Джокер, плескаясь в реке, повернувшись лицом к лодкам. — Хотя, конечно, чтобы сделать это, вам нужно будет по —       Он вскрикивает, когда следующий залп пуль касается воды в опасной близости от его головы. Похоже, он неправильно рассчитал их диапазон.       Ну что ж. Он посылает лодкам воздушный поцелуй, отдавая честь их усилиям, и ныряет обратно под воду.       Джокер не видит, куда плывет, но, учитывая, что это река Готэм, то это, вероятно, к лучшему. Ему просто нужно как можно быстрее убраться отсюда.       В него продолжают стрелять, и, усвоив урок, он не останавливается и даже не всплывает на поверхность, чтобы вдохнуть воздуха. Он плывет, пока, наконец, не натыкается на берег. К тому времени, как Джокер поднимается по грязной влажной земле, его мускулы кричат от изнеможения, а голова кружится. Он лежит на земле, пытаясь отдышаться и выблевывая прелести реки на грязь.       Пуль больше нет. Только отдаленное эхо выстрелов. Похоже, что, по крайней мере, на данный момент, Джокер в безопасности и снова одержал победу над Человеком.       Он пытается свести свои дрожащие руки, чтобы похлопать, но вместо этого заходится в кашле, дрожа в промокшем комбинезоне.       После этого Джокер довольствуется аплодисментами в своей голове.       — Спасибо, спасибо, — хрипло бормочет он. — Такая большая толпа. На следующей неделе ждите еще одно смелое приключение Джокера, Великого Исчезателя —       Он снова кашляет, заходясь в новом приступе рвоты. Даааа. Хорошо, что он предусмотрительно пропустил ужин. Иначе кухня Аркхэма смешалась с канализацией и рекой Готэм. Он дрожит, лежа в холодной грязи и ожидая, пока перед глазами перестанет кружится.       В конце концов Джокеру удается приподняться на шатких локтях.       Он видит очертание города из-за Стены на другой стороне реки. Готэм словно старый шатер в плохом районе, похож на дешевую копию замка в плохой части Вегаса. Джокер не помнит, бывал ли он в Вегасе, поэтому не может быть в этом уверен, но представляет себе его так: небоскребы, похожие башни, и тысячи точек света — которых раньше были миллиарды, но это было раньше — сейчас это поисковые лучи, которые проходят над черной рекой, словно сломанный подъемный мост.       Может быть, они заменяют настоящие мосты, которые взорвали много лет назад.       Джокер наконец замечает полицейские лодки.       Они не ушли. Проявление усердия несколько не характерно даже для лучших людей Готэма — если бы мог, Джокер покраснел бы от мысли, что он один заслужил столько внимания — они терпеливо прочесывают мутную реку. С точки зрения Джокера они похожи на стаю уток, и образ утки в полицейской форме, сердито крякающей ему, что он имеет право хранить молчание, заставляет его хихикать.       Хорошо, что лодки-утки ничего не слышат. Но в какой-то момент его удача иссякнет, и нет причин испытывать судьбу.       Не тогда, когда он все еще видит башни Аркхэма.       Хорошо! Он уже отдохнул. Пора уподобиться Хитрому Койоту и бип-бип отсюда, прежде чем он попадет под прицел прожекторов.       С трудом Джокер заставляет себя ползти по грязи, пока не добирается до ровной поверхности. Тут есть трава, и это приятный сюрприз, учитывая то, что он потерял свои тапочки где-то в канализации. Джокер сочиняет для них слезливую хвалебную речь, пытаясь встать, и все идет хорошо до тех пор, пока он не пытается перенести вес на правую ногу.       Накатывает боль, из-за которой он чуть было снова не падает. Так что, может быть, он не такой счастливчик, как думал.       Кроме того, все эти разговоры об утках пробудили в нем голод.       — Им следует повесить таблички: в канализацию нельзя бегать, — жалуется Джокер, опираясь на дерево, с удивлением трогая грубую кору. Затем накатывает новая волна боли, и он качает головой, пытаясь сосредоточиться.       Позади него раздаются крики и вой сирен.       — Мы еще не вышли из леса, — бормочет он себе под нос, хихикая и снова чуть не теряя равновесие.       Он поспешно вытирает нос и на прощание гладит своего нового деревянного друга.       Вперед.       