любовь юты.

возможно, юте в тот раз не стоило идти на поводу у эмоций, когда он точно не мог сказать, что его чувства разделяют. тогда он забыл о возможных проблемах, привязал себя, как верный послушный пес, дожидающийся похвалы и ласки хозяина, которому он, в общем-то, и не нужен. и вроде сычен ему ничего не обещал, не давал никаких клятв и в целом в другое время вел себя как и обычно. но, кажется, в сердце японца появилась надежда. тогда первый и последний раз они вместе ночевали в одной постели, и накамото вторил в стоны о том, что любит, сам того полностью не осознавая, а чен лишь принимал его любовь, оставляя свою нежность и податливость лишь для постели. возможно, он с самого начала дал понять, что большего от него ждать не стоит, ведь старший прилипчивый, настырный, надоедливый и в целом ужасный. но тело требовало ласки, снятия напряжения, а накамото всегда был рядом, даже если надоедал жутко. юта со всей своей страстью мог доставить столько удовольствия, сколько нужно для того, чтобы забыться. хотя, много ему позволять дун не собирался, а то не отлепишь и сам привыкнешь, а ему этого не надо вовсе. у него карьера и дикая любовь к сцене. чувства японца всегда были лишние в их своеобразных отношениях, как и его верность и привязанность. поэтому каждую ночь после томного секса, сычен уходил спать к себе в общагу, снова становясь винвином, а не мягким страстным любовником. так было и сейчас. кроме одного момента, который многое изменит и станет точкой невозврата. пока юта мягко потягивался на постели, разминая крепкое тело и задумчиво наслаждался уже утекающими остатками удовольствия, сычен натянул чужие свободные шорты и замер на пару минут у двери, обдумывая то, что определенно не хочет, но все равно должен сказать. он задумчиво кусает губы, но все же решает не разворачиваться. — на следующей неделе у нас начинается тур по китаю, японии, так же поедем в сша. дальше не знаю. скорее всего, мое отсутствие будет долгим. я не хочу, чтобы что-то меня отвлекало, тем более ты, поэтому даже не думай мне звонить или писать. все равно не отвечу. накамото тут же подскакивает на кровати и в одно движение оказывается у вина за спиной, обхватывая руками за талию. страх мелькает в его когда-то ярких и независимых глазах, мысли почти со звуком бегают по опустошенной новостью голове. ему сложно оставаться без младшего на неделю, а тут неизвестный срок. месяц? три? полгода? год? даже звучит пугающе, поэтому он лишь сильнее вцепляется в талию, комкая многострадальную футболку, и сжимает зубы от бессилия. — сычен-а, а как же я? почему ты не сможешь со мной связываться? тебя не будет так долго. юта кажется жалким со стороны, но его таким делает чувство неправильной привязанности, болезненной связи, любви? а дун, ощущая его страх спиной, становится только более раздраженным. они уже все давно обсудили: они не пара и то, что творится внутри старшего — только его проблемы, и уходить в них самому чену кажется непозволительным. у него все еще карьера на первом месте, сцена все еще его самая важная любовь. чужих слабостей в этом списке нет. каждый пусть разбирается со своим, а чтобы удовлетворить тело, пойдет любой другой человек. тот же тэн-гэ из его группы или кун-гэ. это все, в целом, не важно. такому, как старшему, всегда найдется замена, и он должен об этом знать, чтобы не быть жалким и слабым как сейчас. возможно, звучит жестоко, но это очередной урок жизни, через который младший уже проходил, и время преподать его другому. японец, между тем, утыкается носом в изгиб шеи и глубоко дышит, успокаивая внутри себя панику. чену приходится приложить немало усилий, чтобы вырваться из плена объятий и наконец развернуться к старшему лицом, привычно показывая только наружную холодность. чужая комната — не место для своих собственных лишних эмоций, слабость тут тоже не к месту, когда надо расставить все точки. — тебе нет необходимости писать. мне это не нужно. найди кого-нибудь другого для своих потребностей, это не мои проблемы. юта смотрит побито и жалко. будто не китаец уходит, а на целый год объявили голодовку. хотя, по сути, дун стал для японца жизненной необходимостью. — но я люблю тебя. ты же знаешь. omae shika inai.. нервов у вина остается все меньше, но он все еще старается держать лицо непоколебимым, а голос стальным, хотя сдерживать раздражение и отдаленную жалость становится все труднее. — хватит. я уже говорил, что не хочу это слышать. отойди. юта послушно отходит и оказывается на расстоянии метра, опуская понуро голову. длинные волосы закрывают лицо, пряча разбитый взгляд и нервозность на дне. насколько тяжело будет остаться одному — даже подумать страшно. почему-то в этот момент кажется, что кроме сычена ничего и никого у него нет. юта резко вскидывает голову, рассматривая пристально каждую полюбившуюся черточку, и видит в глазах абсолютную пустоту. ничего к нему нет. разве что отражение разбитого накамото. пол шага до его лица, но, кажется, их и за год не пройти. — чего тогда ты хочешь от меня?.. винвин вдруг неприятно усмехается, что искажает его красивое лицо, но японцу вдруг мерещится какая-то надежда. она бесполезная и болезненная, как и его чувства. — уж точно не твоей любви. еще пара мгновений и перед японцем захлопнутая дверь и ускользающее через пальцы ощущение чьего-то присутствия. он на шатких ногах разворачивается и падает обратно в постель, подгребая по себя одеяло, хранящее чужой приятный запах чего-то пряного и навязчивого. кажется, сердце и мозг не до конца осознают произошедшее, но сам парень уже скулит тоскливо и прячет лицо в складках пододеяльника, пока по другую сторону двери сычен доходит до лестницы и опускается на ступени, пряча лицо в руках. пусть ответа от него не было никогда, но каждый человек начинает привыкать к тому, что его делают особенным. вину отдышаться пару минут и можно идти, пока юта только задыхается. ночь и так поздняя, завтра репетиции и полет, да и после разговора, кажется, сил совсем нет, поэтому они оба проваливаются в сумбурный и тревожный сон, в котором каждый думает о чем-то своем и сражается с собственными страхами.