Amsterdam

— Ты даже холл не сможешь пройти, если я не захочу, не стоит мне угрожать, — посоветовала я, качая головой, а Юнги только ухмыльнулся чуть шире, совершенно не веря в то, что я могу помешать ему сделать хоть что-то в этой жизни. — Так ты нажалуешься охранникам? — Нет, просто крикну: «О боже, это же Шуга!», и тебя на кусочки порвут влюбленные поклонники твоего творчества. Никакие охранники не спасут его от погибели, если только кто-то покажет на парня пальчиком. Вряд ли ему удастся что-то сказать о том, что он просто похож на Мин Юнги, тем более, если на нем все та же одежда, в которой он ушел со сцены. Подделка? В это никто не поверит, а даже если поверит, то… на то, чтобы высказаться, ему нужно время, а кто даст парню это самое время? Его никто даже слушать не станет, просто, визжа от восторга, затопчут и разорвут. Конечно же, я не собираюсь отдавать своего парня на растерзание влюбленных поклонников, но это вовсе не значит, что Юну стоит сомневаться в том, что я могу знатно подпортить не только его вечер, но и нервишки. — Твоя ревность всегда была чем-то прекрасным для меня, — шепчет он, глядя на меня искрящимися глазами, а я свои только закатить могу, потому что устала слышать это снова и снова. — То, что тебя это забавляет, всегда раздражало меня. Мне совсем не нравится его ревновать, никогда не нравилось. А вот ему это нравилось всегда. И все еще нравится, кажется. Мы никогда не ругались из-за этого, потому что оба взрослые люди, вроде как умные даже. Бессмысленно ругаться из-за таких вещей. Юнги ничего не может сделать для того, чтобы я перестала его ревновать. Уйти со сцены? И что тогда? Разве сделает это меня счастливой? Конечно, нет. Ведь Юнги счастлив, проживая такую жизнь, которой живет сейчас. Он живет музыкой, сценой, фанатами… рекордами, номинациями и наградами. Иногда мне кажется, что ему для счастья больше вообще ничего не нужно, достаточно закрыться в лаборатории, где он творит, и чтобы ему пару раз в день постукивали дверь, оставляя у входа еду. То, что мой парень так популярен, что о нем думает так много людей, что им так много людей восхищается, что берут его в качестве примера для подражания… я счастлива. Потому что для него это важно. Любовь фанатов вдохновляет его, она питает его внутреннего гения и заставляет творить снова и снова, все лучше и лучше. Становиться гениальнее. Такие люди как Юнги созданы для того, чтобы о них знал целый мир. Они созданы для сцены, созданы для того, чтобы покорять людские сердца. По-другому не могло и быть. Другое ему не подходит. Я не могу просить его или тем более требовать все оставить. Не потому что это нечестно или глупо, и не потому что неправильно ставить человека перед выбором «я или работа», а потому что не хочу. Сама понимаю, что только это сможет сделать его счастливым. А его счастье для меня важнее всего. Любовь странная штука. В ней мы тонем самозабвенно, решившись на это самостоятельно. Терпим то, что нам не нравится, и то, что нас разрушает, ради чего-то большего, ради другого человека. Ревность, она… пожирала меня изнутри, и я ничего не могла с ней поделать. Я была в порядке, только когда Юн был рядом со мной, а в другое время сходила с ума от мысли, что он заинтересуется кем-то еще. Мы ведь ревнуем не из-за комплекса неполноценности или недоверия. Из-за любви. Из-за страха потерять. Я исчезну, если потеряю его. Юнги всегда нравилось то, что я его ревную. Потому что сам ревновал, наверное, хотя я не была так же популярна, как он. Его раздражали желание моей мамы поскорее выдать меня замуж и попытки устроить как можно больше свиданий вслепую, и на ней не работало даже «у меня уже есть молодой человек». Фотки еще неженатых парней, которые мне отправляли подруги, а я имела неосторожность раскрыть диалог при Юнги, и его параноидальные идеи того, что на работе за мной кто-то ухлестывает. Его все раздражало, раздражало даже сильнее, чем меня раздражали его фанатки. Может, в этом плане я чуточку продвинутее? Юнги, он… немного странный. В один момент нежный и