Демон в красном пальто

Хуа Чэн ещё долго вот так, с восхищением, смотрел на Се Ляня. Ведь с самого детства никто и никогда не относился к нему так хорошо. Впервые в своей жизни он почувствовал себя не бельмом на глазу и не чьей-то проблемой, а самым что ни на есть человеком. Он бы и дальше продолжал вот так неотрывно смотреть на него, если бы вдруг их общую идиллию не прервал громкий голос, доносящийся с конца детской площадки: —Молодой господин Се! Уже поздно, вам пора домой. Это был голос присматривающей за ним няни. В отличие от семьи Хуа Чэна, родня Се Ляня была довольно состоятельной, поэтому всегда, когда родители отпускали сына на прогулку, с ним отправляли сиделку. Это была женщина средних лет, одетая в весьма простое сиреневое платье, с длинными каштановыми волосами и небольшими возрастными морщинами. С самого начала она сидела на краю скамейки и наблюдала за Се Лянем. К счастью для неё, тот был довольно спокойным и послушным ребенком, поэтому практически никогда не доставлял проблем. Долгое время она просто смотрела за ним, однако, как только наступило время комендантского часа, она встала и подошла к Се Ляню, попутно подзывая его к себе. — Молодой господин Се, нам пора идти. Уже поздно, если не поторопиться, ваши родители начнут волноваться. Се Лянь понимал, что пора идти по домам, но при этом, он искренне не хотел расставаться с новым знакомым. Как-никак они только начали общаться, поэтому естественно что ему хотелось узнать новоиспеченного друга получше. Все же, сделав правильные выводы, скрепя сердце, он напоследок обнял Хуа Чэна, после чего поднявшись, произнес на прощание: —Прости, но мне уже пора. Время позднее и я должен идти домой. Тут он разворачивается, направляясь в сторону уже давно ждущей машины, но вдруг чья-то маленькая худая ручка ухватила его за край рубашки. Се Лянь повернул голову в сторону схватившего его Хуа Чэна, после чего на мгновение застыл. Маленький ребенок цеплялся за его рукав, будто за спасительную соломинку, словно Се Лянь был последней надеждой, уходящей от него. Его лицо наполнилось грустью, в глазах появилась влага. С самым несчастным видом и жалостливым голосом он пролепетал: —Гэгэ, не оставляй меня. Се Лянь повернулся к нему и присел на корточки, после чего, пару раз потрепав того по голове, с улыбкой на лице произнёс: — Не волнуйся, я тебя не бросаю. Это не последняя наша встреча. Хочешь, завтра, после обеда, я снова приду и поиграю с тобой? —Хочу, - шмыгнув носом, произнес Хуа Чэн — Вот и славно, - он сделал небольшую паузу, после чего продолжил.- А теперь будь хорошим мальчиком и иди домой. У тебя ведь тоже есть родители, наверняка они ждут тебя. На последней фразе лицо Сань Лана помрачнело. —Не ждут, - нахмурив бровки, проговорил он. - Они меня не ждут, я им не нужен. Се Лянь не нашел, что на это ответить. Всё, чего ему хотелось сейчас, это обнять и искренне пожалеть Хуа Чэна, но времени уже не оставалось. Единственное, что он мог сделать напоследок, так это сказать: — Если они тебя не ждут, то я всегда буду ждать тебя. Где бы ты ни был, кем бы не являлся, будь то бедняком или богатым, я всегда и везде буду рад тебе, - с этими словами он сел в машину и покинул это место. Се Ляня уже давно не было на площадке, время всё шло, минуты тянулись за минутами, часы за часами, а Хуа Чэн всё также не спешил возвращаться домой. Складывалось впечатление, что он всеми силами старался избегать возвращения туда. Он был готов сидеть где угодно, неважно в каких условиях, лишь бы не возвращаться обратно. Все это время он, сидя на тротуаре, что-то упорно вырисовывал в своей тетради и лишь только когда время перевалило за полночь, собрался с силами и направился по направлению к месту жительства. То была