Он ковыляет в странный древесный мрак, босые ноги скользят по мокрой траве, грязи, мху, корням и другим лесным тварям. Это, мягко говоря, странно, и Джокер уже тоскует по знакомой устойчивой шероховатости цивилизованного асфальта. Запах здесь тревожный, влажный и свежий. Фу.       (Хотя, раз дело дошло до запахов, от него пахнет не лучше.)       Его все еще не слишком беспокоит, где он находится. Впрочем, это может быть из-за того, что его голова затуманена от острых ощущений и адреналина. Он подмечает, что, вероятно, переохладился, и, возможно, ему стоит снять комбинезон, пока тот не примерз к телу. Но это будет затруднительно с больной лодыжкой, к тому же, Джокер слишком измотан.       И это сейчас не самое главное. Любой опытный беглец знает, что после успешного побега из тюрьмы главное — превратиться в барсука и найти себе тихую норку, где можно переждать зиму полицейского недовольства. Он уверен, что сможет найти её, а потом найдет способ вернуться в город.       Он всегда возвращается.       Поэтому Джокер продолжает двигаться так быстро, как ему позволяет вывихнутая лодыжка, что-то напевая и бормоча себе под нос. Он делает это не только для того, чтобы успокоить себя, прерывая тревожную лесную тишину, но и для высвобождения мыслей.       В какой-то момент его разум начинает дрейфовать, как это обычно бывает. Вскоре он представляет себя Белоснежкой, бегущей по лесу в панике. Джокер полностью меняет свое поведение, чтобы войти в образ — настолько, что ему даже в голову не приходит оглянуться.       А если бы он оглянулся, то, возможно, понял бы, что полиция, похоже, не очень-то стремится следовать за ним на берег.       Он внезапно на полной скорости врезается в нечто, напоминающее воздух.       … Ладно. Это немного странно даже по либеральным меркам Джокера.       Фантазия о Белоснежке рассеивается, словно ее никогда не было, и Джокер замирает, задумчиво щелкая языком.       Он всматривается в темноту впереди. Деревья, кусты, трава, ветки, корни и прочее. Джокер уверен, что ударился не о дерево.       Но разве он в этом разбирается? Может быть, невидимые стены посреди темного леса — совершенно нормальное явление. Он никогда не слышал о таком, но, опять же, Джокер городской мальчик, а не знаток природы.       С любопытством он поднимает руку и касается воздуха перед собой, чувствуя сопротивление.       Но только на мгновение.       А потом все волосы на теле Джокера встают дыбом, во рту появляется странный привкус, и что-то невидимое, но теплое и нетерпеливое облизывает его всего. Он дрожит от удивления, а затем громко хихикает, когда твердое, похожее на стену место, внезапно становится мягким.       И податливым.       Интересно.       Это заставляет его сосредоточиться или, по крайней мере, попытаться сделать это. Закрыв глаза, он, кажется, улавливает… что-то.       Что-то большое. Что-то, что просачивается в его кровь, что заставляет кожу покрыться мурашками, что заряжает с головы до мизинцев, что немного похоже на сеансы в Аркхэме и еще на что-то.       Ой, думает он, замирая.       И вспоминает.       В жизни Джокера был только один момент, когда он чувствовал подобное. Именно это. Он дрожит, и это не связано с холодом и с… ну.       Со всем.       Он прижимается всем телом к невидимой стене, и она уступает ему дорогу, позволяя пройти со вспышкой ярких белых искр, охватывающих все тело.       Джокер улыбается и делает шаг.       Он останавливается на другой стороне и принюхивается. Воздух здесь определенно холоднее. Похоже на середину января, хотя совсем недавно было начало апреля.       Это имеет смысл, учитывая то, что сейчас он стоит по щиколотку в снегу.       Он почти уверен, что раньше в лесу не было снега. Но, когда Джокер оглядывается через плечо, чтобы проверить, он видит свои следы на белом снегу, которого становится все меньше и меньше по мере приближения к реке.       Ну ладно. Он с этим согласен. Может, он не просто запомнил. А может быть, уже наступило Рождество.       Эта мысль поднимает ему настроение, и он делает еще шаг вперед. Туман поднимается над мерзлой землей, обвиваясь вокруг ног Джокера и поднимаясь все выше и выше, к верхушкам деревьев. Он словно указывает ему путь.       