
Метки
Описание
Остров Инишиан, место, где ничего не происходит. Эхри — романтик, чья жизнь сложилась вовсе не так, как он надеялся. Тем не менее, его полюбила фея, и попросила его сердце.
Примечания
Упоминание насилия и изнасилования — очень не подробно, намеком, открыто для интерпретации что именно произошло. Пришлось поставить из-за новых правил сайта.
Остров Инишиан место выдуманное, основанное на островах Аран и Большом Острове.
LARP — это ролевые игры живого действия. Являются хобби персонажа.
Главы очень короткие, так как это мини/миди, но страниц многовато, чтобы «впихнуть» их в одну часть.
Я очень редко пишу оригинальные работы в жанре фэнтези, но решила выйти из зоны комфорта.
Феи основаны на ирландских мифах. Ирландские феи могут быть обидчивы, но в общем и целом они добрые. Они также живут не только в лесу, и мало чем отличаются от людей.
Основным вдохновением и идеей послужила песня ирландского музыканта и поэта Гриана Чаттена Fairlies («Честная ложь»), также известная как «Феи» (Fairies). Вот эта песня:
https://m.youtube.com/watch?v=lU79fE_zelU&pp=ygUNZ3JpYW4gY2hhdHRlbg%3D%3D
Еще одним из источников вдохновения для работы является рассказ Вильгельма Гауфа «Холодное сердце» (также известный как «Каменное сердце»).
Посвящение
Sumerechnaya, моей музе.
Прототипу персонажа.
И сестре, за помощь и поддержку.
23. Шулебан
28 октября 2024, 04:15
Шифра отправила длинное сообщение с извинениями, с беспомощными попытками оправдаться, а Эхри смог только ответить — «Мне нужно побыть одному».
Чтобы избавиться от отвращения, Эхри убирался. Ревностно, заглядывая во все углы, тщательно, с фанатизмом. Дом пропах мокрой пылью, горьким, лимонным запахом дешевого средства. Вспотев, и преисполнившись еще большей брезгливости, отправился надолго в душ.
Стрелка часов продвигалась к пяти, когда Эхри вышел на улицу. Прошел дождь. Соль пропитала запах мокрой травы и песка. Эхри глядел вперед, воспоминания его мучили. Собака гулять не хотела, — останавливалась, тоскливо оборачивалась, дергала поводок вбок и упиралась лапами. Пришлось отвести её в дом.
Из-за туч на улице было намного темнее, чем обычно. Вот-вот казалось, должны вспыхнуть фонарики.
На крыльце «банши» никого не было. Она была в окне. Глядела грустно, возможно, и за Эхри наблюдала. Эхри кивнул ей, а та коротко улыбнулась.
Шулебан же был тут как тут. В расстегнутой куртке. Эхри ему тоже кивнул. Сам он отправлялся не зная куда. Фей в глаза видеть не хотел… Наверное, думал Эхри, к морю. Там и поле есть. Можно лечь в поле и его долго не смогут найти.
Ухмыляясь в усы, старик поравнялся с Эхри.
— Куда путь держишь, ай? — спросил.
— Чего тебе надо-то? — отмахнулся Эхри.
— Ай, все-таки, куда идешь, ась?
Эхри подавил вздох.
— Куда глаза глядят.
— Ай да грустный ты стал, сынок.
— А ты наблюдательный, — ответил Эхри и ускорил шаг.
— С феечкой поссорился, думаешь, секрет? — Шулебан не отставал.— Знаю я их, фей этих, тьфу. Сердце возьмут и делают, что вздумается. В мозги заглядывают.
— Откуда-то ты фей знаешь, а? — недоверчиво спросил Эхри.
— А так, нету сердца у меня, — заявил внезапно Шулебан. — Отобрали мое, потом и свое. У меня там совсем другое что-то теперь. Послушай — не стучит.
Эхри остановился и посмотрел на Шулебана во все глаза. Тот усмехнулся. Сделал шаг вперед, расстегнул пуговицу на рубашке.
