Still waters run deep

Май 7, 2828. Воскресенье

      Выходя из школы, Гарри едва сдерживается от того, чтобы не закатить глаза, когда видит Джеймса Адама Элистера, болтающего со своим мужем Феликсом, ярко-рыжеволосым омегой, сейчас вынашивающим уже третьего ребёнка от их с Джеймсом альфы, четвёртого ребёнка в их трисаме (первенца-мальчика родил Феликс, через полгода Джеймс родил дочь, затем Феликс вновь родил сына и теперь вынашивает ещё одного).       Отчасти Гарри по-хорошему завидует Феликсу, ведь он получает в два раза больше любви и заботы от своих супругов, чем любой омега в Александрии. Но он также завидует по-чёрному, когда осознаёт, что Феликс старше лишь на несколько лет. Но сейчас дело даже не в зависти, а в том, что Джеймс снова оказался поблизости. Это уже походит на преследование.       — О, Гарри! — с радостью в голосе восклицает Феликс и подзывает его ладонью. — Ты так изменился за то время, пока мы не виделись! У тебя новая причёска? Мне очень нравится!       — Спасибо. А ты, я вижу, ещё более беременный, чем в нашу последнюю встречу, — неловко проговаривает Гарри, когда подходит к парочке. — Хорошо выглядишь, тебе к лицу беременность.       Если для других омег это может быть оскорбительно, то для Феликса — нет. Он обожает всех своих детей («своих» значит «детей от Хоакина», поэтому дочь Джеймса — тоже), обожает быть беременным, поэтому из-за слов Гарри сияет пуще прежнего.       — Хочешь потрогать живот? — Гарри вежливо отказывается, но Феликс не обижается, говоря: — Мне уже совсем скоро рожать, не могу поверить! Жаль, что Хоакин запретил мне беременеть снова... Говорит, не хочет рисковать моим здоровьем, говорит, и так третьего погодку вынашиваю. А мне так ещё одну дочку хочется...       «Я и одному ребёнку был бы рад», — невольно задумывается Гарри, опуская взгляд на веснушчатые ладони Феликса, поглаживающие круглый живот, пока он безудержно болтает.       В Александрии постоянно кто-нибудь да беременный, причём не единично, а повсеместно. Забеременевшие омеги собираются в целые группки и гнездятся в родильном доме все вместе, заботясь друг о друге и поддерживая друг друга, более опытные омеги помогают впервые забеременевшим справиться с изменениями, происходящими в организме и в жизни.       Гарри с горечью вспоминает, как порой приходил к окну роддома, чтобы понаблюдать за царящей там идиллией, но вскоре понял, что это причиняет невыносимую боль: ему никогда не оказаться внутри и не прочувствовать всё то, что чувствуют все эти омеги.       Гарри никогда не удастся зачать, выносить, родить и подержать на руках своего собственного ребёнка, воспитать его, рассказать ему о мире всё то, что сам узнал за всю свою жизнь. Разве не больно? Возможно, кому-то — нет, но ему — до безумия больно.       Он, конечно, мог бы усыновить, живи они в Прежней Цивилизации. Но в новейшей эре понятий «дом малютки», «детский дом», «приют» и тому подобных просто не существует. И понятия «ненужных детей» — тоже нет. Хотя у детей и есть родители, каждый ребёнок в поселении считается общим, — общей ответственностью и общей заботой, — поэтому ни для кого не будет странным, если кто-то позовёт домой обедать не только своего, но и соседского ребёнка или малыша с другой улицы. Как и остальные Гарри, конечно, может заботиться о чужих детях, но они никогда не станут его детьми.       — Ты придёшь на костёр сегодня вечером? — Джеймс наконец-то спрашивает явно то, за чем пришёл изначально, когда Феликс прекращает тарахтеть о своей прекрасной-потрясающей-невероятной-превосходной-охуитительной-блядь-беременности, и Гарри благодарен ему за возможность отвлечься от этой темы.       — Мы с Найлом собирались прийти. Почему ты спрашиваешь?       Феликс хочет что-то сказать, но Джеймс достаточно ласково заносит руку у него за спиной и закрывает этой болтушке рот ладонью. А ведь он явно хотел сказать что-то полезное для Гарри, но невыгодное для Джеймса. Или для Луи?       — Потому что я спрашиваю. Очевидно, не так ли? — Гарри вздыхает и всё-таки закатывает глаза, собираясь уйти.       — Так ты придёшь?       — Я подумаю.       — Разве он не просил тебя быть честным? — вдруг прилетает ему прямо между лопаток, когда Гарри разворачивается, чтобы уйти; поэтому теперь он оглядывается на Джеймса с тотальным непониманием во взгляде. — В ратуше. Он просил тебя быть честным с ним и со мной.       — Откуда ты...       — Был там, слышал, о чём вы говорили, — отмахиваясь из-за очевидности этого факта, отвечает Джеймс. — Так ты придёшь: да или нет?       Гарри хочет ответить отрицательно, а потом прийти ему назло. А вдруг повезёт, и Луи сделает Джеймсу какой-нибудь выговор за недостоверную информацию. Но в итоге лишь из вредности твёрдо повторяет:       — Я подумаю.       