Куколка

Поутру мисс Грейнджер нашла мистера Снейпа в столовой с неизменной чашкой кофе в руках. Она внимательно присмотрелась к опекуну, по бодрому виду которого нельзя было сказать, что он не был дома целую ночь. На лице ни следа усталости, накрахмаленный воротничок туго перевязан неизменным черным галстуком, в руках нет дрожи, взгляд и лицо по-прежнему не читаемы. Чего нельзя было сказать о мисс Грейнджер, которая была бледна, в глазах был лихорадочный блеск, а внутри все дрожало от какого-то нервического недоумения. — Доброе утро, сэр. — Доброе утро, мисс. Мисс Грейнджер велела Саре налить ей кофе и с явной неохотой посмотрела на свою овсянку. Сколько бы ей ни было лет, ее просто преследует эта каша с самого детства. Мисс Грейнжер не жаловалась, одно время она была рада овсянке и признавала пользу данного продукта… но то, что ей уже опротивел такой завтрак, было неопровержимым фактом. Мистер Снейп же отдавал предпочтение традиционной яичнице с сосисками и беконом, в качестве гарнира присутствовала свежая зелень и помидоры. Тосты с маслом шли дополнением к крепкому кофе без сахара и молока. Решив, что от вида овсянки ее стошнит, мисс Грейнджер потянулась сразу к блинчикам с вареньем. Опекун поднял на нее взгляд, и она замерла. — Отчего же вы нарушаете порядок, мисс? — Я не хочу кашу, сэр. — Вы так весело провели время на именинах мисс Миджен, что вас мучает дурнота? — взгляд мистера Снейпа стал тяжелым, и это разозлило мисс Грейнджер. Она придвинула к себе тарелку с блинчиками и дерзко ответила: — Стараюсь соответствовать вашему примеру, сэр! Мистер Снейп невозмутимо поставил пустую чашку и прищурился. — Что вы имеете в виду, мисс? На миг оробев, Гермиона все же заставила себя ответить: — Вы не ночуете дома, сэр. — Это не относится к теме разговора, мисс, — был холодный ответ. — И это не значит, что и вы должны возвращаться домой позже обещанного времени в компании мужчины. Мисс Грейнджер вспыхнула от возмущения. — Вы сами попросили мистера Крауча присмотреть за мной! — А вы обещали вернуться к десяти, но приехали позже, — парировал опекун. Гермиона понимала, что злиться на Сару не было смысла. Она просто заботится о ней… — Извольте объяснить, что вы делали на именинах у мисс Миджен? — В фанты играли, — буркнула раздосадованная Гермиона, увидев, что служанка убрала от нее тарелку с блинчиками. — Занимательное занятие, — саркастически хмыкнул мистер Снейп. — Определенно стоило вашего внимания. Гермиона поджала губы, упрямо глядя прямо в глаза опекуну. — Определенно, сэр. Как и ваши прогулки в окрестностях Плам-стрит! А это уже было лишним, и явно чересчур дерзким по мнению мистера Снейпа, который чуть подался вперед. Лицо его по-прежнему ничего не выражало, а тон не повысился ни на йоту: — В каких окрестностях я совершаю прогулки, не ваше дело, мисс, — он не сводил с нее взгляда. — А вы из-за своей дерзости и нарушенного уговора отправляетесь на неделю под домашний арест. Домашний арест был крайней мерой в системе наказаний в этом доме. Гермиона была достаточно умна, чтобы шалить, но не попадаться, а мистер Снейп достаточно мудр, чтобы закрывать глаза на невинные проделки воспитанницы. Домашний арест применялся лишь однажды: когда она чуть не сбежала с мистером Уизли. — Вы не посмеете! — задохнулась от гнева Гермиона. — Я совершеннолетняя! — Согласно закону я ваш опекун, мисс, — мистер Снейп встал, показывая, что разговор окончен. Мисс Грейнджер вскочила тоже, бросив на стол салфетку. — Вы не имеете права! Я взрослый человек! — Несмотря на это, ваши поступки по-прежнему лишены здравого смысла, — мистер Снейп надел пиджак и оправил лацканы. — И пока я ваш опекун, вы подчиняетесь мне. Такое хладнокровное равнодушие ранило до глубины души. Неужели она просто вещь, которую можно запереть в чулане, когда вздумается? Она не безвольная кукла и не раба! Кровь вскипела жилах у мисс Грейнджер, бросилась в лицо, и девушка выкрикнула: — Тиран! Мистер Снейп замер, так и не дотянувшись до брегета. Он выпрямился и шагнул к ней, заставив попятиться и вцепиться в спинку подвернувшегося стула. — Две недели, мисс, — проговорил он вполголоса. — Вы!.. — Гермиона задохнулась от гнева. — Увольте меня от других сомнительных титулов, — отрезал опекун и вышел из столовой. Ноги ее уже не держали, и Мисс Грейнджер осела на стул, с глупым недоумением вслушиваясь в шаги из прихожей. Как только хлопнула дверь, она уткнулась лбом в скрещенные руки и, жалко всхлипнув, заплакала.