маленькая захудалая квартирка в районе гетто, в весьма старом доме. То помещение было настолько старо, что все обои уже давно облезли, а с потолка, подобно песчаной пыли, сыпалась штукатурка. Встав перед не менее облезлой дверью, он с опаской постучал пару раз, будто боялся кого-то разбудить. Ему открыла дверь женщина, лет двадцати шести. Она выглядела очень раздражённой и уставшей, первым её делом было то, что она накричала на собственного ребенка. — Надо же! Явился все-таки! Ну и где тебя носило!? Знаешь как мать за тебя переживала?! Она произнесла эти слова без малейшего зазрения совести и ей было невдомёк, что она сама не интересовалась тем, где всё это время был её сын. Казалось, Хуа Чэн уже привык к её постоянным крикам, поэтому он просто опустил голову и, с наигранно-виноватым видом, произнёс уже заранее заготовленную фразу: —Прости, мама. Я так больше не буду, - неправда. Эта короткая фраза была лишь очередной ложью, дабы на время загасить материнский гнев. Неожиданно в ответ на звонкие крики разъярённой матери, из глубины комнаты послышалось: — Да заткните уже кто-нибудь эту старую суку! Закрой рот, полоумная ты женщина! Какая разница, где он и с кем был? Всё равно всем плевать жив он или мёртв. Эти слова значительно охладили пыл его матери, она снизила тон, после чего почти шёпотом произнесла: —Ладно. Раз уж пришёл, входи, - с этими словами она закрыла за ним дверь. Хуа Чэн вошёл внутрь дома. По правде говоря, это место было сложно назвать домом. Ни один нормальный человек в принципе не сказал бы, что это место хоть сколько-то пригодно для жилья. Облезлые обои, грязные стены, холод в квартире и вместо люстры - лампочка на проводе, торчащая из потолка. Но самым главным было не это. Всю эту и без того печальную картину подчеркивала вонь… В квартире стояло просто неимоверное алкогольное зловоние! Это не было похоже на запах обычного спиртного, скорее на что-то между въевшейся вонью перегара и скисшим молоком. Смрад был настолько удушающе-резким, что Хуа Чэн, попятившись на пару шагов назад, зажал нос двумя ладошками, в то время как на глазах выступили слёзы. По правде говоря, за весь день что он провел на улице, он так ничего и не съел, поэтому, по приходе домой был очень голоден. Хуа Чэн хотел было пойти на кухню и поискать что-нибудь съестное, однако боялся, что тот человек, который только что кричал на его мать, всё ещё может находиться там. Поднявшись на цыпочки, он пару раз дёрнул маму за рукав. —Мамочка, я хочу есть, - тихо шепчет он. Хоть она и не была образцовой матерью, она все ещё оставалась ею, и она, как-никак, любила своего ребёнка. Так что естественно, от вида её изголодавшегося, тощего сына, у неё не могло не сжаться сердце. Минуту спустя она вышла с кухни, держа в руках две горбушки серого хлеба и один стакан молока. Она присела на корточки, таким образом, оказавшись на одном уровне с сыном, и передала ему остатки еды. —Прости, Хун-хун-эр, это всё что у нас есть. Не волнуйся, завтра мама получит зарплату, и мы сможем купить еды, - последние слова она произнесла с улыбкой, будто пыталась утешить голодного ребёнка. Однако, Хуа Чэн вовсе не был расстроен. Он был рад уже тому, что вообще получил хоть что-то. Съев ровно половину от того, что ему оставили, он протянул вторую половину матери. Та же, поняв его намёк, придвинула всё обратно к нему, произнеся: —Мама сыта, ешь сам. Ты и так целый день не кушал, лучше позаботься о себе. Прикончив остатки еды, Хуа-Хуа поставил пустой стакан на тумбочку, рядом с дверью, после чего вытер остатки молока с уголков губ. Ещё некоторое время его мать впритык смотрела на него, после чего, обхватив его лицо двумя руками, с улыбкой произнесла: — Только взгляни, какой ты грязный, - с этими