Лабиринты дорог

      Капитан Арамона со злостью затаптывал книгу с навозом. От нее исходил характерный запах. Мы, зажимая носы, фыркали, потому что громко смеяться было запрещено. Да и попробуйте посмеяться с зажатым носом. «Кто бы мог подумать, что будет такая вонь? Леворукий и все кошки его, шутка получилась не слишком смешная». Навоз мы взяли сами, после занятий верховой ездой, захватив старые тряпки в конюшне. Книгу утащили из библиотеки. Бедняга Шабли, наверняка он расстроится. Старик совсем из ума выжил – считает ценностью старые пыльные книженции. Нет, бывают ценные книги – у нас дома Книга Ожидания стоит, как неплохой мориск. Но эти древние фолианты… Им место как раз там, куда мы ее и пристроили. Все унары стояли полукругом и смотрели на «танцы» Свина. А я украдкой наблюдал за Диком. И… вдруг наши глаза встретились. В сером взгляде его было что-то странное. Кроме недоверия и злобы – словно проснулся какой-то интерес.       Слуга велел построиться и идти на занятие. Начиналась вторая часть дня. Нам предстояло танцевать. Я любил танцы и ненавидел. Когда Ричарда ставили с Арно, с увальнем Катершванцем, с красавцем-марикьяре Альберто Салиной или даже с Рыжим, я готов был от ревности разнести танкредианское аббатство в пыль. Однажды тихий Роберт Лоу показал синяки на предплечье. Нас поставили в пару, и я, поглядывая, как Дика обнимает за талию Паоло Куньо, невольно сжимал пальцы, даже не осознавая этого. - Что же делать, унар, если вы нежный, как девица? – фыркнул я ему. Он, по-обыкновению, не ответил ничего, и я забыл про него. Зато Дика поддевал в этот день изо всех сил. - Вы поразительно похожи на вашего отца. А он… знаете, отчего он сбежал на войну, а затем ввязался в этот кошачий мятеж? - Я не желаю слушать вас. - А я все равно скажу. Потому, что ваша матушка запилила его эсператистскими традициями и требованиями, а также постами. Вот, вы наверняка знаете, что во время поста близость межу мужем и женой под запретом! А посты четыре раза в год. И по месяцу. Ну, какой же мужчина то выдержит? Хлоп! Я не успел перехватить его руку. Кто бы мог подумать, что у медлительного Окделла такая быстрая реакция? А силой его явно наградил Литт. На моем лице скоро проявится синяк. - Унар Ричард! Вы будете наказаны! Ага, доблестный Свин решил проявить благородство. - Ричард не виноват! Он защищался от этого… унара Эстебана. «Надо же, у Вепря есть заступники. Значит, он дорог не только мне». И от этой мысли стало так горько – хоть в петлю головой, хоть в прорубь. Или в прудик в центре лаикского парка. Тогда я впервые ощутил всю «прелесть» ревности. Кто знает, меня поймет. А Дик вдруг бросился, оттолкнул плечом одного из слуг и помчался, не разбирая дороги. Я выждал очень долго – целых две или три секунды. Отбросил руку пытавшегося меня удержать Северина. Наверное, тот думал, что я собрался лупить беднягу. И рванул следом за Ричардом. - Унар, стойте. «Там же лестница, - промелькнуло в голове, - упадешь, Дикон». Он не упал, хвала Литу. Ступени-то из камня сделаны, а не помочь своему Повелителю Лит не мог. Вот я бы мог грохнуться, но повезло. Или у влюбленных «навозников» тоже есть покровители? Я нашел его на пыльном и холодном нежилом этаже. Наверное, когда-то там тоже были комнаты унаров, или классы. Сейчас тут царило запустение, старая мебель была свалена везде. А Ричард стоял у стены, возле рассохшегося книжного шкафа, помнящего еще, пожалуй, монахов. Дышал часто и прерывисто. Мне показалось, я даже слышал всхлипывания. Что я мог сказать? Очередную язвительную фразу по поводу «чувствительной барышни»? Или то, что он с распухшим носом и щелочками-глазами будет весьма похож на гербовое животное в его домашнем варианте? Колкости одна другой краше так и вертелись в голове. Ничего такого я не сказал. Подошел и обнял со спины – благо, стоял он удачно. «К раттонам все, - подумал я, - сейчас получу еще раз и буду красоваться двумя синяками». Но он застыл неподвижно и будто даже перестал дышать. - Хватит лить слезы – тихо прошептал я ему на ухо, - в мире есть куда более приятное время провождения. И поцеловал туда, где над воротником был завиток светлых волос. Он обернулся, вырвался из моих объятий. Какое-то время мы, молча, смотрели друг другу в глаза. Слезинки походили на жидкие стеклышки. Две сорвались и покатились по щекам. Я так близко стоял, что мог вытереть их легко, касанием пальцев. - Не надо плакать, - еще раз повторил я. И тут его прорвало, Так бывает – терпишь-терпишь, а потом воля ломается, как спина верблюда от лишней соломинки. - Вы… вам легко говорить! – он думал, что кричал, хотя с губ срывался лишь громкий шепот, - а вот мне… Вам все дано по праву рождения, потому что ваш отец может разнести тут все к Тварям… А мне… Арамона и так говорит, что я на птичьих правах… Я дал ему возможность выговориться, лишь смотрел на него и кивал, как холтийский болванчик. Все кончается, даже поток слезы и излияний. И когда Дик затих, я снова поцеловал его – теперь уже в губы. Он дернулся, и… я не могу сказать, что ему не понравилось. Тело реагирует по-своему, и я привык доверять ему, а не словам. - Вы мерзавец, - сказал он, - наглый навозник. - Я это слышал сотни раз, - скучающе зевнул я, - но от вас готов услышать сто первый. Невдалеке послышались голоса слуг. - Тихо, - я толкнул его куда-то дальше к стене, чтобы громадина старого книжного шкафа скрыла нас обоих. Нас не заметили, и он вздохнул – на тот раз с облегчением. - Капитану скажу, что мы подрались. Он шмыгнул носом – совсем по-детски. А я… я не мог скрыть улыбки, какой-то ужасно глупой. Не зря говорят, что от любви люди глупеют.