***

Две недели кончились аккурат в самый разгар июньской жары и гроз, быстрых, громких и обильных на дожди. Поначалу мисс Грейнджер не знала чем себя занять — она слонялась по дому, полная отчаяния и горьких сетований на опекуна. Впрочем, мистера Снейпа, казалось, все устраивало, и Гермиона начинала думать, что все это было спланировано им. Ведь он слишком хорошо ее знает, а значит, мог и вывести ее специально из себя. Впрочем, недавнее открытие взволновало ее гораздо больше. Пусть мистер Снейп не выпускал ее из дома, но запрета на перемещения в доме не было. Этим мисс Грейнджер и пользовалась, скрашивая свой досуг работой с бумагами в надежде, что срок ее заключения уменьшится. Она уже подшила все напечатанное в папку и положила на стол, когда ее взгляд зацепился за неплотно прикрытый ящик комода, где обычно хранились личные бумаги мистера Снейпа. У мисс Грейнджер не было привычки лазить по чужим бумагам, как бы велико ни было искушение. Но при виде той самой ровной стопки писем, верхнее из которых было подписано кратким «Куколке», мисс Грейнджер невольно сглотнула вязкую слюну. Несомненно, это был почерк мистера Снейпа. Ни с чем нельзя было спутать этот достаточно сильный нажим, разборчивый, в меру крупный, с острыми засечками букв и легким наклоном. Гермиона хранила десятки писем от опекуна и видела сотни раз, как он заполнял необходимые бланки, чтобы отослать их коллегам. Она ревниво нахмурилась: кому мог писать письма мистер Снейп? Уж не той ли женщине, к которой он ездит по ночам? Осторожно раскрыв лист бумаги, сложенный конвертом, Гермиона собиралась просто бегло глянуть, но чем дольше она читала его, тем больше замедлялась, вдумываясь в каждую строчку. Все письмо дышало страстью, огненной, пожирающий все на своем пути. Даже стороннего наблюдателя могло опалить жаром этой греховной страсти, что хранила эта бумага. С днем рождения, моя любовь, моя одержимость, мое проклятие! Быть рядом с Вами значило бы нарушить все законы чести, совести и крови. И я готов их нарушить. Я мечтаю их нарушить. Я готов заплатить любую цену. Но перед Вашей безопасностью я сдерживаю в себе эти преступные порывы. Даже мысли о Вас преступны. Я упорно запрещаю их себе, но в тиши одиночества вновь и вновь проигрываю эту борьбу. У Вас должна быть своя жизнь, свободная от меня и моих призраков прошлого. И мое порочное желание обладать вами, отобрать Вашу свободу, окольцевать Вас, сделать своей, однажды доведет меня до камеры в Азкабане. Я обвиняю Вас в моей слабости, но смиренно склоняюсь перед Вами и сдаюсь перед Вашей надо мной властью. Из последних сил я сдерживаю себя цепями самоконтроля, дабы не мешать Вашей жизни. Куколка! Знаю, настанет тот день и час, когда Вы будете сиять. Вы непременно будете счастливы, получите все, что хотите, добьетесь всех целей, которые перед собой поставили. Наконец, Вы выйдете замуж за человека, который будет достоин Вас и с которым Вы будете по-настоящему счастливы. Здесь или в другой стране, замужем (мысль о том, что Вами будет обладать другой мужчина, сводит меня с ума и заставляет сгорать от непозволительной ревности) или в гордом одиночестве заклинаю Вас быть счастливой. Мисс Грейнджер прижала пальцы к горящим от смущения щекам. То, что мистер Снейп оказался такой чувствительной натурой, таившей под маской равнодушия множество страстей, повергло ее в шок. Все поздравления мистера Снейпа, какие