ласковый кот, растекшийся рядом лужицей милашности, а в другой вырывает из рук телефон и печатает людям, которых не знает, гневные сообщения от моего имени в ответ на очередной вопрос о свиданиях. — Твоя мать еще даже не знает меня, но я ей, кажется, уже не нравлюсь. Почему она меня так ненавидит? — недоумевал однажды парень, после того, как я отобрала у него телефон, стирая грубые отказы, из-за которых мама отреклась бы от меня, если бы только сначала не слегла в больницу с сердечным приступом. — Она просто думает, что я вру о парне, раз она его никогда не видела, — пыталась успокоить я парня, вежливо печатая маме, что не смогу пойти на то свидание, о котором она спрашивала, и что сын ее подруги меня совершенно не интересует. — Согласись, очень неправдоподобно, что у меня нет ни одной фотки с парнем в соцсетях, и я ни разу не привозила тебя домой. С ее точки зрения, она поступает верно. Скорее всего, на ее месте я бы тоже была обеспокоена будущим своей дочери, которая в двадцать пять еще не то, что не замужем, у нее даже парня нет. Только вот у меня он есть, просто о нем никто не знает. — Может, просто познакомишь нас? Я уставилась на Юнги, совершенно не понимая, к чему такой обиженно-раздраженной тон и упрекающий взгляд. — Так говоришь, как будто я тебя ото всех скрываю, — нахмурилась я, непонимающе глядя на Юна. — Это ты сказал, что никто не должен знать о нас, не перекладывай ответственность на меня! — Для мамы можно сделать исключение. Ну, конечно, для моей мамы можно сделать исключение. Если бы он спросил меня, я бы ему сказала, что для кого угодно можно сделать это исключение, только не для мамы. Даже если рассказать всему миру, от мамы моей это лучше хранить в секрете, а то узнает не только вселенная, но и соседние тоже. — Знает одна женщина в ее возрасте, знает весь район, и так до бесконечности. Ни одна мать не будет хранить в секрете то, что ее дочь встречается с айдолом. Заставить ее молчать будет сложнее, чем журналистов. Не могу поверить, что он правда этого не понимает. Разве это не что-то очевидное? — Тогда мне просто ждать, пока она устроит для тебя свадьбу? — недовольно интересуется он, вскидывая темные брови, а я на секунду задумываюсь, протягивая тихом «хммм». — Не переживай, я приглашу тебя на такое событие, — слабо улыбнулась я и, коснувшись одной щеки Юна ладонью, оставила на другой его щеке поцелуй и вернулась к переписке с мамой. — Мы ведь не чужие люди. — Ты что сейчас сказала?! Умереть захотела? Ты за кого там замуж собралась?! — Не за тебя же… ты уже парень занятый, — бросила я как можно более безразлично, не отрываясь от телефона. — Я все видела. Когда тебе сделали предложение в прямом эфире, ты сказал ей принести документы. С тех пор я не претендую на твою руку. — Это же было несерьезно… — Да-да, я так и поняла. По выражению твоего лица было понятно, что ты совсем не заинтересован в этой свадьбе. Вот такого рода разговоры у нас бывали, а ссор как таковых не случалось. Бессмысленно это — спорить о таких вещах. Издеваться друг над другом — одно дело, а вот ругань совершенно не принесет удовольствия и морального удовлетворения. Юн всегда был слишком собственником, и слишком недооценивал себя и мои чувства к нему. В его голове, все просто. Он думает, если бы я правда считала, что он — мое все, я бы, не задумываясь, ушла с работы и позволила бы ему меня содержать, я бы таскалась всюду за ним хвостиком. В моей голове это было не так. — Мы скоро приедем? — Пару минут, сэр, поток машин и людей… — голос менеджера Юнги звучит виновато, хотя он никак не может повлиять на скорость потока автомобилей, частью которого мы стали. — Я понял, — вздыхает Юн тяжко и укладывает руку на мое бедро, заставляя недобро прищуриться и попытаться освободиться от этого прикосновения, чтобы не было так жарко и тесно внутри самой себя, но парень только сильнее сжал свои пальцы, впиваясь ими в мою кожу и заставляя признать поражение. Мне стоит и правда проучить его прямо в холле отеля? Машина остановилась у главного входа, где столпилось