Волны разобьются

В пабе было темно, и непривычно тихо. Два часа дня. Завсегдатаи — за столом в углу. Эхри — возле окна, оттуда открывался вид на серое море. Где-то вдали пронесся поезд. Суббота. На столике — программа местных мероприятий — мелкое кино в единственном кинотеатре, ярмарка в среду, паб-квиз в этом же пабе и вечер регги в клубе… Утром вздумалось вступить в какой-нибудь клуб, поэтичный, может, рок-клуб или научиться танцевать… Из интересного — только спортивный зал в который Эхри был уже записан. После работы никто и не знал, как проводить время, все отправлялись в паб. И Эхри тоже ходил в свободное время в паб. Иногда играл в бильярд. Наблюдал за шариками. Слушал их стук. Шарики катались. Из колонок приглушенно играла старая музыка. В телевизоре забили гол. Шарики звонко ударились друг об друга. Такая была тоска, что Эхри не выдержал и позвонил Генри, позвал выпить. Генри, конечно, подумал Эхри, притащит Салли. А пока он не пришел, Эхри снова отправился в бильярдную. Там он наблюдал за несколькими молодыми парнями. Те играли без особого энтузиазма. Их лица были такими же скучными, как у Эхри. Эхри подумал, что надо что-то сказать — так находят друзей, но в голову ничего не приходило. У Эхри появилось ощущение, что он разучился разговаривать. Все, что лезло в голову было уже сказано им много раз, и все какие-никакие интересные мысли или строчки — вторичные и использованные. И даже если бы он познакомился, думал он, вся радость и азарт только на первую пору. Потом он бы изучил человека, изучил его привычки, и он стал бы снова предсказуемым, обоим стало бы все равно, и они бы разошлись, потому что не бывало в городе Эхри интересных людей. Снова вспомнил студенческие дни и почувствовал грусть. Там он был полон надежд и ощущения будущей значимости. Он там хоть и не всегда, но все-таки заговаривал первым. Там он воображал себя умным и людей вокруг тоже считал умными. Он любил сходить в парк с Диего и Лори, сесть под деревом, обсуждать поэзию и философию и думать, что они достигли того, к чему стремились. Наблюдать за людьми на лавочках и за солнцем в листве и воображать, что через десять лет, когда они все станут успешными, они также будут втроем сидеть и вдохновляться всем подряд. Парк сменился приземистыми домами, поэзия ушла в прошлое и жила в тетрадках, которые мало кто читал. Только солнце в листве осталось. Звякнул телефон. Генри был тут, как и предсказуемо — Салли. Эхри не делает вид, что доволен их видеть. Они сели за стол. Генри заказал пиво. — Как там твоя феечка, ай? — Нормально, ну, — ответил Эхри. — А я так устала сегодня, — сказала Салли и фамильярно склонила голову на плечо Эхри. — Что делала? — спросил Эхри безучастно. — Все тоже самое, дорогуша. Матери задумалось позвать меня помогать с её коровами. Будто я не выбирала работу в офисе специально, чтобы не нюхать их навоз… А слыхал новость-то? Ребекка снова беременна! Эхри слушал их без всякого интереса, взял еще бутылку. Они болтали. А потом еще бутылку. Он уже не знал, о ком они говорят — незнакомые имена, коровы, Дублин… — А ко мне Дэвид подходит, а я ему — та пошел ты! Видели бы вы его лицо. Но я была пьяная, и знаешь, я бы наверное, еще что-то бы ему сказала, все, что думаю о нем, будь я еще немного… — Это кто? — спросил Эхри, как в тумане. — Та босс наш, Эхри, тю! И в какой-то момент, ему стало весело. Он начал танцевать, чуть-чуть подпевать песням. Свет мелькал на стенах. Салли казалась красивой, Генри — милым, Эхри обнял веселого Генри, они вместе пели, орали друг другу в лицо дурацкую песню, видимо, занюханную Mr Brightside, Генри обнял его крепче, Эхри поцеловал его, а потом Эхри почувствовал руки Салли вокруг шеи, услышал запах пива, и прикосновение её мокрых губ к его щеке, потом шее. Эхри поцеловал Генри еще раз, куда-то в висок, мягко отталкивая при этом Салли, пошутил — ты сейчас опасная… Мир закрутился, но стал теплым, мягким, и очень приятным. Эхри решил, что и Генри и Салли — замечательные люди, он даже начал их любить. Ему нравились их прикосновения, их близость, не смущал больше запах алкоголя и грязный пол паба. А на следующий день все стало как прежде. Генри и Салли вновь — чужими и ненужными, и разговоры — тоскливыми.