Неуверенно, Эхри положил ладонь ему на грудь. Под пальцами ощущалось — щелк-щелк, будто кто-то ломал сухие ветки.
— Тикает, — сказал Шулебан немного горько. — Не стучит. А иногда и не тикает даже.
— И как ты живешь-то? — поражено спросил Эхри.
— Так и живу. А люди сумасшедшим кличут.
— Никто тебя так не называет.
— Называют за спиной, будто я не знаю.
— Не называют, — упрямо повторил Эхри, не скрывая раздражения. — Что случилось-то у тебя лучше расскажи, а не на жалость дави, а.
Шулебан взглянул на него насмешливо.
— Ай тебе-то все знать надо.
— Надо. Я к этому непосредственное отношение имею-то, между прочим. Если стоять рассказывать не хочешь, можем зайти куда-то. Выпить. Тогда и расскажешь.
— Пьяницей считаешь?
— А ты и не пьяница? — удивился Эхри.
— Пьяница, — ответил Шулебан, — Но пить с тобой не хочу.
— Это почему еще? — обиделся Эхри.
— Знаю я вас, вы над выпивкой плачете. Особенно такие как ты, сердца отдаете.
— Ага, сам значит, слезы-то лить склоняешься, вот и не хочешь, — Эхри прищурился. — Или и рассказывать-то тебе нечего, а?
— Есть чего.
— Так рассказывай-то, а не голову мне морочь.
— Ишь ты. Может, я не хочу рассказывать. А предупредить и пожалеть хочу, ай. Молодость я свою тоже отдал. И вижу, что ты ай, тоже тратишь.
— Я может и трачу, но сердце мое к этому не при чем, — хмуро ответил Эхри. — Тут делать нечего и все-то гниют, и ты, и я. Раз родился в дыре, где поддаться некуда…
— То и сердце тогда зачем отдаешь? Раз оставаться здесь не хочешь?
— Счастливым в одном месте не быть, значит, не быть и в другом.
— И думаешь, что кто-то тебе другой это счастье сделает? Я тоже отдал, думал, счастье…
— Нет, я ничего такого не думаю, — перебил Эхри. — Я её счастливой сделал, тем, что сердце отдал.
— А она тебя в ответ обидела?
— Тебе-то знать это незачем. Может, и я с ней плохо поступил. Не все сказал.
— А почему это?
— Такой я человек, скрытный. Только так близко я к ней никогда не подходил. А она ворвалась, — тут Эхри спохватился. — Ты мне тут никто, чтобы я тебе распинался. А у тебя что?
— Раз ты распинаться не хочешь, то и мне тогда с чего?
— Значит, это ты виноват был, что у тебя сердце забрали, — Эхри отвернулся и продолжил путь. — Я это уже понял, иначе ты бы все рассказал.
— Да, именно, — спокойно ответил Шулебан, поравнявшись с ним. — Я сам был виноват. Была тут такая, тебя еще не было — Марго…
Эхри тут же Шулебан противен стал.
— Ясно, кобель ты старый, — разозлился он. — Только я не такой. Я на других не смотрю, и не буду. Поэтому и предупреждения мне твои-то не нужны.
— Ты б послушал уже, — обиделся Шулебан. — Будто сам тут не…
— Я же то думал ты толковое мне что-то расскажешь. А ты просто… Твоя фея забрала то, что ей принадлежало. А у меня внутри холодно. Поэтому и банши тебя не любит, знает, что ты за человек такой…
— А сам-то свою фею не обманываешь, ась? Сам же сказал.
— Я в душу ей не плюю. Я ищу свое место. Она сама меня зовет.
Больше Эхри говорить не хотел. Повернулся и пошел прочь от Шулебана, чувствуя, как злится на него, на Шифру, на жизнь, на себя, а злость все силы выжигает.
В пабе напротив окна, где обычно сидел Эхри, была Салли. Она пила пиво, но перед ней стояла пустая пинта. Гарри нигде не было. Увидев Эхри, она там же встала и помахала рукой. Разговаривать с ней Эхри особо не желал, но чувствовал, что она его ждала. И ждала со всей ответственностью, пила аккуратно.
