Между ними горел целый мир

— Ублюдок.       Как и всегда — вместо стонов, вздохов или крика, Билли начинает материться. Иногда Джону становится интересно — что это, способ оправдать своё бессилие или особенный сигнал, скрывающий иные чувства? В ответ он дарит усмешку — самодовольную, от которой Бутчер зло хмурится, и сильнее сжимает ладони на его шее, позволяя себе немного излишней силы. Срывающийся голос любовника слишком хорош, чтобы быть с ним нежным, и сегодня это ни к чему: во время их битвы Билли опять начал говорить что-то про жену, других людей, но главное — других суперов. Джон искренне не понимает — ну почему всякий раз, когда они оказываются одни, обязательно нужно обсуждать кого-то ещё? Он ведь терпелив, особенно с Билли, но иногда тот переходит черту — зачем нужно было упоминать имя другого мужчины в такой момент? Когда между ними не оставалось ничего и Джон прижимал Бутчера собой, ощущая его возбуждение как своё — плоть соприкасалась с плотью через ткань, ненависть пылала на дне зрачков в восхитительной концентрации, и всё это Билли посмел оборвать одной-единственной фразой, вопросом, после которого не было пути назад. — Мразь.       Что ж, возможно, для Бутчера мат — это действительно какая-то иная форма общения. На самом деле Джону нравится эта его черта, но он предпочел бы слышать что-то вроде «Твой хер великолепен» или «Трахни меня ещё» вместо обзывательств, пусть и вполне оправданных. Билли может напустить пыль в глаза другим, но ему не обмануть Джона и самого себя — он отдается с жаром, подставляет все сокровенные места и рычит от удовольствия, когда Джон оставляет укусы на его теле. От боли тоже, но она лишь добавляет остроты, сладости, которой никогда не достичь нежностью. Джон уверен, что Бутчер любит, когда он груб — стоит склониться ближе, прочертить зубами мокрый от пота загривок и впиться в алеющее ухо, как тело под ним начинает заходиться от крупной дрожи. Джон неторопливо царапает кожу, зализывает ранки языком, слегка посасывая мягкую мочку — он знает, что Билли здесь особенно чувствителен. Рассказала его бывшая женушка, с которой всё-таки пришлось переспать, прежде чем расплавить мозг до костей — и как Билли только не заметил, какая она на самом деле шлюха? Но Бутчер упорно забывает об этом каждый раз и Джон напоминает ему с особым удовольствием: звонко шлёпает по поджарым ягодицам и шепчет с наигранной интимностью, будто его член внутри ещё не предел возможной близости между ними. — Как тогда назвать того, кто получает удовольствие, пока его трахает мразь?       Билли краснеет и сжимается вокруг него с такой силой, что Джон закатывает глаза — чистейшее наслаждение плавит стальные мышцы, лавой растекаясь внизу живота. Вряд-ли есть что-то прекраснее, чем быть внутри Бутчера — горячего, злого, ещё не сломленного настолько, чтобы совсем не сопротивляться ему. Если бы Джон мог, то затрахал бы его до смерти, оторвал бы кусок вожделенной плоти, сожрал, упиваясь этим ощущением, но дело в том, что он вовсе не хочет смерти Бутчера — он нужен живым, прекрасным в своей ненависти и попытках вернуть миру утраченное равновесие. Иногда у него получается, иногда не очень, но Джону плевать: пусть делает, что хочет, потому что Билли, сражающийся за свою правду, заводит так, что глаза застилает кровавая пелена. — Ты… ёбаный… психопат…       С этим поспорить трудно. Хотя Джон вовсе не считает себя таковым — у него своя идеология и свой взгляд на мир, и ничего не поделать, раз он не совпадает со взглядом Бутчера. В общем-то, они не такие уж и разные: то, что Билли называет жестокостью, Джон считает рациональностью и это качество присуще им обоим. Они умеют добиваться своих целей разными путями, не гнушаясь многих средств, но Бутчеру почему-то иногда нужно обязательно проявить благородство. Впрочем, Джону это даже импонирует — среди грязи и порочности приятно осознавать, что его человек чем-то отличается от других.       Ровно настолько, чтобы заинтересовать ещё больше.       Бутчер вдруг хватается за его руки, что-то хрипя — новая грань найдена и Джон медленно ослабляет хватку, смотря, как он судорожно глотает необходимый воздух. Скоро на этих губах, так жадно поглощающих кислород, будет его сперма: сегодня Джон кончит на лицо Билли и сделает это не один раз. Он задумчиво ведёт пальцами по сильной груди, задевая набухшие соски — кожа, раскрасневшаяся от прикосновений, горит под пальцами, и кажется, может расплавиться, если надавить ещё. Всего несколько сантиметров упругих тканей отделяют его от сердца — оно стучит мерно и гулко, и Джон отдал бы многое, чтобы прикоснуться к нему хоть раз. Его не волнует, любит ли оно его, страдает ли, когда его нет рядом — он знает ответ и кусает, впиваясь до крови в то место, где оно само толкается в его руку. — Блять, Джон!       Бутчер шипит, хватает его за лицо и тянет вверх, заставляя посмотреть в глаза. Джон поднимает на него расфокусированный взгляд, улыбаясь — кровь течет по губам, горячая, пряная, солёная, и он облизывается, смакуя её превосходный вкус. Бутчер смотрит на него, долго, темно, а потом тяжело вздыхает и тянет к себе, шепча в приоткрытые губы так, будто давно смирился и получает удовольствие ничуть не меньше, чем сам Джон. — Ёбнутый. — Какой есть. — Он охотно отвечает на поцелуй, безропотно позволяя укусить себя в ответ. — Тебе же нравится.       Они целуются, как обезумевшие, и на то, чтобы перед глазами полыхнули звёзды, хватает нескольких быстрых движений. Бутчер гортанно стонет, в безумной горячке полосуя его спину до крови, а Джон думает о том, что даст ему пару минут, прежде чем возьмёт снова.       В конце концов, он всего лишь обычный человек, которому неповезло полюбить отбитого супера.