слишком много людей. Многие из них, как я и предполагала, возвращались с концерта, на который я не смогла сегодня попасть. Было не трудно догадаться, всюду был мерч знаменитой группы, один из участников которой достал с заднего сидения кепку и маску, пытаясь спрятать свое лицо прежде, чем покинуть машину и помочь вылезти из нее мне. Несколько слов водителю о том, что тот может быть свободен, и Юн тянет меня ко входу, где мы застреваем в очереди. — Ты знаешь, что маскируясь, намного больше похож на Мин Юнги, чем обычно? Ты постоянно носишь эти кепки в аэропорту, смотри, тебя уже заметили. На Юна и правда начали пялиться, точнее пялились на нас: девушку, выглядящую, как шлюха, и парня, похожего на Мин Шугу. — Все, кто зовется моим фанатом и знает меня хоть немножечко, прекрасно осведомлены о том, что больше всего на свете я люблю спать, и меньше всего тратить время сна на что-то еще. Мин Юнги сразу после концерта, посреди темной ночи, стоит в очереди на вход в отель, находящийся в другой части города от того, где расселена группа, вместо того, чтобы нежиться в постельке? Бред же, нет? Парень крепче обнимает меня за талию, пока я вынужденно соглашаюсь с логичностью его слов, а ладонь его уже опускается ниже, наглым движением накрывая сквозь ткань плаща мою ягодицу. Хмыкнув про себя, что Юн не изменяет самому себе, я вновь взглянула на него, интересуясь шепотом. — Так хочется, чтобы я сдала тебя? — Не могу не думать о веревочках, — словно это все объясняет, прошептал Юн и слегка ощутимее надавил рукой на мою попу, заставляя сглотнуть немного нервно. — А это очень проблематично, знаешь ли. Дождаться лифта было проблематично, если учитывать все, что произошло в машине. Мои ноги практически подкашивались с каждым новым шагом, а все от того, что тело пылало желанием, но было вынужденно делать что-то кроме того, чтобы просто получать удовольствие. В лифте было слишком много людей, все толкались и старались втиснуться в довольно просторную когда-то кабинку. Мне казалось, меня раздавят прежде, чем я успею моргнуть. Отступать было некуда, я уже пожалела о том, что прошла в дальний угол кабины лифта, и была готова с тем, чтобы остаться слепком на его стене, однако спина моя врезалась не в стенку лифта, а в чужое тело. Я попыталась отодвинуться, но руки легли на мои бедра, сильнее вжимая мое тело в тело Юнги, чтобы передо мной осталось больше пространства, и мне не пришлось прикасаться к стоящему ко мне спиной огромному по размерам мужчине в майке с надписью «Jeon Jungkook, will you marry me?». — Даже не вздумай двигаться, если не хочешь, чтобы я взял тебя прямо здесь… — шепот на ухо только посылает по слабому телу дрожь, глаза закрываются, а дышать слишком трудно, потому что мозг зациклен на другом. Он пытается игнорировать слишком отчетливо и слишком волнующе ощущающийся моей попой эрегированный орган Юна. — Пожалуйста, отпусти… — прикусив губы, умоляю я, а Юнги словно специально вжимается в мое тело сильнее, чтобы я практически заскулила от того, как трудно дается не сойти с ума от такой близости, заставляя себя держаться в собственных руках и не терять рассудка. А он, конечно же, не отпустил. Мне даже не стоило надеяться на что-то подобное. До девятнадцатого этажа пришлось ехать очень долго. Лифт останавливался на каждом этаже, из его выходили, в него заходили люди. Только этаже на двенадцатом, в лифте стало возможно дышать, а людей внутри осталось меньше десяти. Впрочем, это совсем не послужило Юнги поводом для того, чтобы позволить мне отстраниться. Мы были единственными в кабине лифта, после семнадцатого этажа, и оба нервно смотрели на счетчик этажей, ожидая, когда цифра сменится. Дверь роскошного номера захлопнулась за нами, и с Юнги тут же слетела кепка и черная маска, а его губы накрыл мои, но стоило мне поддаться соблазну и попытаться оказаться ближе к парню, проходясь языком по его губам прежде чем проникнуть в его рот, Мин отстранился, направляясь вглубь номера и оставив меня, немного задетую, так и стоять у двери Это что сейчас