На самом деле Джеймс никогда не вызывал у Гарри какого-либо раздражения или других отрицательных эмоций. Он никогда не делал ничего плохого ни по отношению к Гарри, ни по отношению к другим жителям Александрии. Но то, как он оказался у Луи на побегушках, докладывая ему всё, что происходит, и всё, что Гарри ему говорит, откровенно выводит из себя.       Он ведь меньше недели назад сказал Луи, что ему не о чем беспокоиться, что он в порядке, и это ведь действительно так!       Становится обидно от мысли, что его воспринимают за неразумного ребёнка, который не может постоять за себя, не может самостоятельно принять решение, не может пойти или не пойти куда-то по собственной инициативе.       Он проходит мимо ратуши по пути к библиотеке, это два из самых больших зданий в Александрии. И всё ещё размышляет о том, почему Луи относится к нему с таким гиперконтролем, когда замечает его на крыльце ратуши, и внезапно даже для себя меняет своё направление, теперь надвигаясь на заместителя главы поселения. И не волнует, что он решает какие-то вопросы с работником ратуши!       — Луи! — зовёт его Гарри, когда их разделяет ещё чуть больше пары-тройки метров. — Нам нужно поговорить!       Бета рядом с Луи изумлённо оглядывается, и на его лице отражается искреннее недовольство поведением со стороны омеги. Даже при всей лояльности правил и законов в отношении омег, они всё равно не должны обращаться к альфе, не являющимся их супругом, напрямую до тех пор, пока он не обратится к ним самим. Гарри знает, что поступает не очень правильно, невоспитанно, но он зол! Он хочет наконец-то решить вопрос насчёт Джеймса, в последнее время так часто подсылаемого к нему!       — Гарри, — отойдя от первичного удивления, произносит Луи и прикасается к плечу беты, говоря: — Мы вернёмся к этой теме позже, а пока выполните всё то, что мы уже обсудили. Спасибо. — Когда бета возвращается внутрь ратуши, Луи обращается к Гарри: — Что-то случилось?       — Ты опять подсылаешь Джеймса? — взмахивая руками и указывая в сторону, из которой пришёл, возмущённо восклицает юноша. — В чём вообще дело?! Я правда не понимаю! Мне восемнадцать лет, я совершеннолетний! Мне уже можно гулять дотемна, пить алкоголь, не появляться дома до самого утра! Мне уже не шестнадцать лет, чтобы меня контролировать! Я взрослый и самостоятельный! Даже моя мама относится к этому спокойнее, чем ты! И отчего же?! — вновь и вновь взмахивая руками из-за кипящего в нём негодования, выпаливает Гарри.       — Не кричи, — подходя к нему поближе и ловя его за руку, твёрдо требует Луи, когда замечает, что остальные поселенцы оглядываются на них. — Идём поговорим в более уединённом месте.       — Нет, — огрызается Гарри, вырываясь из его хватки. — Оставь меня в покое, мне не нравится, что кто-то вечно ходит за мной по пятам и пытается влиять на мою жизнь! Я не слабый, и я не тот уязвимый омежка, которого ты себе вообразил, так что хватит делать то, о чём тебя никто не просил! Потому что ты не делаешь ситуацию лучше, а только усугубляешь её! Какое тебе вообще дело, приду я на костёр или не приду?! Какое?       Луи выглядит ошарашенным, Гарри даже становится смешно от этого, пока в голову не приходит понимание всего, что только что случилось. Дело даже не в том, что он раскритиковал альфу, не том, что он сделал это публично, хотя и то, и другое не приветствуется в альфа-патриархальном мире. Омега может сделать всё это в отношении своего супруга, но не в отношении постороннего альфы, тем более не в отношении главы поселения или его наследника. Дело в том, что он наорал на него. Омега, орущий на альфу? Это более чем осуждаемо.       Но, что странно, удивление на лице Луи сменилось не гневом, не злостью, не раздражением, не разочарованием, а принятием и даже каким-то азартным любопытством. А вот Гарри совсем не смешно, он чувствует, как буйно колотится его сердце, быстро разгоняя адреналин по его крови, его руки трясутся, а дыхание всё ещё не готово восстановиться после такой эмоциональной тирады.       Он почти вздрагивает, когда Луи мягче, чем до этого, обхватывает оба его запястья, поглаживая их в успокаивающем жесте, как раньше делала только мама, когда Гарри был малышом и начинал капризничать. Возможно поэтому меньше, чем за несколько секунд сердечный ритм идёт на улучшение, руки перестают дрожать, а дыхание становится размеренным, пока Гарри неловко смотрит на их руки.       Ни один альфа ещё не прикасался к нему таким образом. Конечно, он физически контактировал с альфами: давал «пять», здоровался с ними за руку, его пару раз обнимали, но исключительно по-дружески, к нему пару раз приставали, например, Фред из школы. Но никто из альф никогда не прикасался к нему так нежно. В этом прикосновении не было никакого подтекста, но Гарри, вернее, его романтическая натура, ощущал его всем своим существом.       — Хорошо, — это всё, что Луи вежливо ответил ему, такому растерянному, прежде чем вернуться в ратушу.