Still waters run deep

      За всю свою восемнадцати с половиной летнюю жизнь Гарри узнал очень многое, гораздо больше многих своих сверстников. Его одноклассникам было не до книг: у многих омег его возраста уже были дети, мужья, у альф — друзья среди других альф, увлечения спортом, у бет — работа в садах, огородах, свои собственные дела.       В школе дают неплохую основу для того, чтобы в будущем люди могли хоть немного ориентироваться в разных вещах. Для многих этого оказывается предостаточно, и они уже не хотят изучать что-то сверх предложенного. Конечно, после выпуска из школы каждый должен найти себе общественно полезное занятие, овладеть каким бы то ни было ремеслом или просто делать важный вклад в общество.       Гарри чувствовал, что порой ему было не о чем поговорить с людьми, даже с Найлом. Многое из того, что не проходится в школе, Найл знал только благодаря общению с Гарри, с самого детства читающему множество книг. И всё же Найл знает то, чего не знает Гарри и, возможно, никогда не узнает.       Он вновь чувствует себя лишним, когда наблюдает за детьми просто огромнейшей семьи Коллинз-Элистер. В сумме у них одиннадцать детей и двенадцатый, вынашиваемый Феликсом, на подходе. Найл просто замечательно вписался в эту семью, Гарри не перестаёт думать об этом. Он по-настоящему рад за лучшего друга, но ничего не может поделать с тем, каким лишним себя ощущает, наблюдая за играющими детьми, радующимися наступившей весне. Ещё всего месяц, и будет лето. Для них — безграничная беззаботная радость. Для Гарри — очередное жаркое лето без течки.       Становится страшно, когда, глядя на высокий костёр, Гарри ловит себя на ужасной мысли: «А если войти в него? Всё равно я бесполезный». Он мгновенно старается выбросить это из головы, много и часто моргает, жмурится до звёздочек, сжимая ладони в кулаки и пытаясь вернуться к реальности. Но воспоминание со словами Фреда вновь всплывает в голове: «Ничего личного, Гарри. Ты добрый, умный и интересный юноша, но омега из тебя... скажем так, паршивенький, течки-то у тебя не бывает».       — Я хочу домой, — выдыхает Гарри еле слышно, и Найл удивлённо смотрит на него, переспрашивая:       — Что?       — Я домой, — твёрдо проговаривает Гарри. — Устал.       Найл видит, что что-то не так, но не лезет к нему в душу, Гарри порой бывает за это благодарен, но сегодня ему хотелось бы поплакать, поплакать кому-нибудь в жилетку, пожаловаться, спросить, как ему быть. Бракованный. Бездетный. Незамужний. Бесплодный.       Из-за слёз, застилающих всё перед глазами, он почти не видит, куда идёт. Пару раз врезается в пьяненьких подростков, один раз налетает на омегу средних лет, а затем кто-то с силой хватает его за руку и дёргает на себя. Испуганно оглянувшись, Гарри смотрит на альфу лет сорока, он плохо его знает и, если честно, не помнит его имени. Но он всегда пугал Гарри: раскосые чёрные глаза, большой нос, кривые губы и огромный шрам, перечеркнувший всё его лицо.       — Хочешь выпить с нами? — он кивает на компанию своих друзей, состоящую ещё из пятерых альф, и Гарри узнаёт в них близкое окружение Патрика Эванса.       — Не хочу, — только глупец согласился бы, глупец, которого обязательно изнасилуют. Уже пытались, и все эти ублюдки сидели в Норе три года.       — Да брось, мы просто хотели провести время в компании прелестного мальчика...       Раздаётся пронзительный свист, Гарри вместе с остальными оглядывается на звук, доносящийся со стороны, где расположилась правящая династия. Гарри не сразу понимает, что свистел Джеймс, проводящий время рядом с Луи и его семьёй, а не со своей собственной. Видимо, работа «шестёрки» Луи — работа с плавающим графиком от сна до сна Луи. Но Гарри не это удивляет. А то, какое презрение читается в ожесточённом лице Луи, в свете алого костра выглядящем ещё более устрашающим. Хватка на руке Гарри мгновенно ослабевает, и он невольно потирает её, понимая, что наутро появится синяк. Когда он вновь поднимает взгляд, все уже вернулись к прежнему веселью, а Луи уже не смотрит в его сторону, властно притянув Джеймса к себе и что-то настойчиво шепча ему на ухо, пока тот опирается рукой в спинку кресла альфы.       Гарри не чувствует себя особенным из-за такого внимания Луи, потому что он относился так ко всем александрийским омегам.       На самом деле Гарри помнит, как несколько лет назад в их колонию приехала правящая династия Малик из другой общины, и тогда Ясер Малик сказал об омегах их поселения так: «Александрийские омеги — изнеженные, избалованные, излюбленные», — и, в принципе, был прав.       Александрия за последние несколько лет стала очень благоприятным местом для омег, за жестокость к ним можно было либо лишиться свободы (отсидеть в Норе) на какое-то время, либо лишиться руки и стать бесполезным для общества, либо, в особо тяжких случаях, лишиться жизни.       