она получала в письменном виде, были похожи на канцелярские послания, что рассылаются более-менее расторопным сотрудникам, дабы подбодрить бедняг и мотивировать их на труды праведные. Она с жадностью схватила другое письмо, окунаясь с головой в водоворот страсти к неизвестной женщине. Куколка! Видит бог, я боролся. Я старался целый месяц побороть в себе пагубную страсть к Вам и этим письмам. Не так давно я был близок к тому, чтобы безвозвратно сжечь их, но отчего-то не решился этого сделать — весь этот ненужный архив уцелел за исключением нескольких листков, коих мне почти не жалко. Я снова пишу к Вам, не надеясь на ответ. Мысль о том, что Вы прочтете мои письма, ввергает меня в первородный ужас. Но в тоже время я хочу, чтобы Вы прочли эти письма. Я хочу, чтобы Вы знали, насколько велика моя любовь к Вам, насколько жарка моя страсть, насколько тяжелы мои оковы общественных приличий и строгости закона, кои оберегают Вас пуще христианской морали. Увы, Куколка, Вы вправе посмеяться над чувствами старика. Клянусь, я не буду осуждать Вас, ибо Вас невозможно ни в чем упрекнуть. Единственный, кто достоин осуждения и общественного порицания — я. Мисс Грейнджер послышались шаги за дверью, и она порывисто прижала письмо к груди и тут же облегченно выдохнула — показалось. …наверное, Вы думаете, что в Вас есть недостатки. Возможно, но любой Ваш недостаток, будь то мечтательность, открытость душевных порывов, несдержанность нрава — для меня достоинства. Ибо в этом пустом обществе, полном удушающего лицемерия, Вы единственная, кто настоящая и живая в своих проявлениях чувств. Вы прекрасны. И все в Вас прекрасно. Помните об этом. Гермиона не знала, куда деться от раздирающих ее противоречивых чувств. С одной стороны она ужасно завидовала этой женщине, которой писались такие пылкие, прекрасные письма, и ненавидела ее. С другой, она отчаянно возжелала быть этой женщиной. Эта мысль ужаснула ее, и мисс Грейнджер поспешила ее отогнать от себя. Мистер Снейп — опекун, ей не дозволено смотреть на него иначе, нежели на уважаемую фигуру, которая так много сделала для нее! И все же… женское любопытство, девичья жадность пересилили, и Гермиона взяла следующее письмо. Куколка! Наверное, Вы и не вспомните, какой сегодня день. Но я помню — это день, когда я встретил Вас на Святочном балу. Вы были совсем иной, чем всегда, и если бы я не видел Вас до торжества, то, верно, не признал бы сразу. Вы были прекрасны в своем небесно-голубом платье, которое удивительно подходило Вам. Это был Ваш первый выход в свет, и Вы вся светились от радости, что этот бал был Вашим дебютом. Ваша радость была и моей радостью. Ваше волнение было и моей дрожью в руках. Увы, Ваш первый вальс на этом балу был подарен не мне, но Ваш взгляд, светившийся мириадами звезд в ночи, полный одного вопроса, был для меня лучшей наградой. Все, что я мог себе позволить, это сдержанный кивок, но и эта безмолвная похвала окрылила Вас, и теперь в Вашем взгляде, всей фигуре, движении рук, была безмолвная надежда и приглашение разделить с Вами всю радость и опьянение музыкой вальса. Но я не мог взять Вас за руку и повести в туре венского вальса. Сделай я это, то умер бы счастливым, но Вы бы поняли все, как и это дрянное общество, что следило за каждым Вашим шагом… Мисс Грейнджер нахмурилась, пытаясь вспомнить свой дебют. Она была так взволнована, что не запомнила толком, как приехала в мэрию