Эхри заказал и себе пиво, и сел напротив нее.
— Чего ждала меня? Надо тебе чего, а? — хмуро спросил он.
— Тебя увидеть, — ответила Салли, — Что еще? И не все я тебе рассказала.
— Думаешь, что раз в любви призналась, так и право за мной таскаться имеешь? Я тебя уже поцеловал, а еще чего надо?
— Бесстыжий ты.
— Ну, извини, — Эхри кивнул официанту, принесшему пиво. — Извини. Просто достали меня все, сам не свой второй, а то и третий день хожу.
— Та ты давно сам не свой, — тоже уже примирительно сказала Салли, — С тех пор как с феей той гуляешь.
— И злой я. Шулебана встретил. Ты знала, что у него сердца нет, а?
— У него и мозгов нет.
— Я серьезно, феи сердце-то отобрали. Заслужено. Там теперь часы.
— Никто не любит Шулебана.
— Мне было его жалко.
— А сейчас?
— Не знаю, — признался Эхри. — Трудно-то жить без сердца. И теперь, получается-то, я тоже могу лишиться даже машинки, и получить часы и всегда ощущать холод.
— А сейчас что? — спросила Салли.
— Что сейчас?
— Что ощущаешь?
— Боль.
— Я не слепая, тут приглядываться не надо. А почему?
— Я право-то говорить об этом и не имею будто, — вздохнул Эхри и сделал несколько глотков из пинты.
— Почему это? Мне можешь сказать.
Эхри сощурился. Поглядел на Салли, а та спокойно смотрела, открыто, ждала.
— Не нравится мне это-то, Салли. Преднамеренно-то будто ко мне пригреваешься, как только худо случилось.
— Я тебя дольше, чем она знаю-то. И не бойся, отбивать тебя не собираюсь. Ты мне не нужен такой. Просто любовь не выбирают. Она случается, даже если тебе не нужно.
— Я нарушал её границы, заходил. Она меня не пускала в селение. А я заходил. Почти каждый день. Вот она и зашла в мой мир.
Салли хмыкнула.
— Феи это хотят, — сказала она. — Вот они и рассказали. Они сами тебя пускают. Пуку послали. Вот так. Не хотели бы видеть тебя, навели бы туману, в болото завели или еще что выдумали. Она сама и хочет, чтобы ты к ним пошел. Медальон носишь, сердце отдал. Где принадлежишь там и околачиваешься. А она ранила тебя.
— Ранила, — сказал Эхри. — Я в дом ей не заглядывал, но и честен с ней не был. Вот она и мою честность сама вырвала из сердца и мозгов.
Он опустил голову и стал смотреть на свои пальцы. Короткие, криво стриженные ногти. И все стало таким мрачным, и тяжелым, тесным, душным, что хотелось сломаться. Еще больше сломаться.
Салли вздохнула. Накрыла его ладонь своей, а Эхри тут же руку убрал.
— Я согреть тебя хочу, — сказала она. — Ни к тебе пригреться, а тебя. Лихо ты наше, — вздохнула она. — Будто подменышь. Может, и не было никогда подменышей… А это сердца феи отбирали.
— Может, — буркнул Эхри.
— Ко мне феи давно ходят, — сказала Салли. — Я их боялась, а с детства моего они ко мне ходят. Буренка была у нас. Глаза золотые, умные. Человеческие будто, всегда мне страшно было. Мамаша меня все время коров водить заставляла. И все коровы как коровы. Воняют, мухи их облепляют. А буренка та не пахла, как корова. Всегда будто полем цветочным. Или свежей землей. И слепней на ней не было. Все хвостами по бокам бьют, а она стоит и просто смотрит. Поговорить будто хочет. А потом просто сбежала. А по ночам ко мне в окно заглядывала, но не буренка, а фея. Красивая, но я боялась её. И потом несколько раз снились мне их балы, но я то думала — сон это, а не я сама с ней к ним хожу. Я очень их всех боялась. А потом, когда ты стал с ними водиться, и они стали наведываться. Зайца вижу, а глаза золотые и умные. В поле, то в саду. А потом, недавно, начали со мной разговаривать. Я ночью выходила. Кто-то стучал. Тут ко мне и подошли… Как люди, не зверье. И сказали, что… Что худо тебе совсем, и ты можешь умереть, утонуть. Что случилось что-то, между тобой и твоей феей, вот ты и в море кинешься. Сердце наверное на твое глядят. Вот и поняла я, что нужно мне тут рядом быть. Не хочу, чтобы ты в море кидался.