Поэтому, нет, Гарри не чувствует себя особенным. Он чувствует себя белой вороной. Кем-то, кто никогда не впишется в это общество родителей, при этом невероятно желая быть его частью.       Он уже проходит около трети пути в направлении от костра к поселению, когда слышит позади хруст ветки и испуганно оборачивается. Сложно не быть настороже, когда к тебе только что были жестоки.       Но почему-то на душе становится не так тревожно, хотя повсюду давно стемнело, и свет костра уже не доходит до того места, куда дошёл Гарри. Становится спокойнее, когда он узнаёт силуэт, походку, а затем и лицо Луи. Спокойное, рассудительное и уже совершенно не такое страшное, как несколько минут назад.       У Гарри по коже бегут мурашки, когда со стороны костра раздаётся холодящий душу вопль взрослого мужчины, но Луи даже не вздрагивает, не оборачивается, запуская ладони в карманы своих джинсов. Теперь Гарри понимает, что случилось. Тому громиле, кажется, только что отрезали руку...       — Ты прав, — с подозрительным спокойствием в голосе начинает говорить Луи, когда подходит к нему и останавливается на расстоянии полуметра, слишком близко. — Ты совершеннолетний. Взрослый. Самостоятельный. Тебя не нужно контролировать. Но ты путаешь понятия «контроль» и «приглядывание».       — Зачем за мной приглядывать? — тихо, устало, бессильно, с ноткой боли в голосе спрашивает Гарри, всё-таки поднимая взгляд к его глазам.       — Затем, Гарри, — проницательно глядя на него, вкрадчивым голосом начинает объяснять Луи: — что даже при отсутствии у тебя течки, ты — лакомый кусочек для огромного количества альф. — Что-то внутри Гарри тревожно сжимается, когда он понимает, о чём пойдёт речь, но он всё равно даёт ему закончить: — Будем откровенны, некоторые из них с радостью пошли бы налево от своих пар в твою постель, понимая, что никаких доказательств их адюльтера не будет, ведь ты от них не понесёшь.       Это больно. Гарри как-то уже думал об этом, но это было слишком обидно и больно, поэтому предпочёл не думать. А что он может сделать? Течки нет. Альфы нет. Альфьей метки тоже нет. Детей нет. И ничего из этого не будет. Возможно, если бы политика Александрии относительно омег не изменилась так, как она изменилась за последние десятилетия, то Гарри давно бы уже пустили по кругу и делали бы это с ним каждый день до тех пор, пока кто-нибудь не перерезал бы ему глотку.       — Я устал, — разбито произносит Гарри.       Хочет опустить взгляд, потому что глаза вновь пеленают солёные обжигающие слёзы, но Луи прикасается пальцами к его подбородку, чуть подталкивая его вверх, поэтому юноша вновь смотрит ему в глаза. И ничего не может с собой поделать, когда слёзы бегут по щекам. Луи ничего не говорит, ничего не делает и даже не пытается, просто молчит и смотрит ему в глаза. А затем хмурится и спрашивает:       — Могу я обнять тебя?       — Что?       — Могу ли я обнять тебя? Ты не будешь против?       Неловко кивнув, Гарри всё равно вздрагивает, когда Луи сокращает оставшееся между ними расстояние и крепко обвивает его руками за талию, прижимая к себе. Чувствуется странно. Особенно потому, что это не секундное объятие, как те, что у Гарри когда-либо были с альфами, а настоящее. Длительное, крепкое, настоящее.       Ответив взаимностью, Гарри невольно вдыхает запах костра, исходящий от Луи, еды, которую его семья готовила, сидя в собственном кругу... Он чувствует нечто странное, какое-то пощипывание в носу, какой-то странный аромат. Пряный, заманчивый, такой приятный и успокаивающий, пробуждающий любопытство и желание задохнуться им. Одеколоны так не пахнут, Луи не пахнет спиртом, он не пахнет алкоголем. Он, кажется, трезв.       В любом случае это неважно... Гарри чувствует себя комфортно в этих объятиях, ему хорошо стоять здесь вот так и обнимать Луи, быть обнятым в ответ. Порой ему так сильно этого не хватает... Мама и сестра обнимают его, но это бывает нечасто, никто из них никогда об этом не задумывается. Да и у Джеммы давно своя семья, она сосредоточена на ней. Мама руководит садовниками, у неё тоже полно дел. Но сейчас, обнимая Луи, Гарри понимает, что нуждался в этом. По-настоящему.       Он, кажется успевает задремать, поэтому становится как-то неловко, когда Луи отстраняется и смотрит на него странным изучающим взглядом. А затем говорит:       — Я провожу тебя до дома.       — Я могу добраться сам, всё в порядке. Ты же проводил время с семьёй, они, наверное, ждут тебя.       — Не ждут. Идём. Расскажи мне, как у тебя дела в школе? Я слышал, что ты обожаешь учиться, учителя только о тебе и говорят. Ты прилежный ученик, да?       Ох, об учёбе Гарри поговорить мог, и с радостью.