THE BEAST INSIDE: PART 2

      Серую шерсть, мелькавшую среди ярко-желтой, оранжевой листвы было трудно не заметить даже в сумерках, и стоя на краю леса, мальчик следил за животным во все глаза, чуть приоткрыв рот от удивления. Поначалу ему показалось, что это заяц, но как только оно начало двигаться, стало ясно, что это нечто совсем другое. Сердце билось медленно и тяжело. Чимину не было страшно, наоборот, жутко любопытно, когда волк осторожно приблизился к нему и стал нюхать воздух, поглядывая грустными карими глазами. Заходящее за домом солнце поблескивало в них своими последними лучами. Хотелось подойти ближе, но ноги словно приросли к земле, поэтому Чимин лишь протянул руку ладонью вверх, и зверь сам подошел ближе. Обнюхал и лизнул его руку горячим языком. Хвост смущенно завертелся.       — Привет, — прошептал мальчик и улыбнулся.       Волк посмотрел ему в глаза и замер, тяжело дыша.       — Ты такой большой… и красивый…       Отчего-то у него возникло странное ощущение, что он ждет ответ от животного, так внимательно смотревшего на него. А еще захотелось потрогать его шерсть, узнать, мягкая она или нет? Но он не успел ничего сделать.       — Чимин-и! Пора ужинать! — раздался на всю округу громкий звонкий голос тетушки. — Чимин-и!       Мальчик расстроенно вздохнул, посмотрев на дом. За пушистыми, все еще не опавшими кустами виднелся силуэт Мэй, стоящей на заднем крыльце. «Извини, мне надо домой», — хотел сказать Чимин, но обернувшись, никого не увидел. Это могло быть миражом, выдумкой сознания, если бы не явные, отчетливые следы лап на земле. Возвращаясь обратно с мечтательной улыбкой на лице, он надеялся, что зверь придет к нему еще хотя бы раз.       — Тетя! — кричал Чимин, подбегая к ней и указывая пальцем на край леса. — Я там видел! Настоящий волк, серый и вот такой большой!       И показал его размер, правда, немного преувеличив. Глаза светились восторгом, будто это была милая белочка или очень красивая птичка, а не хищный дикий зверь, ростом с него самого, с зубами крепкими и сильными, способными отгрызть ту руку, что он так глупо и невинно протянул ему. Хотя и тетушка Мэй тоже выглядела ничуть не напуганной. Скорее, просто задумчивой и озадаченной.       — Наверное, тебе показалось в темноте, дорогой, — с тихим вздохом сказала она и взяла его за руку. — Пойдем кушать, папа уже ждет за столом.       — Но… это правда, я его видел, — расстроенно ответил Чимин. Его брови изогнулись так, словно от обиды он готов был вот-вот заплакать. — Он как тот, коричневый, только намного поменьше…       Казалось, его уже никто не слушает, во всяком случае мальчик и сам понимал, что отец уж точно не желает знать ничего о том, что он видит в лесу, и запрещает туда ходить «даже на полшажка». Только почему? Ему никто не мог объяснить, и все его вопросы получали жалкие ответы типа «так надо» и «потому что нельзя». Чимин думал, что, видимо, должен бояться леса и всего, что скрывается в нем, но у него не получалось. Какая-то сила всегда тянула его туда, снова и снова.       Солнце уже скрылось за ровной линией крон деревьев и отбрасывало яркие розовые всполохи на безоблачное небо над горным хребтом. Чимин порядком замерз сидеть на холодном камне, но не двигался с места в ожидании слез. Они подступали снова и снова, весь день кололи переносицу, но так и не выходили наружу. Не то чтобы больно, но неприятно. Неприятно и паршиво. Больше ничего как будто и не осталось, кроме этого дерьма, тухнущего у него внутри, и видит бог, ему до дрожи во всем теле хочется избавиться от этого, но все без толку. Что-то сломалось и больше не работает, не починить. Совсем. Путь только на свалку.       И вот только-только пелена застлала глаза и в груди все сжалось, как за спиной послышался шорох. Тяжелое дыхание зазвучало громче осторожных шагов. Закрыв глаза и выдохнув, Чимин протянул руку, даже не оборачиваясь, зная, кто пришел за ним. Теплый мокрый нос ткнулся ему в ладонь, а потом горячий шершавый язык облизал ее.       — Ты говорил, что не будешь обращаться, — негромко сказал Чимин и наконец посмотрел на волка, севшего рядом.       