такое было? Поджав губы, я направилась за Юном, который с интересом рассматривал спальню, остановившись посреди комнаты и уперев руки в бока. — Неплохо, — констатировал он, осматриваясь. — Это лучше, чем мой. Мне нравится эта кровать. Еще бы ему не понравилась огромная высокая кровать, ко всему прочему еще и стоящая совсем рядом со стеклянной стеной-окнами, из которых открывался просто невероятный вид на ночной город. — Поэтому я выбрала его, — разве что-то другое, менее шикарное, подходит такому мужчине? Юнги создан для того, чтобы дарить ему комфорт, а раз ему суждено было оказаться в моем номере, то… даже если бы все номера дешевле не были бы заняты, я бы вряд ли прошла мимо этого. А увидев эту кровать, я просто поняла, что она создана для Мин Юнги. — Она очень удобная. Спится, как на облачке. — Жаль тебя расстраивать, но если ты рассчитывала выспаться этой ночью, вынужден тебя разочаровать. У тебя не получится, — протянул парень, поворачиваясь ко мне лицом, а я подошла ближе, издевательски ему улыбаясь. — Разве ты не говорил, что очень устал? — У меня вдруг появилось очень много сил и энергии… Его руки вновь ложатся на мою талию, а мои гладят его плечи, в то время как губы уже пристроились под ухом и оставили на смуглой коже неторопливый поцелуй. Я не буду спешить, но и затягивать не собираюсь. Я слишком долго была без него, я слишком по нему изголодалась, чтобы сейчас стоять в стороне и болтать о том, насколько хороша в этом номере кровать. Я бы предпочла, чтобы мы просто в ней, наконец-то, уже оказались, желательно обнаженные и наслаждающиеся близостью и ласками друг друга. Руки проникают под золотистый пиджак и стаскивают его с парня. Губы украшают поцелуями шею Юнги, опускаясь до края достаточно глубокого выреза черной футболки. — Я так скучала… — шепотом в кожу, а ладони по телу, по которому так скучали. — Детка, я тоже… Нет ничего более приятного, что я могла бы сейчас услышать, наверное. Он тоже скучал… Язык дерзко вырывается наружу и рисует влажную линию вверх по шее Юнги, а по его телу тут же рассыпается мелкая дрожь, заставляющая мои губы дрогнуть в улыбке. — Твой блядский язык просто… — он не заканчивает фразу, потому что ладонь крепко цепляется в его шею, чтобы не дать отстраниться от моих губ, что оставляют на коже цвета карамели пошлый влажный поцелуй, заставляющий Юна напряженно выдохнуть. Его пальцы быстро развязывают пояс плаща, буквально срывают его с моих плеч и швыряют на пол, говоря, что он больше не намерен сдерживаться и чего-то ждать, а я позволяю ему раздеть меня до нижнего белья, но не позволяю насладиться видом, которого он так ждал, вместо этого не собираясь отодвигаться. Ладони быстро справляются с тем, чтобы вытащить края темной футболки Юна из-под края его джинсов, а затем и вовсе избавить от нее его прекрасное тело. А после, бросив куда-то на пол, впиться в губы страстным поцелуем, накрывая ладонью ощутимый стояк. Юнги шипит и жмет мое тело ближе, впивается пальцами в ягодицы до боли, а я ощутимее сжимаю сквозь ткань штанов его возбужденный член, и он заводится еще сильнее. Язык резко и жадно толкается в мой рот, тело движет нас обоих в сторону кровати, а я противлюсь, заставляя парня стоять на месте, и, не отрываясь от его губ, быстрым движением расстегиваю ремень, пуговицу тесных джинсов, ширинку… Юн не собирается меня отпускать, а я все равно умудряюсь вырваться из его рук, опускаясь перед парнем на колени и резким движением стаскивая с него и джинсы и черные боксеры разом. Он не успевает ничегошеньки сказать, а его возбужденный орган уже оказывается в моей руке. Пальцы несильно сдавливают член Юнги, обхватив тот у основания, и проходятся по всей длине, прежде чем головка пройдется по моим губам, а затем дерзким движением язык огладит ее вокруг и надавит на уретру. Парень шипел, закрывая глаза, а я вылизывала его член и посасывала, оставляла на всей его длине пошлые поцелуи и не прекращала поступательных движений рукой. Развратные причмокивания и хлюпанья заполнили воздух номера люкс одного