Джокер улыбается, чувствуя вкус меди на губах. Он шепчет:       — Хорошо.       Он не думает, как появился туман и почему висит в виде четкой линейной структуры только впереди него. Ночь вокруг него сгущается, становится темнее. Внезапно он чувствует, что за ним наблюдают. Джокер видит светящиеся красные глаза, тысячи глаз, смотрящие на него из темноты.       Он пытается быстрее ковылять по снегу, опираясь на деревья, тихо бормоча «извините, тороплюсь». Он все еще не совсем уверен, куда идти, но он доверяет своей интуиции. И о, пожалуйста, пусть он будет прав, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста —       Деревьев становится все меньше. Джокер выбегает на поляну.       И ахает.       Впереди, прямо перед ним, дом. Или, может быть, замок, думает Джокер. Он действительно похож на замок, высокий и темный. Густые ядовитые облака, которые обычно нависают над Готэмом, пропускают лунный свет, который очерчивает крыши, высокие окна и точеный камень, присыпанные снегом. Толстые колючие лозы покрывают большую часть стен, словно дополнительная защита.       Должна быть молния, отстранено думает Джокер. И органная музыка. Подходит моменту.       Но он рад тишине.       В противном случае он, возможно, не услышал бы треска крыльев.       Дело в том, что Джокер не совсем привык к тому, что вещи имеют смысл. Обычно он довольствуется тем, что действует по инерции, руководствуясь любым импульсом или обстоятельством, не тратя время на размышления. Во-первых, его память с самого начала неоднородна, а Аркхэм постарался проделать в ней еще больше дыр. И во-вторых, зачем беспокоиться? Смысл, считает он, для грустных, скучных человечков, у которых не открылись глаза и которые не осознают всей степени своей космической непоследовательности.       Но в этот момент? Этот момент внезапной ясности, такой чистой, такой тщательной, совершенной и очевидной, что сама ночь сияет вместе с ней?       Этот момент имеет смысл, и жизнь Джокера тоже обретает смысл. Потому что он понимает, что все вело к этому.       И с этой ясностью тот ворчливый самородок, который беспокоил Джокера с тех пор, как он смотрел на Готэм с берега, наконец, кристаллизовался: он не видел Мосты оттуда. Остались только два, чтобы соединять Готэм с материком, в то время как остальные взорвали и окружили остров стеной десять лет назад.       Тогда Джокер не понимал, что это значит, но теперь смеется над собственной глупостью. Ему не следовало беспокоиться о погоне. Полиция никогда бы не пришла сюда его искать. Вероятно, они уже приняли его за мертвого. Во всех смыслах и целях он уже должен быть мертв.       Фактически, он ощущает вкус собственной смерти сейчас, когда смотрит вверх, широко раскрыв руки, падая на колени.       Привет, дорогой, думает он, когда слезы радостного головокружительного счастья собираются в уголках его глаз.       Его смерть и возрождение, его любовь, его навязчивая идея. Прямо здесь и сейчас парит прямо над ним в своем полном, устрашающем величии. Сверкающие в лунном свете клыки, налитые кровью глаза горят небесно-голубым светом, массивные кожаные крылья рассекают воздух.       Он огромный и великолепный. И затмевает весь мир.       Он приземляется перед ним, сильный, великолепный и достаточно тяжелый, чтобы заставить землю и самого Джокера дрожать. Его пасть открывается с ревом, Джокер снова вздрагивает и хочет — ему нужно рассмеяться, но не может, потому что — потому что второй раз в его жизни сердце быстро колотится в грудной клетке, голова кружится и шум в голове пропал, нет, нет, его больше нет.       Я ждал тебя, пытается шепнуть он, затем крикнуть, но в горле пересохло. Я ждал годы.       Бэт Демон стоит перед ним, и он намного больше, чем помнит Джокер. И рычит. А затем Демон делает выпад, нависая прямо над ним, ревя в лицо, и щелкая зубами в нескольких дюймах от его глаз.       Это прекрасно, и этого слишком много. Сознание постепенно начинает ускользать от Джокера, но он не пытается этому сопротивляться.       Незадолго до того, как он поддался блаженной тьме, Джокер наконец обретает голос.       — О, ты красавчик, — вздыхает он, улыбаясь, и падает в снег.