Ответить он не мог сейчас, но в принципе можно было догадаться, что он сказал бы что-то вроде «иначе я бы не смог найти тебя», и в любом случае это была бы отговорка. Потому что все эти три недели после возвращения из Сеула Чимин каждый раз, уходя, оказывался в одном из немногих значимых мест. «Чего меня искать вообще?» — думал он, не подозревая, насколько Юнги волнуется, слыша от него «мне надо пройтись». Да, пока это заканчивалось лишь его поздним возвращением домой и двумя-тремя бутылками соджу за ужином, но он словно ходил по краю каждый день. Куда дунет ветер? Что произойдет завтра? У Юнги не было уверенности, что все наладится, и даже когда Чимин улыбался от нежных поцелуев, его глаза оставались темным омутом боли и гнетущего сожаления.       Он отказывался говорить о том, что происходит у него в голове, упрямо игнорировал наводящие вопросы и закрывался в себе все больше, пусть и старался делать вид, будто все в порядке. Но все было плохо, Юнги это понимал без слов, чувствуя на себе чужие эмоции, хоть они и отдалялись с каждым днем. И знал, что у Чимина начались проблемы со сном.       Если и удавалось уснуть в теплых заботливых объятиях, в середине ночи он просыпался в холодном поту с крупной конвульсивной дрожью во всем теле, а потом лежал до самого утра, прожигая взглядом дыру в стене. Но чаще всего дожидался, пока Юнги уснет, и уходил в гостиную сидеть в полной тишине наедине со всеми своими жуткими мыслями и смотреть на тьму, проступавшую из глубины полуголого леса. Одиночество скрашивал только гул холодильника и завывания ветра снаружи, пока тревога наворачивала струны души, натягивая их до опасного напряжения. Однажды они должны были порваться, но этого так и не происходило, несмотря на то, что внутренние часы давно замерли на 00:00.       И вот очередная трудная бессонная ночь подошла совсем близко, от столь редкого в эти дни солнца едва ли что-то осталось, а небо потемнело и посерело. Давно пора ужинать, и еда уже готова, стоит дома на столе и тоскливо остывает, поэтому волк льнет к своему человеку и толкает мордой в плечо. Тяжело вздохнув, Чимин сжал его шерсть на шее, прижался к нему и почувствовал страх, перехвативший дыхание и сжавший горло мертвой хваткой. А потом вдруг вздрогнул, напрягся и принюхался. Это наваждение снова. Резкий порыв ветра бросил этот странный запах прямо в лицо, но сразу же развеял, не позволив зацепиться за него.       — Ладно, пошли домой, — сказал Чимин, вскочив, и быстро зашагал прочь от обрыва.       Волк догнал его в один прыжок и пошел рядом, то и дело прижимаясь к его плечу, не желая отпустить хотя бы на шаг. Трудно было абстрагироваться от чужих эмоций, даже несмотря на то, что их связь слабла день ото дня, ощущения не соответствовали мыслям и ситуации, и организм пытался отвергать их как мог, подсовывая взамен лишь противное раздражение. Чимину казалось, что Юнги справляется с этим гораздо лучше, и в каком-то смысле завидовал, из-за чего чувство собственной ничтожности только возрастало и закреплялось на почве измотанной ослабшей души. С ним никогда не было такого раньше, а теперь как будто весь дом разрушился, и он остался на пустыре под ледяным дождем и сбивающем с ног ветром совершенно один без возможности пошевелиться. И наблюдать, как мир падет…— откуда это? Бог его знает, одна из тысячи песен, крутившихся по кругу у него в наушниках, вероятно. «Во что я превратился?» — проскальзывало в его мыслях порой, а тем временем он уже перестал понимать, кем был до этого. Зато отлично видел, как внутри него разрастается чувство вины. Перманентные пятна черной плесени.       Нет, все-таки его дом действительно разрушен и сожжен, от него осталось еще теплое пепелище, потому что Мэй была его домом, и поначалу Чимину так отчаянно хотелось вернуться назад во времени и остаться с ней, не уезжать в это богом забытое место, в котором происходит хрен пойми что. Все ему говорили одно и то же, но сам он понял это только сегодня — возвращение ничего бы не изменило, ведь Мэй заболела задолго до их расставания, подарило бы только несколько лишних недель вместе, но, как и сказал Донгон, их все равно оказалось бы мало. Потому что когда любимый человек умирает, даже целая вечность, проведенная с ним, кажется недостаточной. И он понимал, о чем говорил, в этом, пожалуй, не приходилось сомневаться. Впрочем, отец, настоящий отец, оказался единственным, с кем Чимин в итоге почувствовал полное понимание после похорон Мэй. Только это и удерживало его от пропасти абсолютного одиночества в таком новом для него чувстве потери.       