из самых дорогих отелей Амстердама, а в месте с ними пространство украсили скромные, но невероятно чувственные стоны Мин Юнги. Щеки немеют от перенапряжения, язык практически не слушается, слишком устав, а горло саднит от слишком глубоких проникновений парня, которые диктует даже не он. Одна ладонь уже давно удобно устроилась на обнаженной ягодице Юна, пальцы то и дело сильнее сжимали ее, впиваясь в кожу, а затем ослабляли хватку. Юнги не знал, куда деть свои руки. То сжимал в кулаки пальцы, то устраивал их на бедрах, то сцеплял за головой в замок, не забывая изредка поправлять мои волосы, чтобы те не лезли в рот. Сегодня он не пытался мною управлять, не задавал темп, не требовал какой-то определенной глубины… даже странно немного не ощущать его пальцы в моих волосах, задающие скорость процессу. Немного странно, что он держится прямо, не пытаясь подмахивать бедрами, потому что обычно Юнги редко позволяет мне само-произвол. А мне нравится вот так, когда он дает мне мнимую свободу действий, нравится, что позволяет удовлетворять его так, как мне самой того хочется. Неужели он и правда скучал так сильно, чтобы уступить своим повседневным принципам диктаторской натуры? Если бы в моем рту не было огромного пульсирующего члена, я бы ухмыльнулась, а так только поцарапала несильно ягодицу и заглотнула член Юнги до основания, до удара по задней стенке глотки, до рвотного рефлекса, игнорировать который невозможно. Неудобства стоили того, чтобы по комнате ярко освещенной желтым, раздался несдержанный хриплый стон, порадовавший черную сторону моей верующей души. За такие вещи, за каждую мысль, что родилась в моей голове с момента начала моих отношений с Юнги, мне уже точно выделили VIP-место в аду. Я в жизни своей не могла подумать, что грешить — так приятно. Я никогда не могла подумать о том, что мне так сильно понравится делать неправильные, с какой-то точки зрения даже аморальные и противные вещи. Пошло — не значит противно. Развратно — не значит аморально. Я поняла это только с Юнги. Я поняла это, только став развратницей. Никого не касается моя ночная жизнь. Никого не касается то, что происходит в моей постели. Даже Бога не касается. Если меня осудят в итоге за то, кем я являюсь, заставляя своего любимого вот так стонать, ладно. Я даже не раскаюсь, потому что ничего не значит все остальное, когда существует Юнги и наша близость. Чуть не задохнувшись, я позволила своему рту освободиться, чтобы отдышаться и подавить все-таки этот дурацкий рвотный рефлекс, но не перестала надрачивать Юну, снова прошипевшему сквозь зубы в ответ на то, что кольцо пальцев вокруг его члена стало плотнее и туже. Смотреть на него снизу-вверх всегда было чем-то прекрасным. Я не была той, кто не любил опускаться на колени или чувствовать себя подчиненной. Все в порядке, если это с Юнги. Все в порядке, если я буду стоять на коленях перед ним. Все прекрасно, если только он будет реагировать на мои прикосновения вот так. Это мой выбор, не только диктаторской части его сложной личности. Мне самой нравится стоять перед ним вот так, мне нравится видеть его уязвленным из-за меня и каких-то моих действий, мне нравится, что я могу доставить ему удовольствие. Я сама получаю от этого удовольствие, чувствую кайф каждой клеточкой моего изнывающего по Юнги тела. Каждой фиброй моей черной души. Язык проходится по мошонке игривым движением, парень дергается от неожиданности, так что приходится сильнее надавить на его ягодицу, чтобы заставить прийти в себя и замереть, потому что движения с его стороны здесь явно лишние. Они мешают мне… Вслед за поцелуями, оставленными на тонкой коже, следует неприличный звук вбирания яичек в рот и протяжный стон Юна в момент, когда во рту моем образовывается вакуум, заставляющий парня чувствовать себя очень тесно и жутко волнительно внутри меня. — Черт! В такие моменты нет ничего приятнее ругательств, срывающихся с пересохших распахнутых губ вперемешку со стонами, и с силой зажмуренных глаз. Нет ничего более явно указывающего на то, как твоему партнеру