в сопровождении опекуна, лишь то, как отдала свой первый танец ему, а дальше все было смазано волнением, присущем всем дебютанткам. Кажется, только к половине бала и после бокала содовой она начала понимать, где она, что делает и с кем танцует. Мистер Снейп всегда был в поле ее зрения, но она не рисковала подойти к нему, лишь обмениваясь с ним порой взглядами. Значит, это не про нее. Ибо эта Куколка в свой дебют была необыкновенно хороша, раз заслужила столько похвал и приковывала внимание мистера Снейпа. Ведь сколько мисс Грейнджер не пыталась поймать взгляд мистера Снейпа на себе во время этих мероприятий, ей всегда казалось, что он смотрел куда-то сквозь нее. Зависть к этой женщине сжала сердце когтистой лапой, и мисс Грейнджер в запале выудила еще письмо из стопки. …Вы никогда не задумывались, как бы я представлял наше с Вами будущее? Я не думаю, что Вас это интересовало бы, но я позволю себе уйти дорогой мечтаний в страну несбыточных надежд. Непременно, у нас был бы хороший дом. Я помню, что Вам нравится теплый климат и прогулки у моря Вас очень воодушевляют. Скажем, мы бы смогли купить небольшой дом в Плимуте или Торки. У него было бы два этажа и обязательно обширная библиотека, и место для Вашего кабинета — ведь я знаю, как Вы любите творить, но в пространстве Вашей спальни, которая является и кабинетом, это затруднительно. Вы — поздняя пташка. И когда бы Вы уже спускались к завтраку в тонком утреннем платье, вас уже ждал бы накрытый стол, устроенный так, как бы вам этого хотелось. Или Вы могли бы завтракать прямо в нашей супружеской спальне. В открытые окна проникал бы солнечный свет, освещая нашу комнату, легкий бриз вздымал бы легкие занавески, омывая утренней свежестью. Вы бы пили свой фруктовый чай, а я кофе. Непременно, был бы слышен Ваш голос, Ваш смех… И я имел бы счастье видеть Вас, уютную, еще неубранную, чуть разрумянившуюся после недавнего сна, и знать, что все впереди, и нас будут ждать тысячи таких рассветов. Но, к сожалению, я не могу оставить службу, а Вы не ответите мне взаимностью, посему сей прожект останется утопией. Мисс Грейнджер пришлось отложить письмо и пройтись по кабинету, чтобы успокоить взволнованное сердце. Щеки горели от смущения, ведь мистер Снейп писал о столь личном, о том, что происходит между супругами… И она посмела сунуть свой нос в мечты человека, которого она, как оказалось, совсем не знала. Но что самое постыдное — одно письмо, небрежно свернутое в конверт, так и недописанное, судя по давней дате, она украла. …зрелище Вашей изящной щиколотки и маленькой узкой ступни в мягких домашних туфлях натолкнули меня однажды на одну непозволительно сладостную мысль. Интересно, а каков бы был Ваш поцелуй? Признаюсь, сей вопрос вызвал немало размышлений, мучительно страстных и горячо будоражащих. Робкое соприкосновение губ. Непременно робкое, ибо сей поцелуй для нас первый. Ваши губы теплые, мягкие, но такие манящие. В этот первый, но не последний поцелуй, нет никакой сладости, только разрешение. Я лишь смог пригубить вкус ваших губ, чтобы понять, насколько велика моя жажда и все возрастающее желание… Следующее соприкосновение губ более смелое и долгое. Робость все еще сквозит тонким флером неопытности и незнания, что же будет дальше… Так целомудрие сдается перед сладостью первородного греха, кое породило древо познания. И это познание сладкое, полное ожидания и дрожи предвкушения