********

      Нарушитель падает, и Бэт останавливается, эхо его последнего рыка все еще пульсирует в ночи.       … Что?       Он смотрит на человека, постепенно, ему удается преодолеть туман ярости чудовища.       Общая форма нарушителя соответствует форме взрослого мужчины. Примерно. Трудно быть уверенным, когда большая часть того, что он видит этими бесполезными глазами, — это очертания тела с пульсом, венами и расплывчатые, смутные пятна цвета.       Даже для глаз чудовища цвета кажутся неправильными.       Бэт изо всех сил пытается сосредоточиться. Его глаза вялые, медлительные от долгого неиспользования. Они привыкли к темноте пещер, и лунный свет причиняет им боль.       Детали все еще размываются и расплываются, пока то, что осталось от его человеческих глаз, борется с пленкой монстра, но в конце концов он начинает различать немного больше.       Белый, решает он в конце концов. Слишком много, слишком резко. Краска, может быть? На волосах какой-то странный, более темный цвет, который может быть синим, зеленым или красным. А другой, более светлый цвет, желтоватый, приглушенный и грязный, покрывает большую часть тела незваного гостя.       (Комбинезон, подсказывает человеческий разум.)       Медленно Бэт склоняется над нарушителем, любопытство преодолевает ярость теперь, когда угроза, похоже, исчерпана. Он принюхивается и мгновенно отшатывается — запах реки, грязи и пота, а также чего-то острого, кислого слишком много для его обостренных чувств. Он делает шаг назад, тяжело дыша и пытаясь заставить себя думать.       И это сложно. Сложнее, чем должно быть. Как и с глазами, у Бэта не было особой пользы от человеческих умственных способностей вот уже…       О. Он даже не знает, сколько времени прошло.       С другой стороны, это не важно. Монстр чувствует время по-другому. В конце концов, этого хотел человек.       И он расплачивается за это сейчас, пытаясь выдернуть паутину из недр часов, чтобы ржавые шестеренки снова начали двигаться.       По крайней мере, его слух, как и обоняние, хороши. Даже без сознания сердцебиение нарушителя слишком громкое. Дыхание примерно такое же. Его тело безумно дрожит, и тепловая сигнатура колеблется, меняя цвет, как будто не может установить, какая температура должна быть.       (И, прерывает размышления человеческий голос, он назвал тебя красивым.)       Бэт встряхивается, отвергая эту мысль. У него нет времени обдумывать это. Это требует слишком много усилий, и не имеет значения, что сказал мужчина или что ему шепчет магия. Кем бы он ни был, он нарушитель и не может оставаться здесь.       Решение принято, Бэт движется. Он нагибается, хватает незваного гостя под мышки, стараясь не врезаться когтями в уязвимую плоть, и поднимает его. С таким же успехом он мог поднять кучу влажных листьев, потому что мужчина, кажется, весит также.       Человек в нем удивляется этому достаточно громко, чтобы монстр заметил. Чудовище ощетинивается.       Неважно. Ничто не имеет значения. Мужчине нужно уйти.       Его крылья движутся быстро, когда он взлетает в воздух. Он останавливается, оглядывая верхушки деревьев, и щурится от яркого света, исходящего от города за рекой.       Готэм.       Его сердце бешено колотится в груди, он с силой зажмуривается.       Затем открывает глаза и двигается вперед.       Он чувствует, как воздух вокруг него сгущается, становится тяжелым, сопротивляется ему — борется с ним. Ощущение, что он пытается плыть против течения, и дальше становится только труднее.       Магия дает понять, чего хочет.       Очень жаль.       Бэт продолжает сопротивляться, сражаясь изо всех сил, пока не достигает невидимых щитов над землей — тех, которые предали его, пропустив нарушителя.       Барьер из мерцающего воздуха обжигает его, и он отшатывается, смотря на обожженную черную кожу на своей руке.       Нет, нет.       Он яростно рычит. Затем бросается на барьер, обжигаясь об него снова и снова, нарушитель раскачивается на его руках, словно кусок тряпки.       Довольно. Он позволил магии слишком многое — но не позволит ей снова победить. Он прорвется сквозь нее, даже если это будет последнее —       Удар обжигает его крыло. Он отстраняется, тяжело дыша и падает на землю.       Он бьет кулаком в стену, выражая беспомощную ярость, но это не дает ничего. Барьер вызывающе мерцает и не сдвигается с места.       Нет! — кричит монстр, человек вздыхает: Полагаю.       Он достаточно злой, чтобы продолжать попытки, и, вероятно, так бы и поступил, даже если бы магия сожгла кожу с его костей. Монстр хочет этого, потому что он дошел до грани.       Но тут гость в его объятиях стонет. Так хрипло и болезненно, и —       Я могу просто оставить его здесь.       Бэт парит в воздухе, из его ран сочится дым, голова опущена, взгляд устремлен на пульсирующую массу света и вен в его руках.       Если ты это сделаешь, он умрет.       Монстр хочет на это огрызнуться. Ну и что, настаивает он. Они все умрут. Он уйдет, и тогда ты пожалеешь, что не слушал меня.       Но это вялые усилия. Человек принял решение, и монстр знает, что не победит. Выживание нарушителя под вопросом. В этом случае человеческие инстинкты сильнее.       Монстр все еще злится. Но с этим решением ржавому человеческому мозгу вдруг становится легче находить все больше и больше точек опоры. Теперь он продвигается вперед, преодолевая раскаленное шипение инстинктов, и к нему приходит логика.       Если он не сможет вернуть этого человека в город, то они могут пойти только в одно место, как бы сильно ему это не нравилось.       Если только ты не предпочитаешь быть здесь, бушевать, как животное, пока не откажут крылья.       Он снова проклинает магию.       А затем Бэт Демон поворачивает назад, все еще сжимая незваного гостя в своих руках.       И летит домой.