сейчас хорошо. Несколько долгих мгновений издевательств над плотью Юнги, и я немного отстраняюсь, дав ему немного пространства и времени, чтобы отдышаться, а сама пока думаю над тем, стоит ли мне остановиться в качестве мести за то, что произошло в машине совсем недавно, или же довести его до разрядки? Думать долго не пришлось, да и не было в этом нужды. Мне самой нужно было, чтобы он кончил. Может, это было нужнее мне, чем ему, я не знаю, но губы снова обхватили головку, и, постепенно нагнетая во рту отрицательное давление, я позволила медленно погрузиться еще больше увеличившемуся в размерах члену Юнги в мою ротовую полость. Вздутые вены ощущались слишком хорошо вот так, когда между его плотью и моей не осталось ни миллиметра свободного пространства. Его возбуждение сводило меня с ума. Я чувствовала, что горю, пылаю, что в трусиках уже даже не скапливается влага… кажется, скоро она просто потечет по моим ногам. Ноготки вонзаются в гладкую кожу ягодиц Юна, за что он точно меня накажет, даже несмотря на то, что ему самому от этого сносит крышу, а головой совершается одно единственное движение назад-вперед, и парень, не сдерживаясь, гортанно стонет, позволяя дрожи захватить все его тело, и лихорадочно дышать сквозь распахнутые губы. Я с готовностью приняла каждую каплю белой солоновато-горьковатой спермы Юнги и даже чуточку больше, чем он собирался мне дать, наглым образом высасывая жидкость, словно трубочкой из стакана. Парень вновь содрогается, наклоняясь вперед, громче стонет, чтобы, как только его чуточку отпустит, поддеть мой подбородок, вынуждая подняться на ноги, и украсить мои губы своим поцелуем, несмотря на то, что парень все еще задыхается, да и мне все еще нечем дышать. — Ты всегда была хороша, но сегодня… — шепчет Юн, отстранившись и давая мне возможность отдышаться. Судя по тому, что по губам его проходится язык, а за этим не следует продолжение предложения, слов у Юнги не хватает, а это бывает крайне редко. Неужели я и правда была так хороша?  — Не могу поверить, что ты приехала, — переступая через свою одежду в попытке полностью от нее избавиться, шепчет он с недоверием и целует мою шею так, как еще не целовал сегодня. Давно так не целовал. Безумно уязвимо, с благодарностью за то, что я и правда здесь. Не за минет, не за поцелуи, не за то, что произойдет этой ночью. За то, что я сейчас здесь, с ним. Он ничего не сказал такого, но мне стало так все понятно… словно это было очевидным. А это было. Сейчас не — «я хочу тебя, потому что давно не видел», сейчас — «мне так сильно не хватало тебя… всей тебя». А мне тоже всего его не хватало, полностью. Наша встреча сейчас больше похожа на встречу двух сумасшедших нимфоманов, но это совсем не так. Нам не только секса не хватало в этой нашей, кажущейся бесконечной, разлуке, нам не хватало друг друга. По-настоящему. Я и сама не верю, что я приехала… это все еще кажется мне сном. Не могу поверить, что Юнги и правда рядом, что он заставляет меня млеть в его руках, обнимает так жарко, целует кожу так волнующе… — А как же твоя работа? — Я уволилась, — как бы между прочим, совсем не желая сейчас думать о работе, начальнике, скандале, заваленной почте… вообще думать не хочется. Не нужно мне думать, совершенно. — Что? — Юн отстраняется, глядя на меня удивленно, нет, даже шокировано, недоверчиво. Еще бы, он столько раз говорил мне уволиться, а я так долго сопротивлялась… разумеется, он удивлен слышать о моем увольнении. Такого он точно не ожидал. — Уволилась? Почему? — Просто, — я пожала плечами, скрещивая руки у затылка Юнги, а он укладывает свои большие изящные ладони на мою талию, подталкивая спиной вперед в сторону кровати. — Мне надоело. И я хотела увидеть тебя, так что… я просто уволилась и прилетела. Парень молчит, внимательно глядя на меня, нет, даже чуточку напряженно, и меня это заставляет вопросительно напрячься. — Эй, я думала, ты обрадуешься… — С чего мне радоваться? — выгибает он брови, заставляя меня улечься в центр кровати и нависая надо мной. — Я в восторге! — слишком