God Less America

По сути… из всех нелепых религиозных историй, которые очень, удивительно нелепы — самая глупая из тех, что я когда-либо слышал, это: «Да… есть эта огромная гигантская вселенная, и она расширяется, она все развалится сама по себе. И мы все здесь просто потому, что… просто потому что». Для меня это самое смешное объяснение за всю историю.

Трей Паркер, создатель «Южного парка»

Нет не только Бога, вы попробуйте вызвать сантехника на выходных.

Вуди Аллен

— «Чем ниже падешь, тем выше взлетишь. Чем дальше уйдешь от Бога, тем больше он будет желать, чтобы ты вернулся», — говорит Сэм. Он выглядит величественно. И очень красивым. Дин надевает маску покерного игрока, который разыгрывает не карты, а своего партнера. — Ты слишком стараешься. — Прошу прощения? — Сэм приподнимает бровь. — Ты ведешь себя слишком пафосно, — Дин жует губу. — «Оттого, что ты засунул в жопу перо, ты еще не стал павлином». Сэм смеется. — Ты мне нравишься, Дин. Я понимаю, что видят в тебе другие ангелы. Трудно сказать, что в этой сцене абсурднее. Цитаты из «Бойцовского клуба» посреди апокалипсиса, или то, что Сэм вырядился в ослепительно белый костюм, в котором Дин не позволил бы положить себя в гроб. Да и Сэм бы тоже. Дин знает, что это не Сэм. Его брат и есть выходной костюм, ничего больше. От Сэма ничего не осталось. Разве что крошечная часть его души, кричащей от ужаса. — А вот тут, — улыбка змеится на лице Люцифера, — ты ошибаешься. Он выдерживает театральную паузу, время словно бы замедляется. Специалист по эффектам, мать его. — Сэм еще здесь. Я не поглотил его полностью. Я слышу его мысли, я чувствую его. И я знаю самое главное, Дин. Время спотыкается и падает, вывихнув лодыжку. — Твой брат все еще любит тебя. Ветер в саду несет в ноздри аромат алых роз. Дин думает, что символизм довольно дешевый. Мир вокруг них гниет и разлагается, потому что это новый мир, который создал новый бог. Другие элементы старого уравнения тоже на месте: райский сад и соблазн. Дин мог бы сказать, что не видит яблок в новом Эдеме. Люцифер, который читает его мысли, или читает его брата, или распознает грехи на вкус, цвет и запах, только бы улыбнулся в ответ. Улыбка была бы такой, которую Дин мог бы представить на губах Сэма. Может быть, он видел ее на губах Сэма. — Нет, — сказал бы Люцифер. — Нет, Дин. Ты видишь. Яблоко сочное, сладкое и хрустит на зубах. Ты ничего ни хотел так сильно. Ты им подавишься. Смерть однажды скажет ему что-то о времени и пространстве, об их относительности. Не ничтожности, прибавит он сухим элегантным голосом, а относительности. Это не отменяет единства их природы, но позволяет находить обходные пути, ты бы назвал их черными ходами, Дин. На космической шкале Уилер назвал их «червоточинами». Ты входишь в парадный ход и выходишь из черного в то же самое время, что и ушел. Иногда я думаю, что ангелы не понимают устройства того механизма, который используют. Иногда я думаю, что люди разобрались в нем лучше, но не умеют его использовать. Смерть скажет это и положит в рот ломтик картофеля-фри. Дин сделает вид, что он понял, и закажет стейкхаус с хрустящим луком. В Чикаго сегодня не ожидается урагана. Нигде в Америке его не ожидается. — Верно? — приподнимет Дин бровь. — Может быть, — улыбнется Смерть. — Ешь. Итак, Америка. Америка состоит из работы и дома. Дин знал только работу. Это было в городке Чула в округе Холмс, Миссисипи. Или в Пайн-Блафф в Арканзасе. Или дальше на запад, не в Джефферсоне, а в округе Филиппс, в Западной Хелене, посреди великого американского Ничего, территории невыразимых возможностей. Часы показывали Американский век. Яблочный пирог, венчурный капитал, номер страховки. Центр без окраин. Когда перед Дином распахивалась дорога, он хорошо понимал, что в Америке направление есть только у продавцов косметики «Эйвон». Его вели подозрительные заголовки в газетах, а не страна. Дин только наполовину принадлежит своей стране. Небоскребы оставались для него по большей части незримыми, его Америка была ростом в один этаж. Городки полузнакомые, даже если он в них никогда не бывал. Чула, Пайн-Бафф, Западная Хелена — на одно лицо. Кофе в бумажных стаканчиках, бургеры в придорожных закусочных, гостиничные номера. На юге больше клетчатых рубашек, на севере у него мерзли яйца, и не хотелось выходить из машины. Бесконечные равнины центра покрывала золотая пшеница и черные хлопья пожара, случившегося однажды в Лоуренсе, штат Канзас. Но Лоуренс — это не город, это пейзаж души, не подверженный переменам. Дин иногда там бывал, стараясь ничего не тронуть и не натоптать. А отец… Ну отец заключил черную картину в золоченую раму, в украшенный драгоценными камнями оклад, как у иконы. Возвел вокруг церковь и молился, молился, молился. Редко наружу выходил. Главное отличие между Сэмом и Дином, между Сэмом и Джоном — Сэм не помнил этот пейзаж. Пространство, говорит Смерть, и время. Объединенные в одну абстрактную Вселенную. Когда они вместе едят фастфуд, Дин внимательно слушает, хотя ему до чертиков надоела прикладная онтология и метафизика, которыми каждый, кого он встречал, пытался заполнить дыру в форме Бога (прикладная демонология надоела ему еще больше). Но Смерть он внимательно слушает. Смерть не пиздел просто так. Он говорил дело. Итак, время. Американское время не перестраивало Дину шаг. Не ускоряло его, не замедляло. Он едва замечал его. Первого января радио сказало: — «Когда у тебя успех как у Эминема, Все сучки хотят тебя». Дин содрогнулся и включил кассету с AC/DC. Детка пожевала ее (Дин жевал губы, она жевала пленку), но Дин стукнул куда-то, и салон огласило музыкой в такт дороге. — «Грязные дела — по цене барахла! Грязные дела — по цене барахла! Грязные дела — по цене барахла! Грязные дела — проще нет ремесла!» Первого февраля радио сказало: произошла катастрофа космического шаттла «Колумбия». Первого мая по телевизору Джордж Буш объявил об окончании основных боевых действий в Ираке. Первого июля Дин убил гарпию, спас девчонку с темными глазами, темными волосами и правой рукой, избрызганной татуировками от плеча до запястья, и она оказалась бесхитростно благодарной. Он заснул у нее дома, в ее постели. Тело удовлетворено кольцом ее теплой и мягкой плоти. Кажется, ее звали Шерил. Она не спрашивала, уедет ли он завтра. Завтра он уедет, потому что завтра — это абсолютно то же самое, что вчера и сегодня. Первого августа 2014 года Дин видит разрушенный мир, штат Канзас.