Плохие лжецы

Знавала уже Фаустина одно вампирское отродье. Забавная история. Она тогда выпивала в какой-то задрипанной таверне, вдали от дома, пока к ней не присоединился незнакомый собутыльник и легкое выпивание в одиночестве не превратилось в бесстыдную попойку в подозрительной компании. В себя Фаустина пришла уже в каком-то темном амбаре, в компании того самого собутыльника, похмелья и жутко могущественного артефакта, принадлежащего местному клану вампиров. Недолгое расследование помогло узнать, что они, Фаустина и ее собутыльник, две пропащие души, так разошлись в хмельном веселье, что выкрали вампирское сокровище забавы и наживы ради, — опьянение не пошатнуло их воровские навыки, зато полностью загасило здравый смысл. Так и познакомились. А ведь бедный парень просто хотел заманить ее в ближайшую подворотню и напиться ее крови. Пожалел на свою голову. Что было с ними потом, как они пытались вернуть пропажу, и чем все кончилось — долгая история и некогда ее сейчас вспоминать. Но, возможно именно эти теплые воспоминания о былых лихих деньках бурной молодости и являются причиной, почему нож Фаустины все еще находится у нее под подушкой, а не у Астариона меж ребер. Вот он сейчас перед ней — как бы стыдливо отворачивается, избегает взгляда, ждет ее ответа пока она напряженно выискивает в его чертах малейшие намеки на ложь и угрозу. В конце концов, она уже недооценила его однажды. Ярким и жарким был тот день, когда наутилойд разрывался в клочья прямо над берегами спокойной Чионтар. Фаустине хочется верить, что ей потребовалось несколько дней, чтобы до конца прийти в себя после падения и именно поэтому бледный эльф с бликующим от солнца кинжалом на поясе посреди дороги не был воспринят ею всерьез. «Птенец выпал из знатного гнезда», — думала она тогда, разглядывая его расшитый испачканный дублет, — «и прямо иллитидам в щупальца. А кинжальчик небось просто ради важности носит, чтобы впечатление произвести. Ни кровинки на лице! Напуган, наверное, бедняжка». Пошла ему навстречу, «спасать» его от бегающих мозгов. Никогда в жизни она еще так не ошибалась. И надо отдать ему должное — выставить шарлатанку ее калибра такой дурой, — для Фаустины это был освежающий опыт. Поэтому она смотрит сквозь тьму ему прямо в глаза, когда вторгается в его разум. Некрасиво, никто не спорит, но совесть совсем не колется. Ей приснился самый страшный из всех недавно снившихся кошмаров — ее магазинчик, который одновременно ее дом. Она, согреваемая огоньками от расплавленных свечей, лежала на важных бумагах за своим богатым лакированным столом, и ей снилось, что она лежит на земле в холодном лесу, в компании подозрительных незнакомцев, и один из них тихо крадется к ее спящему уязвимому телу, сверкая клыками в свете бледной луны. Абсолютная жуть. Потому что будь этот незнакомец из сна во сне чуть менее опасным и чуть менее реалистичным, он не стал бы строить ей грустные глазки, как делает это сейчас. Так что выбора нет - только осторожность. И картины, переполненные крысами и подступающей к горлу тошнотой укрепляют ее уверенность. — Теперь ты понимаешь, почему я не тороплюсь доверять тебе. Справедливо, но не менее трагично. Разве его утайки не повод всадить нож ему в сердце? — Но я доверяю тебе. И ты можешь доверять мне. Тогда почему же она этого не делает?.. «Еще чего. Конечно, не могу. Не могу и не буду. Как и ты, впрочем, что бы ты сейчас не заливал». Но все же. Они говорят что-то еще. Он старается не повышать голос, но и этим голосом, и глазами, и руками, приложенными к немертвому сердцу, агрессивно пытается убедить ее в своей искренности, и так смешно теряется, когда не находит ни намека на реакцию на ее лице. «Я не верю тебе, но я доверюсь тебе», — думает Фаустина, когда укладывается на бок, оставляя ему право смахнуть ее медно-рыжие волосы с шеи. Он был прав, когда сказал, что у них нет выбора, кроме как доверять друг другу. Он был прав, даже если и сказал эти громкие слова, просто чтобы получить свое сейчас. «Я позволю». Ее тело напрягается по привычке. Касания незнакомцев обычно сопровождаются болью, но она всегда готова. «И может быть когда-нибудь я поверю тебе». Достаточно ли будет взаимовыручки, чтобы пережить нарастающий шторм, беспечно казавшийся лишь раздражающей неприятностью еще поза-позавчера? Он вонзает клыки ей в шею, а она обнажает свои, вместе с гримасой гнева и боли, которую он не видит. «И может быть когда-нибудь ты поверишь мне».