Ижевск. Весна, 1990 год.
Глупо было полагать, что Белов еще может выбрать для себя институт, работу на заводе и жизнь в родительской двушке в Бирюлево. В Москве по нему проехались танком, ощущения не из приятных. Конечно, в нем боролось еще врожденное чувство справедливости, он метался, мучился, но злоба в итоге постоянно брала верх. Самое ужасное, когда Белый злился, ему становилось по-настоящему легко.
Она, эта самая злоба, очень удачно спелась с его отлично работающими мозгами. Саша понимал, куда все движется и как ближайшие лет десять-пятнадцать будут жить люди. Буквально пары-тройки месяцев у черта на куличиках, как говорили в Ижевске, ему хватило, чтобы все осознать.
Естественно, Саша выбрал быть на вершине пищевой цепочки. Чтобы никто и никогда больше не посмел его прессовать. Отныне прессовать будет только он.
На вершину, однако, надо было еще подняться. Поэтому приходилось терпеть патронаж Игоря Михайлова, который сам был еще сопляк, но старшие из центровских ему доверяли. В Москве новые бригады появлялись каждый месяц, кто-то приезжал из других городов, кто-то сколачивал новую банду на своем районе. Здесь все было гораздо сложнее. Закостеневшие люди, закостеневшие правила. Народ подтягивался в уже существующие группировки, новые появлялись редко, а если появлялись, их чаще всего уничтожали почти сразу.
Среди местных существовала четкая иерархия. Шаг вправо — расстрел. Шаг влево… Ну, вы поняли.
Однако предприимчивые столичные гости, за которых с самого начала замолвили словечко старшие центровских по просьбе московских товарищей, весело перескочили то, что уже делали Космос и Витя в Москве. Они не занимались больше беготней по рынкам и уличными драками.
Со временем парням удалось наладить поставку оружия своим старшим в Москве прямо из Ижевска. Процесс был не слишком трудный. Воровал каждый второй, все не отследить. Спиздить все комплектующие, подделать документы, дать кому надо на лапу. И вот оружие уже едет в столицу прямо из оружейного сердца страны, а потом продается на черных рынках тем же самым бандитам. Удобно. Прибыльно. Не пыльно.
Саше нравились деньги. Впервые почувствовав их вкус, он впал от них в зависимость.
Иногда его жрала совесть. Саша Белов был против оружия.
Никогда не наводи оружие на человека. Так он говорил Космосу. Сколько теперь народу оказалось под дулом пистолета из-за него?
В такие моменты спасала Даша. Сама того не понимая, она вдыхала в Белова чистейший кислород, от ощущения этого даже голова немного кружилась.
Эта Даша, какая девчонка! Иначе как хорошей ее не назовешь. Да, слишком гордая, иногда, может, умничает без меры, но как она на него смотрела… За этот горящий взгляд он мог все ей простить. И лишние споры, и горделивость.
А еще то, что она не Оля.
Даша в него верила. И ему верила. И была так влюблена, что, пусть и пыталась это скрывать, по ней все было видно.
Саше нравилось чувство, которое он испытывал с ней рядом.
Он был важным.
Соколова была такая чистая, что рядом с ней и дышать становилось легче, и все грехи как-то… Прощались сами собой. Таких девчонок он давно не встречал. Идеальная. С ней хотелось быть хорошим тоже. Белову это помогало держаться за что-то, что осталось от старого Саши, помогало окончательно не скатиться в темноту.
Были и сложности, конечно. Когда в его мысли приходила Оля, соседка со скрипкой с дачи Царёвых, вся его с таким трудом выстроенная реальность меркла. Грезы брали верх, и им было слишком приятно покориться.
Каждый день Оля была с ним, и хотя он слышал ее мерзкую игру на скрипке в своей голове, сердце все равно сжималось с трепетом. Он думал о лете, о Дубне, о телескопе, ее комнате, о ее волосах, тонких руках, ее ночной сорочке, запахе, о ямочках на ее щеках.
Было в Суриковой что-то волнующее. Оно не давало Саше покоя. Он ее не разгадал. Не успел. Она вырвалась из его рук и скрылась в глубине своего дома, как в другом измерении. А он остался под свистом пуль и с раной в боку.