Юнги ткнул его носом в щеку и забурчал, громко фыркая. Он старался помочь, честно старался, искренне, даже когда самому казалось, что это абсолютно бесполезно, а Чимин думал: «Я не умирал, я всего лишь уехал, и ты знал об этом», считал, что их пережитые потери слишком разные, чтобы понять друг друга сейчас. Не учитывал лишь маленький факт — Юнги потерял не просто близкого человека, он потерял истинного, и сердце его было разбито ничуть не меньше, но учитывая количество противоречивых чувств и мыслей, едва ли Чимина можно было винить в этом, и Юнги все понимал.       Эта поздняя осень стала испытанием для них обоих. Хотя их друзьям тоже было нелегко, каждая встреча резала серпом по сердцу, Хосок видел Чимина в таком ужасном состоянии и чувствовал, как сильно хочет откреститься от всего происходящего, но не имеет ни малейшего права это сделать. Даже при том, что друг сам говорил: все в порядке, не надо приезжать; не приходи так часто, у тебя же учеба; я в норме. Все равно приезжал и был с ним, каждый раз, когда появлялась возможность. Этого было мало, но он давал все, что мог, и под завалами сотен других чувств, Чимин все же был ему благодарен за все, пусть и не вполне мог выразить это.       «Почему тогда я все равно чувствую, как падаю в пропасть?» — спрашивал он себя, едва сдерживая очередной порыв отчаяния, толкавшего на самые глупые необдуманные поступки. На его счастье, пока это кончалось лишь бессмысленным хождением по лесу в одиночестве, но… грань как будто становилась все ближе. Невозможно вечно убегать от самого себя и своей жизни.       — Пахнет вкусно, — сказал Чимин, войдя в дом через заднюю дверь, уже на подходе увидев через стекло полные еды тарелки на столе.       Обратившись в человека, Юнги вошел следом.       — Решил внести разнообразие и сделал сегодня острые крылышки с картошкой фри, ну и по мелочи…       «По мелочи» означало еще шесть тарелок разного размера. За три недели отсутствия Эрика Юнги прижился здесь как в родном доме, особенно на кухне, хотя дело было только в Чимине.       — Оденься, пожалуйста, прежде чем сесть за стол.       — Так говоришь, как будто я когда-то этого не делал, — ответил Юнги и скрылся за дверью спальни.       Иногда было нелегко делать вид, будто такое не задевает его. Побочный эффект скорби — Чимин порой становился грубым, и сам того не замечал.       — Откуда мне знать, — сказал он, когда хен сел за стол напротив него, — я ведь не жил раньше с оборотнем.       — Ну то есть ты считаешь, что для меня может быть в порядке вещей сесть за стол голым? — ответа не было, и Чимин даже не поднял на него взгляд. — Я ведь не дикое животное, в конце концов.       — Разве? Я думал на пятьдесят процентов, — он делал вид, будто занят только крылышками, которые с большим трудом запихивал в себя, несмотря на их божественный вкус и карамельную корочку.       — Не больше тридцати, — спокойно пояснил Юнги и взял чашку риса, чтобы он не падал с палочек в незаметно дрожащих руках.       Казалось бы, потерпев поражение, Чимин должен был произнести хоть что-то похожее на извинение за наезд, но он только поднял пустой взгляд и пожал плечами.       — Ладно, я запомню, — сказал он и продолжил есть, искоса посматривая на бутылку соджу на краю стола.       По холодному стеклу уже медленно скользили капельки конденсата, и ему так не терпелось открыть ее. Они договорились, что Чимин будет хотя бы нормально есть прежде, чем пить, и теперь приходилось держаться правил, чтобы не нарываться на очередные нравоучения, которые он никак не мог воспринимать нормально. Это был компромисс, и Чимин считал, что алкоголь помогает ему справляться и не сходить с ума. Конечно, это была лишь очередная иллюзия, за которую он цеплялся, как за спасательный круг, игнорируя протянутые ему с суши руки помощи, полагая, что они все равно не смогут вытащить его из воды. А потом в очередной раз сидел допоздна с бутылкой соджу и чувствовал, что в чем-то очень сильно ошибся.       К сожалению, Юнги не мог сказать ему этого прямо: «Чимин, ты слишком много пьешь», не хватало решимости настолько влезть в его личное пространство, хотя ситуация требовала уже недвусмысленно. Весь в отца. Черт, и почему кровь так сильна, когда дело касается алкоголизма? Но пытался удерживать его в рамках настолько мягко, насколько умел. Во всяком случае надежда на старую добрую истину «любовь преодолеет все» еще не умерла в нем, и он на нее полагался, замечая, как порой сквозь эту плотную пелену скорби и отчаяния проскальзывают ответные чувства. Ведь их истинность все еще оставалась при них, спасибо господу богу за это.       — Не хочешь посмотреть фильм сегодня? — предложил Юнги, когда ужин подошел к концу, а стакан так привычно наполнился соджу.       — Не знаю, — ответил Чимин, и это, скорее, значило «нет».       Покусав губы в раздумьях, Юнги успел сказать, прежде чем парень махнул первые несколько глотков залпом:       — Налей мне тоже.       Чимин вскинул бровь и слабо усмехнулся. Спрашивать ничего не стал, молча дотянулся до второго стакана и налил ему столько же, сколько и себе. Хен пил с ним всего один раз, когда они только вернулись из Сеула и им обоим было чертовски тяжело, слишком, чтобы обойтись без алкоголя, но потом уже держался самостоятельно. Несмотря на то, что это было особенным единением — пить вместе, — Чимин был рад, что Юнги больше не присоединялся к нему. Потому что ему нужно было, чтобы кто-то трезвый оставался рядом и мог помочь, случись что… Нет, он не собирался, просто… это бродило где-то вокруг дома, пугающе нашептывая шелестом опавшей листвы. Так что, даже если хен уходил спать, все равно было как-то спокойно, и наполняя для него стакан, Чимин явно ощущал риски, но все равно на них соглашался.       — Ты уверен в этом? — спросил он прежде, чем они одновременно выпили.       Пламя прокатилось по горлу и затеплилось в глубине груди.       — Вполне, почему нет?       Юнги нахмурился от жгучести алкоголя и закусил палочкой остывшей картошки.       — В прошлый раз ты говорил, что это подрывает контроль над зверем и развязывает ему руки, ну или лапы, сегодня ты обратился, хотя мог найти меня и без этого, да и вообще в последние дни… — Чимин поднял на него измученный душевными терзаниями взгляд и присмотрелся к Юнги, тут же без труда замечая тревогу, тщательно скрытую за мнимым спокойствием. — В последние дни ты ведешь себя странно.       — Чья бы корова мычала, — усмехнулся Юнги, расслабленно откидываясь на спинку стула. — Уж точно не я тут главный по странному поведению, и не я заливаюсь соджу каждый вечер.       Вот и вырвалось, стоило капле алкоголя попасть в кровь. Юнги прикусил щеку изнутри и опустил взгляд.       — Давай не будем об этом, — попросил Чимин и махнул все соджу одним махом, словно в надежде перебить горечь от правды, которую и сам прекрасно знал.       Стало только хуже, но это временно, еще пару стаканов — и станет легче. Он говорит это себе каждый раз, говорит и бесстыдно врет, наслаждаясь временным умиротворением от этой бестолковой лжи. Такой механизм защиты, а за ее стеной ничего, кроме страха, поэтому у него даже не возникает никакой дилеммы, стоит ли за ней оставаться.       — Какой фильм? — спросил он, не в силах вынести молчание и завывание ветра за окном.       — Любой, может, у тебя есть что на примете? — Юнги было совершенно без разницы, что смотреть, лишь бы с Чимином, лишь бы это отвлекло его хотя бы ненадолго.       — Техасская резня, — криво ухмыльнулся тот, пораздумав, и наполнил себе стакан почти до краев.       — Давай на расчлененку посмотрим, — кивнул Юнги с натянутой улыбкой и подвинул к нему свой стакан, намекая, потому что парень уже как будто собрался разбираться с оставшимся запасом соджу в одиночку. — Хочется адреналина?       Наполнив его стакан явно меньше, чем свой, Чимин отставил в сторону пустую бутылку и посмотрел на него задумчиво. Тяжело и протяжно вздохнул, вглядываясь в темноту родных глаз, и наконец неуверенно кивнул.       — Наверное.       Теперь стало совсем холодно, золотая осень обещала закончиться в ближайшее время, и зима начала наступать ей на пятки. Колючий ветер, постоянные дожди, температура, опускающаяся до нуля по ночам и сплошная серость — все это ощущалось как обломки бетонного здания, падающие прямо на голову. Часто Чимину становилось холодно внутри от одной только мысли, что до Рождества и первого снега остались жалкие недели, которые, он уверен, пролетят очень быстро, это время исчезнет, как по щелчку пальцев, а его боль вырастет в душу только крепче прежнего. И сейчас тоже, несмотря на пашущий во всю котел отопления, тело берет мелкая дрожь. Хочется спрятаться и согреться, но ни одеяла, ни объятия здесь не помогут, хотя он все равно на них соглашается, когда они перебираются на диван и включают фильм.       