словами она взяла сына на руки, после чего сказала: — Пойдем-ка наверх, мама тебя вымоет, - после этих слов они направились на второй этаж. Уже в ванной, вымыв сына, она ещё долго, облокотившись на край ванной, смотрела на его лицо. Разумеется для того, чтобы его искупать, ей пришлось снять уже давно непригодные для использования бинты. Как только лицо сына было освобождено от грязных тряпок, перед ее глазами предстала ужасно печальная картина. Один глаз полностью белый и слеп, а половина лица расцарапана до крови. Смотря на это всё, она не могла не расплакаться, ведь и в том, что её ребенок на половину ослеп и в том, что половина его лица изуродована, была её вина. Отец Хуа Чэна был пьяницей, да и его мать не то чтобы была ответственной женщиной. Во время беременности, она много курила и получала побои от мужа. В следствии этого, роды прошли весьма тяжело и раньше положенного срока, из-за чего ребенок родился с врождённой слепотой. Но если в случае с глазом Хуа Чэн таким родился, то с царапинами обстоит всё куда сложнее. Это произошло около двух недель назад. До этого, его мать впервые за всю жизнь выгнала своего мужа из дома. Около месяца тот не появлялся у них, и, казалось, всё начало налаживаться. Его никто не бил, мать стала гораздо меньше кричать, да и в доме перестало вонять алкоголем. И вот уже почти всё хорошо, жизнь налаживается, как внезапно, в один прекрасный день, придя домой с прогулки, Хуа Чэн вновь учуял резкий запах спирта… Он мгновенно узнал этот запах и понял в чем дело. В душе залёг страх, а на лице отразился неописуемый ужас, тот человек, которого он боялся и презирал больше жизни вернулся… Мать вышла, чтобы встретить своего ребенка, но Хуа Чэн был вовсе не рад её появлению. Едва завидев мать, он закричал что есть мочи: —Мама! Ты обещала! Ты же обещала мне, что больше никогда не пустишь его в дом! Почему? Почему… В его голосе отчётливо были слышны ноты разочарования. Он чувствовал себя преданным и злым. Ему было ужасно обидно, что его мать, человек, которому он больше всего на свете доверял, так поступила с ним. —Хун-хун-эр, я… Она было попыталась сказать что-то в своё оправдание, но тут, не дожидаясь ее ответа, Хуа Чэн выбежал из коридора, направляясь в сторону двери. Она попыталась его удержать, боясь, что если он сейчас сбежит, то уже никогда не вернётся по собственной воле. По несчастной случайности, одна из ее рук попала на левую щеку ребенка. Изначально, она не планировала наносить ему никаких увечий, однако, из-за той силы, с которой он вырвался из её рук и длинных острых ногтей, по неосторожности, он сам расцарапал своё лицо. Воспоминания прошлого захлестнули её с головы до ног, в конце концов, как бы она ни старалась себя сдерживать, она все же разрыдалась. У всех был предел, и она уже достигла своего. —Прости…прости… - словно сутру, она продолжала повторять её сквозь слёзы. Она винила всех. Винила себя, винила мужа, винила мать, которая, прознав о её беременности, выгнала из дома. Всё это время её сын всё также стоял в ванной, держась за посеревший бортик. Она продолжала рыдать на краю ванной, но вдруг, маленькая детская ручка коснулась её волос. —Мама, давай сбежим. Сбежим от папы к бабушке и будем жить там. Тут его мать наконец-то взяла себя в руки и прекратила плакать. Она обернула сына в детский халатик, после чего прижала к груди и пробормотала: — Ты же знаешь, что твоя бабушка меня ненавидит. Она не любит меня, а вместе с тем не любит и моего ребёнка. Даже, если мы пойдем к ней, боюсь она не то что в дом, а на порог нас не впустит. Его мать знала о чем говорит. Его бабушка, действительно, до белого каления ненавидела свою дочь. Она была очень консервативной и строгой женщиной, никогда не любила своё