настоящей бури… Когда все перерастает в страстное сплетение языков, неведомо даже мне. Нет ни робости, ни стыда, ни страха. Есть желание, опаляющее, всепоглощающее. Есть жажда, неутолимая, ненасытная. Есть страсть, опьяняющая ликованием. И в огне этой страсти даже не страшно гореть… Дальше несколько строчек было тщательно вымарано. Мисс Грейнджер повертела лист и так и эдак, посмотрела на свет, но смогла различить всего несколько слов: объятия, желание, близость. Досадливо закусив губы, она сунула письмо в карман и закрыла ящик, как раз перед тем, как Сара постучала в дверь. — Мисс? — услышала она ее голос. — Все в порядке? Мисс Грейнджер с трудом заставила голос повиноваться, и служанка ничего не заподозрила. Какое-то время она пристально наблюдала за опекуном, ожидая, что тот обнаружит пропажу. Но мистер Снейп вел себя как обычно, выказывая всем видом непоколебимость относительно продолжительности срока ее домашнего ареста. И только в тиши своей спальни мисс Грейнджер доставала заветное письмо и перечитывала раз за разом, чувствуя странное томление души и тела, стыдливо сводя ноги под одеялом от ощущения теплого жара между ними. Она вызубрила это письмо наизусть, а другие письма ей врезались в память настолько, что Гермиона уже начала в мыслях отвечать на них, словно она та самая Куколка, вскружившая голову ее бесстрастному опекуну. Порой мисс Грейнджер ловила себя на том, что шепчет про себя отдельные строчки из сокровенных писем, а по вечерам руки сами пишут невинный или пылкий ответ в тетрадь. Так и прошел оставшийся срок ее заключения дома.

***

Когда срок домашнего ареста подошел к концу, мисс Грейнджер к удивлению опекуна уже не стремилась явно на свободу, ведя себя так тихо, что невольно вызывала опасения. В памяти возникли все прочитанные статьи про женское умопомешательство, и мистер Снейп принял решение выбраться куда-нибудь с воспитанницей. Когда он озвучил свое предложение пойти в театр в пятничный вечер, его наградили таким недоуменным взглядом, и Северусу стало не по себе. — Вы не хотите в театр? — бесстрастно уточнил он. Мисс Грейнджер как-то смешалась и невпопад ответила: — Я… я думала, что у вас будет другой досуг, сэр. Северус едва удержался от того, чтобы не закатить глаза. — Отчего вы так решили? Мисс Грейнджер промолчала, потом все же ответила: — Извините. Я не против поехать в театр. Откуда такая покладистость воспитанницы, которая еще недавно метала гром и молнии, подобно ревнивой львице, мистер Снейп не знал. — А что будут показывать? — тихо спросила мисс Грейнджер. — Приедет труппа театра «Принсес», будут ставить Джонса «Серебряный король». Мисс Грейнджер покачала головой: — Не слышала. — Говорят, восходящая звезда. Уайлда же запретили, — мистер Снейп перелистнул газету. — А вы читали что-нибудь? — сама мисс Грейнджер успела урвать список скандального «Портрета Дориана Грея» по приличной цене, но сию тайну предпочла бы унести с собой в могилу. — У него недурные стихи и сказки, — отвечал мистер Снейп. Мисс Грейнджер только кивнула и уткнулась в свое шитье. Мистер Снейп не припоминал, чтобы воспитанница отдавала предпочтение вязанию или вышивке. И такое несвойственное для нее еще больше заставляло тревожиться. — Мисс… — он чувствовал себя немного неловко, но не мог не спросить. — Отчего вы вышиваете? Мисс Грейнджер прищурилась и ответила: — Чем я занимаю свой досуг, не ваше дело, сэр.