я не знаю, в чем природа ему отказала?

Мне снились сны, где он являлся мне женщиной, ребёнком или стариком. Он был мертвецом и живым; был мил со мной и изводил меня; оставался со мной и вновь покидал меня; таким, каким я впервые его повстречал и тем, с кем я расстался; чёртом, искушающим меня, и святым, освобождающим меня от мук совести. Я находил его во всех вещах. Несколько раз видел его на улице, но, погнавшись за призраком, встречал лишь недоумевающего прохожего. Слышал его голос, досконально охарактеризовав его, и вновь забывал его, так что каждый голос становился присущ ему. Я вспоминал о его прощальном подарке, но, как к святыне, боялся прикасаться к нему. Проходил мимо дома, в котором он жил, но никогда не позволял себе задерживаться там. Его письма ощущались как с того света. Я перечитывал их, так что слова теряли свой смысл. Мне с каждым разом становилось всё труднее и труднее писать ему в ответ. Я не находил слов. Всё написанное казалось недостаточным и искажённым. Я не хотел огорчать его тем, как я мучаюсь без него, но и не хотел лгать ему. Я прокручивал в голове все наши встречи и всё более убеждался в его нездоровости (но, может стоило в своей?). Его навязчивые идеи казались помешательством. Но если он болен, то как давно? Ещё до нашей встречи, но знал ли я тогда его или только его болезнь? Любил ли я его или лишь его помешательство? Я обвинял себя в бессилии и слабости, что не сумел его удержать и уберечь. Идея его нездоровости всё более завладевала мной. Тургенев, желая вернуть меня в свет и прежнюю жизнь, периодически захаживал ко мне. В самом начале своей тоски я обмолвился пару раз о том, что боюсь князь неизбежно погибнет на войне, но не найдя сочувствия, осознал, насколько я жалок в своих беспокойствах. Так что он почти не говорил о князе и вёл себя так, словно не замечал моего состояния, верно, надеясь, что таким образом сумеет вернуть всё к тому, каким было прежде. Однако и так не могло продолжаться долго. Он не обладал таким терпением, чтобы ждать бесконечно. В один из своих приходов он был раздражительнее обычного. — Даже безутешная вдова уже кончает свой театр спустя столько времени, так когда же вы опомнитесь? — насмешливо, но будто невзначай, куря, сказал мне Тургенев, даже не глядя на меня. Я понял, что всё это время его молчание было лишь одолжением мне, но ему наскучило играть в великодушие. Его глаза зло сверкнули. Я не находил ответа, и он с наслаждением едко смотрел мне в лицо. Вдруг резким движением он встал, потушил сигару, но не основательно, так что она продолжила тлеть в пепельнице, и опустился на кровать рядом со мной. — Может быть, вы оказались введены в заблуждение, — Переменившись, странно участливо произнёс он, приблизившись. Я почти чувствовал его дыхание на себе. Голубые глаза печально ясно изучали меня, отчего мне стало не по себе. — Вы смотрите вдаль и совсем не замечаете ничего перед собой, — нежным, чуть ли не дрогнувшим голосом сказал Тургенев. Я предчувствовал нечто непоправимое и невольно взглянул на его полуоткрытые губы, кои в тот же миг расплылись в улыбке и примкнули к моим. Его тепло и энергия передались мне, и я поддался. Он подчинил меня себе. Я, столь измучивший себя мыслями и иллюзиями, схватился за шанс уйти от себя. Представлялся ли мне на его месте князь или я просто наконец-то смог забыться? Но почувствовав, как он берёт на себя слишком много, я отпрянул. Он разгорячился, глаза угрожающе сверкали страстью и, кажется, ничего не видели, но даже это его красило и делало особо угрожающе обворожительным. Думаю, таким его видели только женщины. Он ядовито усмехнулся, видя моё удивление и последующее сопротивление. Крепко вцепившись в меня и удерживая, он с силой вновь поцеловал меня, не позволяя отодвинуться. Наконец вырвавшись, я вскочил и глядел во все глаза на оставшегося сидеть Тургенева. Его волосы растрепались, и он зверем смотрел на меня в ответ. Только после я понял, что он, вероятно, и вовсе не хотел вести себя так, а лишь дружески ревновал, хотел обратить на себя моё внимание, кое так привык получать ото всех с легкостью, и решил таким образом заменить мне N. Но ко всему этому я пришёл лишь далеко после, а тогда, стоя против него, я видел это всё совершенно в ином свете. — Да разве я хуже его? — искажённо, злобно бросил Иван Сергеевич. Но успокоившись, он стал насмешлив. Моя растерянность забавляла его. Он тряхнул головой, рассыпав распрямившиеся чёрные кудри по плечам, и что-то бесовское проскользнуло в его взгляде. — Но, признаю, он, конечно, хорош, — Сладострастно протянул он, оставив во мне лишь горечь, — Чего это вы так удивились? Думаете, я не испробовал его? О, вы не верите? А помните, как мы после похорон уехали вдвоём? Ха. Да вы побледнели. Присядьте, а то вновь рухнете. Да, вот так, хорошо. Так вот, про N. Да неужто он и в самом деле вам ничего не говорил? Так вы может ещё и не..? — и растянулся в ухмылке. Воздух вокруг меня сгустился. Мне объяснилось тогдашнее странное поведение князя. — Не верю, — почти только одними высохшими губами прошипел я, вложив в эти слова всю свою ненависть. Он усмехнулся. — Ещё как верите. Оттого что вы ведь, верно, и сами уже обо всём догадывались, не так ли? — он с легкостью прочёл по мне подтверждение своих слов. Он сумел произвести на меня наибольшее впечатление, кое вообще мог, и, осознав, что более ему здесь делать нечего, скучающе оглянулся по стенам, томно встал и направился к выходу. Но, обернувшись в дверях, напоследок язвительно обронил: — Не стоило трястись над мертвецом, который, вас, вероятно и не любил вовсе, и отталкивать от себя меня. Вы ещё пожалеете.