И это так странно, прижиматься к горячему телу Юнги, чувствовать, как его руки с любовью обнимают за плечи, и все равно оставаться в холодной пугающей пустоте. Такого не должно быть, Чимину страшно, тем более что он понятия не имеет, что с этим делать, и остается только продолжать слушать спокойное биение сердца своего истинного, пока на экране телевизора людей распиливают на части, заливая все вокруг бутафорской кровью. Эмоций она не вызывала, в отличие от воспоминания собственной аварии. Тело уже успело восстановиться, но вырванные из контекста картинки до сих пор стояли перед глазами, порой даже когда он и не пытался вспоминать о той ночи, возникали сами по себе и заставляли застыть на месте в недолгом оцепенении. Когда кровь настоящая, даже небольшое ее количество, размазанное по треснутому лобовому стеклу или налитое маленькой лужицей в подстаканнике, вызывает животный страх и выброс кортизола, заставляющий быть готовым. Бей или беги. Чимин не мог понять, почему теперь не получается ни того, ни другого, откуда взялось это замри.       Он запивал все это соджу, пока фильм не закончился, и на полу около дивана собралось пять пустых бутылок, опустошенных почти в одно лицо.       — Мда, — хмыкнул он на титры, — ну и бред.       Поднялся с дивана и чуть не упал обратно без сознания — так сильно закружилась комната вокруг него. Юнги придержал его за талию и предложил пойти спать.       — Хочу на воздух, — отмахнулся Чимин и направился к выходу на террасу, не дожидаясь его.       «Пойдем спать» теперь звучало для него как триггер, видит бог, он больше всего на свете теперь хочет просто нормально поспать, но это невозможно. На самом деле его так и подмывало уйти куда-нибудь подальше террасы, и плевать на сильный дождь, который он заметил только сейчас. Ушел бы, не будь рядом хена, следовавшего за ним верным хвостиком, так что они сели на влажный деревянный пол и закурили. Чимин вытянул босые ноги на траву под тяжелые холодные капли, не чувствуя холода, он все равно не мог стать более неприятным, чем все, что было в душе.       — Не замерзнешь? — спросил Юнги, уже и без того замечая, как его потряхивает.       — Да без разницы, — бросил Чимин на выдохе, выпуская большое облако дыма. — Никогда не тепло.       И что на это ответить? Все чаще Юнги стал попадать в тупик в разговорах с ним и не знал, что ему сказать, еще и при жгучем желании помочь хотя бы словом. Но все без толку, и у него опускаются руки каждый раз. А иногда ко всему прочему кажется, что даже прикасаться не стоит, что его любовь не приведет ни к чему хорошему, но он все же решается.       К счастью, Чимин не одергивает руку, когда Юнги осторожно поглаживает ее, а потом переплетает их пальцы, хоть и в целом никак внешне не реагирует. Просто как будто разучился выражать эмоции в некоторых моментах жизни, и все же ему приятно, что хен все еще рядом, настолько, что в груди все болезненно сжимается. Вдруг благодарность и любовь встают бок о бок с паническим страхом все это потерять, и затушив окурок о мокрую доску, Чимин вздыхает с едва слышным стоном и ложится головой Юнги на колени. Трава, дождь, лес вдали и беззвездное небо превращаются в сплошное месиво из мазков красок самых темных оттенков.       — Я так устал, хен, — произнес он едва слышно, смотря вдаль потерянным взглядом и ничего не различая. — Все время хочется только спать, спать, спать, потому что только во сне я не чувствую всего этого. Хочу спать целую вечность и не видеть снов, чтобы вообще ничего не чувствовать.       Юнги гладит его длинные спутанные волосы и никак не может избавиться от фантомной тянущей боли в груди.       — Мне жаль, что я больше не могу тебе помочь… — столько горечи и сожаления было в этих словах, и, как назло, шум дождя украл их, оставив лишь «мне жаль».       Первые дни после похорон Юнги отдавал все силы на то, чтобы облегчить состояние Чимина, но вскоре понял, что чужие чувства затягивают его самого, как зыбучие пески, а если в них пропадут они оба, выбраться не получится никому. Поэтому ему пришлось прекратить бесплодные попытки брать все на себя, он влиял на него теперь совсем немного, но каждый раз Чимин уходил, словно бежал от помощи как от огня.       — Может, попробуем снова? — спросил Юнги, боясь услышать «нет».       Долгие минуты ему отвечал только дождь и не обещал ничего хорошего.       — Не знаю, — вздохнул Чимин и поднялся. Пришлось зажмуриться, чтобы побороть сильное головокружение. — Я не хочу тратить твои силы впустую.       — Мне их не жалко ради тебя.       Ему было тяжело просто взять и согласиться, это лишь прибавляло чувство вины каждый раз. Чимин посмотрел на хена из-под тяжелых полуприкрытых век и хотел улыбнуться. Не получилось. Зато наконец-то по белеющему на щеке шраму скатилась сильно припозднившаяся слеза, крупная и горячая. Чимин шмыгнул носом и спешно отвернулся, чтобы скрыть ее, но Юнги все равно ее увидел в тусклом теплом свете одинокой уличной лампочки. Осторожно повернул его лицо обратно к себе, смахнул слезинку и, едва касаясь, провел пальцем по шраму. Он вызывает у него такие противоречивые чувства, но все же в каком-то смысле выглядит даже красиво. Да, пугающе красиво.       — Не надо его трогать, — шикнул Чимин и оттолкнул руку Юнги, снова отворачиваясь и скрывая в тени эту, теперь ненавистную, часть своего лица.       — Все еще болит? — спросил тот обеспокоенно.       — Нет, просто не надо напоминать мне лишний раз, что эта отвратная хрень теперь всегда будет на моем лице.       Он выплюнул эти слова, как змея — яд, быстро и не задумываясь, грубо и даром, что не смертельно, а потом взглянул на хена и сильно прикусил себе губу. Юнги поджал губы и опустил глаза, пряча руки в рукава кофты, убирая их подальше от того, к кому хотел прикасаться каждое мгновение своей жизни.       — Прости, — вздохнул он. — Больше не буду, если тебе это неприятно.       Чимин ждал совсем не такого ответа. Ему хотелось, чтобы Юнги ответил в тон, может, еще жестче, повысил голос, разозлился на его резкость, обиделся в конце концов. Потому что не чувствовал себя достойным такой безоговорочной любви и нежности, и в первые мгновения даже казалось, будто хен притворятся и вот-вот покажет свои истинные эмоции. Но он был честен, впрочем, как и всегда.       — Прости, — тихо на выдохе произнес Чимин и обнял Юнги, отчаянно и напуганно, прижался, как ребенок, молящий о защите, уткнулся лбом ему в шею. — Прости, я просто…       И не знал, как ему облачить в слова все это.       — Ничего, я понимаю, — сказал Юнги, поглаживая его по спине. — Я понимаю твои чувства, Чимин-и, но тебе нельзя позволять им управлять тобой.       — Я пытаюсь, хен, я правда пытаюсь…       — Знаю, милый, — он поцеловал его в висок и вдохнул любимый запах истинного, — у тебя все получится, я в тебя верю.       От этих слов снова захотелось расплакаться, разве что теперь от безмерной благодарности. Конечно, никаких слез больше не было, но Чимин улыбнулся и наконец-то почувствовал себя чуточку лучше, если не считать алкогольного опьянения, которое теперь оказалось так некстати. Бесконечный давящий ливень в его душе закончился, небо очистилось и открыло внутреннему взору яркие осенние звезды и острый месяц растущей луны. Чимин явно ощутил, как теплое светлое облако возникло вокруг него и закутало в себя, будто в большое пуховое одеяло, и понял, что это все Юнги. Снова сделал это с ним, пусть и ненадолго, но снова сделал его счастливым.       — Может, пойдем…       — Я люблю тебя.       — … спать? — Юнги усмехнулся, когда сказанное дошло до него с секундной задержкой. Последний раз эти слова звучали от него три недели назад. — Я люблю тебя, Чимин-и.       — Да, пойдем спать, — прошептал он, выбираясь из объятий, но прежде, чем встать, поцеловал его.       Каждый раз как последний, и кружащее голову желание запечатлеть прикосновение их губ до последнего своего вздоха. Их тихое уединение должно закончиться завтра днем, поэтому это последняя ночь здесь вдвоем, в месте, которое, несмотря на дождь, почти стало тем самым домом, что так хотелось обрести вновь.       — Чего ты боишься сейчас, Чимин-и? — спросил Юнги, кутая его в одеяло и свои объятия.       — Без тебя я, наверное, вообще не смогу спать, — сонно пробормотал он, прижавшись щекой к его груди, за которой медленно и спокойно билось сильное всепрощающее сердце. — Или смогу, но мне будут сниться только кошмары.       — Ловец снов не помогает, да?       — Мне кажется, мои страхи сильнее всего, даже меня самого.       — Это неправда.       Юнги нащупал среди одеяла его руку, поднес к своим губам и поцеловал ладонь. С той же любовью, с которой это делал его зверь.       — Я не встречал человека сильнее и смелее тебя.       Чимин только глухо рассмеялся.       — Но ты всегда можешь прийти ко мне, если не сможешь уснуть.       — Даже в три часа ночи? — он усмехнулся, не воспринимая все это всерьез, потому что хен говорил так, будто в прошедшие недели его присутствие сильно помогало.       — Конечно.       — Тогда нет смысла даже уходить домой, — произнес так тихо, что Юнги не смог понять смысл, а слово «домой» и вовсе оказалось пустышкой, оставив лишь след горечи на языке, после которой больше уже ничего говорить не хотелось вообще.       Дома больше нет, и чем глубже становится ночь, тем больше кажется, будто его никогда и не было. Но хотя бы алкоголь сделал свое дело и заставил разум успокоиться и выключиться. Сон медленно и тяжело утягивал Чимина за собой во тьму, полную неизвестности, и когда телефон, забытый на столе, дважды недовольно завибрировал, он уже занес ногу, чтобы переступить грань реальности.       — Ты все еще не отвечаешь ему? — тихо спросил Юнги, и тоже ответа не получил.       Дыхание стало ровным и глубоким, тело, напряженное весь день, готовое к борьбе, расслабилось и обмякло — Чимин уснул, и Юнги осторожно поцеловал его в лоб, надеясь, что может быть хотя бы сегодня ночь пройдет спокойно, и они оба смогут просто выспаться и отдохнуть. Слабая надежда, но он не позволял ей умирать.       Потом пришло еще три сообщения, звучало, пожалуй, как что-то важное, но вставать и брать чужой телефон он не стал, зная, что это Хосок, и что их с Чимином отношения — не его дело. Хоть и было любопытно, лучшим вариантом оставалось заснуть и отпустить все, что происходит последние недели, все мысли и все волнения. Юнги думал, что успешно держит все под контролем до того самого момента, когда Чимин, часто с трудом, засыпает первым, а его самого ожидают два-три часа, по ощущения как несколько вечностей, в которые ночь обнажает каждое его истинное чувство перед ним самим. Открой глаза и смотри. Чувство тревоги сковывает тело и разум, и только зверь ворочается и ворчит, чувствуя свободу.       Да, он обещал не превращаться в волка без веской причины, но сегодня его силы нашли свой предел. Юнги не хотел, это вышло случайно — взгляд упал на пришедшее Чимину сообщение. Телефон он почти никогда не брал с собой, когда уходил в лес, оставлял дожидаться на кухонном столе в одном и том же положении, экраном вверх на самом краю. «Я понимаю, что никто не сможет остановить тебя, если ты решишь… но… просто прошу, не принимай поспешных решений, ладно? Ты никогда не будешь один, Чимин, как бы ни был уверен в обратном. Поговори с Юнги, пожалуйста, он имеет право знать это». Он прочитал это, и следующие несколько минут просто стерлись из памяти, а после уже обнаружил себя в обличие волка на берегу озера, где не нашел Чимина, и бросился сломя голову дальше, с трудом улавливая след.       Чтобы все было настолько плохо с ним, Юнги боялся даже представить и потом старался не мыслить катастрофами, но черт возьми, как ему было удержать эмоции и зверя в узде, когда они с Хосоком говорят о таком? У мысли «я неправильно все понял», конечно, не было и шанса на выживание, потому что все более чем очевидно. И тот страх, сильный, жгучий, полный отчаяния, который Чимин почувствовал тогда — был страх Юнги потерять его навсегда.       — Хен? Юнги-хен?!       Он кричал, пытался, хотя из горла выходил только сдавленный хрип, и вертелся на месте, не понимая, что происходит, где он и где Юнги. Рядом кто-то ходил, но звук раздавался то здесь, то там, а потом со всех сторон одновременно, и все вокруг него становилось похожим на непроницаемое кольцо листвы. Колючие ветви, усеянные черно-зелеными листьями, льнули к нему, словно живые, и круг сужался с давящим на голову гулом. Его черепную коробку, казалось, нечто разбирало на части, откалывая по кусочку.       — …а если да? Мы ведь не можем знать наверняка! — послышался где-то справа взволнованный голос Хосока.       — Перестань, ничего он не сделает, — отвечал ему голос Намджуна слева. — Смелости не хватит.       — Почему ты так уверен?       — Потому что он еще ребенок, — звучало настолько пренебрежительно, что больше походило на отвратительную карикатуру настоящего разговора. — Только и придумывает себе, что все так плохо, жизнь кончена, бедняжка, ага. А глаза открыть на факты слабо.       — Мне так жаль его, и я ничем не могу помочь ему…       — Он не хочет, чтобы ему помогали, он хочет страдать.       