воодушевлено улыбается парень, оставляя быстрый поцелуй на моих губах. — Мне никогда не нравился твой начальник… — ладонь парня опускается от шеи по телу к моим бедрам, а вслед за ней бежит его искрящийся взгляд. Пальцы цепляют край веревочки аккуратного бантика у кружевного края черного чулка и тянут за нее, заставляя тот развязаться. — Так много сюрпризов… я точно не сплю? Если все это — сон, я ни за что не хочу просыпаться. Еще один бантик развязан, а за ним еще один и еще, пока ничего не перестает препятствовать тому, чтобы вскоре Юн снял с меня трусики, отбрасывая их на пол, и погладил плавными движениями ножки, согнутые в коленках, чтобы, подарив моим глазам озорной взгляд, развести колени в стороны. — Раз ты уволилась, наконец, послушав меня, я должен тебя похвалить, — он ухмыляется многообещающе, заговорщицки, и устраивается между моих ног, проходясь по ним руками до бедер, на которых останавливаются, фиксируя таз к кровати. — Будет очень хорошо, так что не стесняйся выражать свои чувства, хорошо? Парень снова склоняется лицом к моему лону, снова проходится между складочек языком, а меня от одного только этого движения уже практически трясет. Движения языком Юна, пошлые поцелуи там, где не принято целовать в приличном обществе, в этот раз ощущаются намного ярче, чем в машине недавно, и по сравнению с этими чувствами то, что я испытывала в автомобиле, — практически ничто, хотя тогда мне казалось это чем-то невероятным. Скорее всего, причиной такому моему восприятию происходящего могла стать нереальная степень возбуждения и то, что я недавно осталась неудовлетворенной, даже не так, жестоко обломанной. Я не могла спокойно лежать на месте, постоянно дергаясь и стараясь выгнуться как-нибудь, чтобы было проще переносить разлетающиеся по телу искры разгорающегося пламени удовольствия в ответ на умелые ласки Юнги. Юн не стеснялся причмокивать и хлюпать внутри меня пальцами, не прекращая дарить умопомрачительные поцелуи, пока я стонала практически до крика, не в силах вынести всего происходящего. Пальцы путались в его волосах, слегка потягивая в попытках справиться с удовольствием, что доставляли его пальцы и рот, а Юн крепче прижимал мой таз к мягкому матрасу, до тех самых пор, пока тело не забилось в сладостных судорогах оргазма, а с губ не сорвался крик, и даже после этого. Несмотря на то, что я обмякла в руках Юна, парень не прекратил ни движений пальцами, ни издевательски прекрасные узоры языком, ни посасываний, из-за чего всего через минуту после того, как меня накрыло волной нереального удовольствия, меня накрыло волной еще большей, еще массивнее, еще прекраснее… — Твою мать, Юнги! — кричала я, уже даже не в силах кусать свои губы и хотя бы попытаться открыть глаза, пока тело подскакивало над кроватью на несколько сантиметров. — Ах! Черт! Да! Дышать было невозможно, думать было невозможно, все, что я могла сделать — рухнуть на белые простыни, лихорадочно хватая ртом воздух. — Люблю, когда ты кричишь подо мной… — ухмыляется Юн, передвигаясь надо мной так, чтобы его лицо оказалось над моим, и с довольным выражением лица осмотрев то, как меня все не отпускает эйфория, заставляющая тело продолжать подрагивать время от времени. Взгляд все не может сфокусироваться ни на чем, даже на глазах Юнги, а руки кажутся слишком тяжелыми, чтобы подняться и попытаться поцеловать парня, притянув его ближе. — Люблю под тобой кричать… Язык проходится по пересохшим губам, а глаза блаженно закрываются снова, грудная клетка быстро вздымается вверх, пока тело ощущает практически невесомые прикосновения к коже, не скрываемой хитрым корсетом, почти полностью состоящим из отдельных шнурков. — Лежи спокойно, пока я играюсь с веревочками, хорошо? — мурлычет на ушко Юн, задевая каждый шнурок пальцами, словно струны гитары. — Я не хочу спешить с этим. — Ладно… — все еще в бреду, теряю с губ я, не считая, что я вообще способна на что-то еще, кроме того, чтобы просто спокойно лежать, не двигаясь. У меня уже, кажется, ни на что не осталось сил. — Как скажешь.