Между ними горел целый мир

      Сердце бьётся медленно. «Тик-так» — звучат наручные часы в тишине подвала, а сердце всё запаздывает, не попадая в ритм. Себастьян мёрзнет и горячая кровь на пальцах не приносит тепла — только острое желание заполнить пустоту в груди, от которой веет холодной неумолимой смертью. Она разрастается так быстро, что он не успевает привыкнуть — зеркало напротив отражает побелевшие губы, заострившиеся черты и безысходность, от чьей кривой улыбки бессмысленно искать спасения. Он смотрит на себя и думает, что это даже красиво — белоснежная рубашка, чёрная дыра между рёбер и алая кровь, медленно растекающаяся вокруг. Она ползёт, лениво, неторопливо и наконец достигает своей цели — подошвы светлых сапог окрашиваются кровавым, непоправимо порочно теряя свою девственную белизну. — Ру…бен…       Его голос тупее ржавого ножа — низкий и режет слух противной слабостью смерти. Себастьян никогда не представлял её, но сейчас понимает, что не хотел бы умирать так — и дело не в грязном подвале богом забытой лаборатории, и не в напарнике, которому он верил. Пистолет, продырявивший лёгкие, лежит неподалеку, как и тело того, кто был ему другом. Себастьян не смотрит туда, потому что в кровавом месиве больше не узнать человека — гнев Рубена страшен и не поправим. Он и не хочет ничего менять, кроме одного — руки, обожженые огнём людской ненависти, должны коснуться его хотя бы раз.       Пока Себастьян ещё может дышать. — Молчи.       Перчатки почти причиняют ему боль — вместо живой кожи ткань, прохладная, но обезличенная, до противного отстранённая от происходящего. Ему осталось немного: минута, две, три до того, как сердце ударится о рёбра последний раз и застынет, не в силах продолжать гонку. Себастьяну важно сказать, попросить — он готов на это, но рука, куда более сильная, чем его, безжалостно пережимает горло, лишая его права умолять. — Молчи.       Он теряется в воздухе и плохо чувствует поверхность, на которую его укладывают с непривычной осторожностью. Лба касается что-то прохладное, но Себастьян уже не видит ничего — он просто тянет ладони, но даже эта просьба не достигает своей цели — всё та же безжизненная ткань касается запястий, обвивая их тугим капканом. — Не бойся. В моём разуме тебе хватит места.       «Тик-так» — отбивают стрелки и останавливаются вместе с уставшим сердцем. Последняя капля крови падает на пол, рождая шум — тихий, будто гул сотен тысяч голосов, знакомых когда-то-то. Среди них особенно выделяется один — глубокий, ясный, и Себастьян смело шагает к нему, наконец ощущая тепло, которого так долго жаждал. — Добро пожаловать в мой мир.