— А я и не буду, — ответил Эхри. — В детстве случилось что-то со мной, от Доменека. И я это похоронил, а отец знал, а человек он слабый, и ничего не сделал. А потом я из-за нее все вспомнил, и понял, почему забыл-то. Слишком больно. И слишком несправедливо. Я хотел бы забыть, чтобы все было-то… Как раньше. Но не будет теперь, я у фей в плену за то, что сердце им отдал. Но и море меня не похоронит. Потому что глупо-то это все. А ты-ка, Салли, шла бы лучше. Ничего тебе со мной не сделать, и никак не помочь. И я лучше бы тебя не видел-то, чтобы не знал, что по-другому могло все быть.
Салли поглядела на него внимательно, хотела будто прикоснуться, но не смогла.
— Значит, не хочешь говорить со мной? — сказала она расстроенно.
— Нет, — сказал Эхри. — И тебе не нужно говорить со мной. Тебе же больнее. Я тебя обижаю, и не могу иначе и не знаю, как еще тебя оттолкнуть, чтобы нам с тобой не было больно допытываться если бы да кабы.
— Ты был бы со мной, если не было Шифры? — спросила она прямо.
— Я не знаю, — сказал Эхри. — И знать не хочу. И любить больше я тоже не хочу.
Он не заметил как Салли ушла, и вдруг стало тихо. Он глядел в окно, почти что отсутствующим взглядом. И было две галки, они ходили кругами, черные на белом. Наблюдали, как смерть, и где-то вдали было море, сине-серая стена, твердая, холодная. Галки бродили молча, то расходуясь, то кружась, взлетали, на пару секунд и снова садились на песок. Эхри думал — это могут быть феи. Феи часто врут. Люди врут. Феи и люди — одно и тоже. А люди хотят верить, что есть что-то другое. Более возвышенное и менее понятное. А на самом деле все вокруг одинаково, одинаково тоскливо, и везде ему будет сыро, даже у фей. И феи одинаково, как и люди, бесчестны, скрытны, эгоистичны. А боль будет жить, вырвалась, окропила кровью. Разве для этого ему нужна была любовь?
Он почувствовал запах Оленя. В нос ударил запах мокрой земли и травы. Он понял, что тот подошел сзади, и обнял его со спины. Он почувствовал холодное, из-за дождя прикосновение кожи к своей щеке. Эхри не обернулся, также глядел в окно. Он увидел краем глаза — стоит виски. Олень был с виски, но не пах алкоголем.
— Зачем ты здесь, а? — спросил он. — Зачем ты со мной играешься?
— Мне очень жаль, — сказал Олень. — Мне очень жаль, что все так сложилось.
— А ничего-то не сделаешь.
— Сделаешь.
— Тебя Шифра прислала?
— Я сам пришел, — голос Оленя был меланхоличный, тихий, почти шепотом на ухо. — Я знаю, что не должен, но ты ко мне привязался, я к тебе привязался. И я хочу помочь.
Эхри вытер подбородок, и понял, что он плачет.
Олень поцеловал его в висок. Поцелуй был таким же холодным, как дождь. Галок все также было двое. Порой птицы просто птицы — думал Эхри. Эхри прикрыл глаза. Он не думал, что Олень так близко, и слишком долго длится это прикосновение, а потом и не давал отчета своим мыслям больше.
Но боль уходила. Уходила память. Но Эхри этого не знал.
Олень плакал. А Эхри нет.