я не знаю, в чем природа ему отказала?

Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Гёте. «Фауст»

Весь день я проспал. Проснувшись на закате, я рассказал всю эту историю своему соседу Дмитрию Васильевичу Григоровичу, удивившемуся ей. Я просидел всю ночь над бумагой, но ни одна строчка не вышла из меня. Я всё думал о Тургеневе и князе N. Так и просидел до рассвета. Григорович разбудил меня. – Фёдор Михайлович, поднимайтесь, к вам князь пришёл. Я не сразу пришёл в себя, но успевши только сесть на кровать, как ко мне вошёл князь. – Доброе, забыли? – он вежливо улыбнулся, – а ведь дали обещание ждать. – Я ждал. Правда ждал, – отчего-то мне стало чертовски неудобно перед ним. – Ничего, я не в обиде. Собирайтесь. Ненадолго этакая погода в Петербурге задержится. Он вышел из комнаты, и я мигом начал собираться. – Слушайте, я одного не понимаю, к чему это всё? – сказал я уже на улице, – вы вроде как человек ничего не ищущий, чувства презирающий, простите за резкость. Но право же… – Вы не понимаете, что мною движет? – он нисколько не обиделся на мои слова, – Отчего я проводил вас и сейчас пришёл к вам? Вы думаете, что раз я нигилист, так совершенное зло и более ничего? Нет, нет, не перебивайте. Возможность. Вот что мною движет. Подумайте, вы юны, вы впечатлительны, да, я видел ваше лицо там. Вы крайне впечатлительны. Вы бы убили себя. Сначала я подумал, что вы это сделаете сразу по приходу домой, но потом передумал. Знаете ли вы, что чаще всего рождаются и умирают в районе 4 утра? Плюс-минус часа полтора. Некоторые больные даже, пережив это время, понимают, что у них по крайней мере есть ещё день. Да, и впрямь страшное время. А вы по ночам обычно не спите? – на момент он стал серьёзен. – Нет, чай пью, думаю. Много думаю. –Слышал, вы писатель. Так вот, я понял, что вероятнее всего вы бы это сделали сегодня ночью. Но повторюсь, вы впечатлительны. А я вас удивил. А удивление ведёт к интересу. А раз вам стало интересно, от безысходности вы не самоубьётесь этой ночью. Возможно, что я вырвал вас из рук смерти. Решил кому жить, а кому нет, – он усмехнулся, – Забавно, не находите? – А я уж подумал, что вы вовсе не нигилист, а лишь скрываетесь под ним и прониклись ко мне всей душой, – мне тоже стало легче и я усмехнулся. Он по-доброму взглянул на меня, и мы продолжили свой путь в лёгкой беседе. В моей памяти он остался человеком неоднозначным. Вроде как он и являлся мне другом и всегда был добр ко мне, хоть и не оставлял своего цинизма. Некоторые говорили мне тогда, будто он влюблён в меня окончательно, на что я не находился с ответом. С его же стороны я ничего не мог сказать определённого, хотя бывали случаи, что он будто на всё ради меня готов. Но я думаю это можно оправдать странностью его натуры. Иногда он и вправду пугал меня, особенно когда в один миг с милого выражения лица переходил в совершенно другое состояние, что казалось и не человек перед вами вовсе. Поздним вечером, в часу 11, когда малознакомым людям заходить в гости считается неприличным, ко мне в комнату зашла женщина, у которой мы квартировали: – Фёдор Михайлович, к вам там барин какой-то, иностранец какой-то, не разберу. Я говорю ему: «приходите завтра, поздно, нечего ночью визиты делать-с», а он настойчивый такой. Али не пустить, так дверь вышибет. Здоровый такой барин. – А фамилию не сказал? – Тургенев. – Впустите. Я мог бы и удивиться, но случается иногда так, что после волнительных нескольких дней, человек более и не в силах волноваться. Чтобы уже и не стряслось, спокойствие не покинет. – Милый мой Фёдор Михайлович, – влетел Тургенев, – как вы? – Да не оглядывайтесь вы на дверь, подслушивать она не станет, да и не за чем ей это. А вот собеседник мой выглядел крайне взволнованным. – Что-то случилось? – спросил я. – Нет, конечно нет, – он присел на хилую табуретку, – ещё со вчера хотел вас видеть, но всё дела, сами понимаете. А вы скудно живёте, да? – Иногда. – И это иногда именно сейчас или всегда? Простите меня за бестактность, – он глянул на меня раскаявшимся взглядом, хотя здесь и просить не о чем, – Пойдёмте? Он промолвил это так дружелюбно, что я не смел отказать. Было в нём периодически такое очарование, что нет возможности противиться. И самое ужасное, что он явно знал об этом. – Господи, куда вы на ночь глядя-то? С грехом с вами пропадёшь, – прокричала нам вслед женщина, у которой мы квартировали. Участливая старушка. Выбежав на улицу и поглядевши друг на друга, мы нелепо рассмеялись. Впрочем, мы были молоды, а молодость всё прощает. – Куда же мы теперь? Он лишь усмехнулся. – Забирайтесь в карету. Сперва мы заехали к какому-то товарищу Тургенева. У него мы изрядно выпили, и после этого все мои воспоминания об этой ночи крайне отрывочны. После, взяв с собой и нового компаньона, мы поехали в известный в своих кругах бордель. Это была идея Тургенева. По дороге он рассказывал: – А вы слышали ещё про того студента-самоубийцу? – я отрицательно покачал головой, – Нелепый же случай, а, впрочем, частый. Его семья выдаёт его сестрицу замуж и отправила его в столицу за покупками. Подарки какие-то или платье, не разобрал. Так он на эти деньги заказал себе лучшей еды и пару бутылок французского вина Dernière nuit. Осознав же, что растратил все деньги семьи, отчаялся и убил себя. Так в записке и написал, – по его лицу пронеслась усмешка; я же не увидел, чему здесь можно улыбнуться. Именно с этой ночи начались мои хождения по Минушкам, Кларушкам и Марианам.