чадо, не гордилась им и не считала достаточно хорошим. А когда узнала, что мало того, что её ребёнок забеременел до замужества, так ещё и непонятно от кого, она выставила его из дома. Последними словами, что она услышала от своей матери были: «Если ты посмела опозорить мою семью, то впредь не смей жить на моей земле, есть мой хлеб и носить мою фамилию!» Эти слова окончательно захлопнули все двери в её прошлую жизнь. В ответ на её рыдания, ступенька за ступенькой, послышались чьи-то тяжёлые шаги. Хуа Чэн довольно долго жил в этом доме, настолько долго, что по звуку шагов умел различать не только идущего, но и то, в каком он настроении. И человек, поднимающийся к ним, был явно в ярости. В мгновение ока зрачки обоих испуганно сжались, конечности задрожали, а сердца от испуга забились чаще. Одновременно они повернули голову и с ужасом посмотрели друг на друга. За несколько секунд до того, как отец поднялся на нужный этаж, мать Хуа Чэна мигом схватила ребёнка, после чего как ошпаренная выбежала по направлению к соседней комнате. Она двигалась так быстро, как могла, но было уже поздно…всё, что она успела, это закрыть сына за ближайшей дверью и прислониться к ней спиной. Она ясно осознавала, что именно ее плач разбудил вечно пьяного мужа, так что, вероятно, сейчас тот был очень зол. —Чёрт тебя побери! Я же велел тебе заткнуться! Она прекрасно понимала, что сейчас её муж в ярости. Как-никак она жила с ним уже более шести лет, так что ей было ясно как белый день, что пока он не выплеснет на кого-то свой гнев, так и не успокоится. Она не была лучшей матерью, но в тот момент, когда она выбирала между тем, кто должен попасть под удар, она выбрала себя, а не сына. Хуа Эра (именно так звали мать нашего героя) захлопнула за собой дверь, оставив ребёнка с противоположной стороны. Хуа Чэн был мал, на тот момент ему было всего около шести и, как любой маленький ребенок, он всеми силами цеплялся за свою мать. Встав на носочки перед дверью, он принялся словно кот, скрестись руками по двери, будто пытаясь проделать в ней дыру, крича что есть мочи: —Мама! Мама, открой! — Хун-хун-эр, все будет хорошо. Не переж…. Раздался звук шлепка, он был настолько громким и чётким, что вслед за ним появился звон в ушах, после которого последовала реплика: —Чёртова старая дрянь! Я же говорил тебе заткнуться! Неужели так сложно закрыть свой чёртов рот, когда тебя просят?! Раздался звук серии ударов. Глухие удары кулаков по маминому телу приводили его в ужас и заставляли чувствовать себя виноватым. Ребёнок в панике кричал с другой стороны двери: —Мама! Мама, с тобой все нормально? Папа, не бей маму! Перестань бить маму! Мам, открой дверь! Он кричал так громко и отчаянно, будто его крики могли что-то изменить. Как только гневные шаги стихли вдалеке, дверь в комнату распахнулась. На пороге комнаты, перед входом, стояла Хуа Эра. Казалось, она уже была совершенно спокойна, будто бы ничего не произошло, однако, явный красный след на ее правой щеке, ясно давал знать о произошедшем. Она молча подняла сына на руки, закрыла дверь в комнату, после чего, прислонившись к стене, от бессилия сползла вниз. Она продолжала прижимать ребенка к груди настолько сильно, насколько это было возможно. Она молча гладила его по голове, но тот все ещё дрожал от произошедшего. Они долго сидели так, в обнимку, пока вдруг на лицо Сань Лана, подобно дождю, не упало сверху пару капель тёплых слёз. Это были слёзы его матери. Хуа Эра плакала и произносила домашнее имя сына. — Хун-хун-эр…Хун-хун-эр … - продолжала сквозь слёзы приговаривать она. —Пожалуйста… Когда вырастешь… - Её речь становилась всё более прерывистой. - Никогда не живи так, как твоя мать… Не будь как я, не будь как отец… Вырасти и будь счастлив…