Чимин снова попытался закричать, но голос вовсе пропал, как будто в его горле образовалась черная дыра, забравшая все жалкие мольбы. Он зажал уши, чтобы не слышать всего этого, и как по волшебству они превратились в неразборчивый набор звуков. Словно зажевало пленку. А листва подобралась уже совсем близко, острые мелкие шипы впились в кожу — ветви обвили руки и ноги.       — Нет, пожалуйста, хватит, — прошептал он, зажмурившись, и услышал, как с оглушительным грохотом рушится Вселенная.       И вдруг что-то вцепилось в его плечо и вырвало из плена ветвей и шипов, только боли стало еще больше. Не открывая глаз, Чимин коснулся плеча и почувствовал горячую липкую кровь и обнаженное мясо. Смотреть на отсутствующий кусок собственной плоти побоялся, но открыл глаза и обнаружил себя на краю обрыва.       Небо за горным хребтом горело самым настоящим пожаром, а здесь, над ним, шел проливной дождь, и его шум свалился ему на голову резко и запоздало. За спиной послышались шаги и рычание. Кто-то показал ему:       — Смотри туда, где страшно.       Чимин тут же повиновался. Сквозь рваную рану с потусторонним светом проглядывала сломанная кость, а потом обернулся и увидел, как над ним возвышается волк. Его черная мокрая, грязная шерсть блестела в темноте, глаза горели красным. Почему-то он уже знал, что эта битва будет проиграна без единой попытки сопротивления, и никто не придет ему на помощь.       — У всего есть цена, Чимин, — прохрипел голос у него в голове, волк оскалился и зарычал, приготовившись нападать. — Твой счет уже выставлен.       В один прыжок зверь набросился на него и вцепился зубами в шею.       Чимин закричал, отбиваясь, и, все еще слыша леденящий душу лай, упал на пол и попятился, закрывая лицо руками.       — Я не хочу умирать!!!       — Чимин, тихо, это просто сон! — сказал Юнги, хватая руки, все еще пытавшиеся ударить его. — Просто сон.       Наконец взглянув на него, Чимин захлопал глазами, ничего не понимая, и напряжение за мгновение спало с его тела, будто его только-только разбудили. Он чуть не упал на спину, оставшись абсолютно без сил, и Юнги придержал его, приобнимая и поглаживая по щеке.       — Тихо, тихо, все закончилось, Чимин-и, все в порядке, ты в безопасности, — шептал он, покачивая его, как ребенка, и чувствовал, как жгучие тихие слезы спотыкаются о его дрожащие пальцы.       Чимин их не замечал и посмотрел на свои руки, думая, что на них должна быть кровь, но они оказались чисты, не считая едва заметных следов под ногтями. Подняв замутненный, сонливый взгляд, он увидел на скуле Юнги три длинных воспаленных царапины и струйку крови, стекавшую из носа к верхней губе.       — Хен, я ударил тебя? — спросил он охрипшим голосом.       — Ничего, пустяки, — Юнги стер кровь тыльной стороной ладони и улыбнулся ему так спокойно и тепло, будто ничего и не случилось. — Давай обратно в постель, ладно? Ты замерз.       Но его тело колотило не столько от холода, скользившего по деревянному полу, сколько от животного ужаса, медленно растворявшегося в темноте и тишине ночи. Хотя он и сам этого не осознавал, послушно поднялся и лег на кровать. Позволил закутать себя в одеяло, так и не понимая, что произошло, а кошмарный сон и вовсе растворился без следа, когда Юнги обнял его, нежно прижав к себе.       — Спой мне, — вдруг пробормотал Чимин, измотанный, уже снова засыпая.       — Спеть? — Юнги неуверенно усмехнулся и замялся.       Он не умел, да и никто никогда не просил его о таком, но Чимин, казалось, не засыпал и ждал, хмурясь и тяжело дыша, будто бежал марафон. Трудно было вспомнить слова, последний раз сам он слышал колыбельную слишком много лет назад.       — When the blazing sun is gone,       When the nothing shines upon,       Then you show your little light,       Twinkle, twinkle, all the night.       Twinkle, twinkle, little star,       How I wonder what you are!       Then the traveller in the dark,       Thanks you for your tiny spark,       He couldn’t see which way to go,       If you did not twinkle so.       Twinkle, twinkle, little star,       How I wonder what you are!*       Его голос дрожал от неуверенности и волнения, он не помнил правильных нот, но Юнги спел со всей нежностью и любовью, как смог. И Чимин снова уснул, слабо держа его за руку и на этот раз даже улыбаясь.       Мэй пела ему ту же самую колыбельную, когда он был ребенком.