Still waters run deep

Май 10, 2828. Среда

      В тот вечер, когда Луи проводил его до дома, они говорили всю дорогу, и это было очень приятно, особенно то, как он снова обнял его на прощание. Это было здорово, так нежно и заботливо. Гарри после этого всю ночь не спал, сначала умиляясь, а затем расстраиваясь, что это всего лишь банальная вежливость, которая никогда ни к чему большему не приведёт. А почти под утро Гарри решил: «Ладно, даже если и не приведёт, даже если течка так никогда и не наступит, разве я не имею право хотя бы на маленькую тихую влюблённость?»       За прошедшие пять дней Гарри заметил некоторую перемену в своей жизни. Не такую уж значительную, конечно, не такую желанную, как первая течка, но всё же приятную. Они с Луи стали здороваться. Раньше, до того, как Луи ни с того, ни с сего решил подсылать к нему Джеймса, они редко говорили. А теперь, когда Гарри идёт из школы в библиотеку, они всегда здороваются.       Пару дней назад Луи даже остановил его у дверей и предложил сходить с ним в ратушу, мол, помощь нужна.       Это не было что-то сложное, всего лишь нужно было донести несколько десятков свитков и талмудов до определённого зала заседаний, ничего серьёзного. Книги таскал Луи, а Гарри просто бегал за ним хвостиком, перетаскивая свитки. Вдвоём управились быстро, но любопытство Гарри никто утолять не стал и тексты почитать не дал.       Зато Луи обнял его. Не так длительно и крепко, как в тот вечер после костра, но тоже приятно. Настолько приятно, что у Гарри по сей час держится отличное настроение, хотя прошло уже полдня. И, что странно, внутри всё так приятно млеет и трепещет... Гарри не может перестать думать об этом.       — Ты сегодня такой улыбчивый, — довольно замечает Найл, когда они решают провести поздний вечер вдвоём на пустой полянке недалеко от поселения, чтобы посплетничать, пообщаться и полюбоваться звёздами. — Что-нибудь приятное случилось? В школе?       — Не в школе, — смущённо отвечает Гарри, отрывая ромашку и поднося её поближе к свету фонаря со свечой, чтобы рассмотреть её и покрутить между пальцами. — Но, да, приятное...       — О, правда? И что же? Тебя освободили от экзаменов из-за того, какой ты умный? Это было бы не удивительно.       — Нет, — наигранно надувшись, произносит Гарри и ловит на себе ещё более заинтересованный взгляд. — Знаю, это ужасно глупо, но, кажется... я влюбился.       — Что? — Найл мгновенно вспыхивает тем самым выражением лица «Боже, расскажи мне больше», поэтому юноша только больше смущается и прячет лицо в ладони. — В кого? Расскажи мне!       — Это глупо, — теперь уже не скрывая своего поалевшего лица, признаётся Гарри и вновь смотрит на ромашку. — Глупо, потому что мы с ним толком не говорили никогда, но мне просто всегда нравился его характер и его поведение. Он добрый... Такой хороший человек, понимаешь?       — Кто он? Ну же, Гарри, я тебе сразу сказал, за кого меня замуж выдавали! А ведь никто не знал, кроме наших с Генри семей и тебя! Твоя очередь посвящать меня в подробности своей личной жизни. Кто он? В кого ты влюбился? Это же не тот Фред, который вечно тебя донимает, потому что я, буду откровенен, ничего доброго и хорошего в нём не вижу.       — Это не Фред, ни за что на свете, — скривившись, отвечает Гарри и видит, как Найл усмехается, кивая правильному ходу его мыслей и устраиваясь поудобнее. — Не знаю, есть ли смысл говорить его имя, потому что это просто влюблённость, абсолютно иррациональная. Он альфа, он никогда не посмотрит на меня, потому что... у меня же не бывает течек... и детей не будет. — Найл больше не выглядит весёлым, но Гарри пытается это исправить: — В любом случае он очень добр ко мне, и я чувствую себя очень правильно рядом с ним...       — С кем, Гарри? Скажи мне, пожалуйста, — вдруг очень взволнованно просит друг. — Потому что, будем откровенны, ты всё своё время проводишь либо в школе, либо в библиотеке. Да, ты иногда помогаешь тёте Энн и остальным садоводам, но всё остальное время ты не общаешься практически ни с кем. И я просто хочу понять, где, когда и с кем ты успел начать общаться и влюбиться. Не пойми меня неправильно, но ты не разбираешься в альфах от слов «совсем», «вообще», «совершенно», «никак». Вспомни ту ситуацию с Фредом. Он тоже был хорошим, добрым, весёлым и просто «самым-самым», а что случилось в итоге и что происходит сейчас? Понимаешь? Я не говорю, что ты глупый. Ты самый умный и начитанный омега, которого я знаю. Но ты неопытный.       — Знаю... — тихо отзывается Гарри и отрывает лепесток ромашки. Он не обижается на слова Найла. — Ты был прав насчёт него, я помню и знаю это. Но этот альфа... Он всем нравится. И тебе тоже. Он хороший... Я просто чувствую что-то такое странное, когда вижу его, особенно в последние дни. Раньше это было просто уважение и восхищение, но сейчас...       Найл выглядит напряжённым, и Гарри запоздало понимает, что он делает: пытается понять, о ком идёт речь.       — Гарри, милый... он трогал тебя?       — Что? — почти прыснув от смеха, переспрашивает он и смущённо наклоняет голову так, чтобы шоколадные кудри скрыли его краснеющее лицо от Найла. — Нет.       — Тогда что случилось? Что ты чувствуешь? К кому? Ты можешь сказать мне, я никому ничего и никогда не расскажу, обещаю. Ну, разве что Джеймса могу попросить, чтобы...       — Нет! — испуганно подскочив на месте и уставившись на изумлённого Найла, восклицает Гарри. — Ни о чём его не проси и ничего ему не говори! Прошу тебя!       Если это дойдёт до Джеймса, то уже через секунду, если не меньше, об этом узнает Луи, и это будет настоящая катастрофа!       — Но, милый, если у вас всё взаимно, вас могут поженить... Ты обретёшь хотя бы мужа, разве это плохо? — спрашивает он, а затем меняется в лице, хмурясь, и Гарри чувствует, что вот-вот умрёт, если Найл догадался. — Оу, Хаз... Ты, что, влюбился в Джеймса?       — Что... — глупо изрекает Гарри, отслоняясь от друга и даже вздыхая от облегчения: ни до чего он не догадался. — Мне «шестёрки» неинтересны.       «Ой, блядь, зря я это сказал», — падая в собственную вырытую яму, понимает он, слыша, как Найл издаёт тот самый звук осознания «ах!».       — Луи? Ты влюбился в Луи? О, милый, как я тебя понимаю. Он правда многим нравится, да... Тогда я понимаю, почему ты влюбился... — Гарри чувствует, как неспокойно бьётся его сердце, хотя мозгом и понимает, что Найл правда никогда никому не разболтает. — Вы говорили сегодня и поэтому ты такой довольный, не так ли?       И Гарри рассказывает всё, что случилось за последний месяц: и про Джеймса, и про скандал, который он закатил Луи перед дверями ратуши, и про недавнюю ночь у костра и про то, что они теперь, кажется, обнимаются. Найл выглядит лишь снисходительным, немного сочувствующим, и Гарри знает, почему: Луи со всеми омегами так себя ведёт. Все эти объятия — способ выражения поддержки и дружелюбия, не более того. Гарри не особенный. Но Гарри романтизирует происходящее из-за своего романтического голода, совершенно естественного для омеги, у которого никогда не было опыта близкого общения с альфой.       — Знаешь, Луи, конечно, хороший, но, Гарри, ты никогда не думал попробовать построить отношения с бетой? У тебя ведь... — Найл неловко осекается, чтобы сформулировать по-другому: — Ты ведь всё равно феромонов не чувствуешь, и у тебя не бывает предтечного синдрома или течки... Ты всё же по полу ближе именно к бетам, хотя у тебя и есть матка...       — Я не знаю... Они мне не нравятся. Да и в любом случае я омега вне зависимости от того, есть у меня течка или нет, мне будет недостаточно беты. Физиологически мы очень отличаемся, — Найл в недоумении смотрит на него, поэтому Гарри объясняет: — Во время полового акта выдержка альфы и омеги в несколько раз превышает выдержку беты. Рядом с бетой и альфа, и омега всегда будут сексуально неудовлетворёнными.       Найл издаёт задумчивое «Хм», а затем интересуется:       — А у тебя совсем никакого сексуального опыта не было? Я не пытаюсь тебя оскорбить, просто любопытно.       — Никогда... Вернее... Я как-то пытался, ну, самостоятельно делать с собой всякое. Но у меня ничего не получилось.       — Как это? — удивляется Найл. — Из-за смазки? Погоди, а она у тебя вообще вырабатывается?       — Эмм... Да. Да, но она отличается от той смазки, которая бывает у омег, у которых бывает течка. Она выделяется у меня в небольших количествах. Но проблема была в том, что я просто, ну, как бы... не умею... делать всякое.       — Постой, ты даже не мастурбировал никогда?       — Я пытался! — защищается Гарри. — Но это было больно!       — Что? Постой, я не понимаю, что ты имеешь в виду, — в замешательстве говорит Найл, тоже ложась на живот. — Ты, что, кактус себе в трусы засовывал? Как это может быть больно?       — Ой, можно подумать, ты сразу всему научился! — всё-таки обидевшись, фыркает Гарри и продолжает терзать бедную ромашку.       Найл молчит, задумавшись, затем перекатывается на спину и смотрит в небо, прежде чем через несколько долгих секунд признаться:       — Не сразу. Меня Генри всему научил. Хочешь, расскажу тебе?       Растерянно взглянув на него, Гарри открывает и закрывает рот. Это очередная идиотская шутка? Если да, то он тут же встанет и уйдёт, — и конец их многолетней дружбе с самого горшка. Но Найл не смеётся, всё также задумчиво глядя в небо.       — Расскажи мне, пожалуйста...       Найл не знает многого из того, что знает Гарри. Но есть вещи, с которыми именно Найл в состоянии помочь Гарри разобраться. Они нечасто говорят на такие интимные темы, но именно ему Гарри без каких-либо страхов может рассказать обо всём на свете. Он, конечно, очень старается не грузить Найла своими проблемами, искренне считая, что его проблемы с головой — это его личные проблемы с головой, его личная ответственность. Но порой поговорить так, как сейчас — приятно и просто психически необходимо.