В Дашей этой чертовщинки не было. Совсем. Ее вообще не хотелось трогать. Правда. Он сам себе удивлялся, но смотреть на нее, дышать с ней рядом было достаточно.
А потом он думал об Оле и хотел ее целовать. Так, чтобы легкие горели, до боли целовать.
Перед Дашей ему было стыдно. Но ей, казалось, всего было достаточно. Кино, прогулки по вечерам, разговоры обо всем. Она от него ничего не требовала. Не просила давать никаких обещаний. Может, думала, все и так будет хорошо. А может, наоборот знала, что нет.
По крайней мере Белов больше не звал ее в Москву. Уж очень запала ему ее фраза —
не обещай того, что не сможешь выполнить.
— У меня для тебя подарок, — вновь как бы извиняясь за свое отсутствие, он решил ей что-то преподнести. До этого ограничивалось вкусностями или шмотками. И хотя Даша его ни разу ни за что не упрекнула, совесть не давала ему покоя. Так что пропал на неделю, самолично курируя поставку до первого перевалочного пункта, — будь добр, откупись. Чтобы кошмары не мучили.
— Какой?
Даша не понимала, почему получает эти подарки. Для нее это был знак внимания. Она же верила в Сашу. Да и отсутствие его, признаться честно, не слишком ее травмировало. Он же звонил. Периодически.
А у нее дел была куча. Скрипка. Домашние задания. Работа по дому. Экзамены. А в медицинский поступать было очень трудно, на взятку у мамы денег не было. Так что она зубрила, зубрила, зубрила до потери пульса.
— Закрой глаза.
Она отрицательно покачала головой.
— Боюсь.
— Это почему?
— Вдруг ты мне торт в лицо бросишь.
Белов рассмеялся. Тупая шутка Пчёлы в день рождения Маши на всех, кажется, оставила след. Михайлова ушла рыдать в ванную, праздник превратился в поминки. Вите пришлось стать пай-мальчиком, чтобы она его простила.
А Даша вон теперь его, Сашу, боится, хотя месяц уже прошел.
— Не брошу.
— Обещаешь?
— Да я ж не дурак, как Пчёла.
Она улыбнулась.
— Ну, ладно, — вздохнув, девчонка закрыла глаза. Губы ее невольно приподнялись в улыбке, а длинные музыкальные пальчики нервно теребили шнуровку на вязаной кофте.
Они сидели в парке Культуры на другом конце города от лишних глаз подальше.
Пригревало апрельское солнце, снег уже весь растаял, и зелень начинала пробираться через мокрую холодную землю, на деревьях набухали почки. В ожидании весны застыл весь мир. Это было приятное ощущение. Вот-вот случится что-то хорошее. И Даша застыла точно так же.
Он улыбнулся этой мысли. Коротко оглядевшись вокруг, а затем вновь сосредоточив взгляд на Соколовой, он вдруг понял, что этот город ничего. И здесь может зародиться внутри какое-то счастье.
— Вытяни ладошки, — она повиновалась, и Саша вложил в них подарок, осторожно придержав, чтобы не уронила. — Открывай.
Ресницы ее затрепетали, и Соколова открыла глаза. Взгляд ее опустился вниз, на ладони. Секунду она молчала, видимо, переваривала, а затем завизжала.
— Духи! — закричала она. — Боже! Саша! У меня духов никогда не было! — на полке в маминой комнате стояла, конечно, «Красная Москва», но ей нельзя было ими пользоваться. Даша рассматривала упаковку, не решаясь их даже открыть. — Это… Что?.. Как у Нади? — Белов, улыбаясь, кивнул.
Он долго выбирал, что именно преподнести, но решил в итоге, что «Климат» как из «Иронии судьбы» для Даши будет приятнее и понятнее всего.
— Ты с ума сошел?.. Они же дорогущие, — Даше вдруг стало страшно даже в руках держать такое богатство. Все женщины в СССР мечтали о таких духах.
— Деньги — брызги, Дашка.
Она все качала головой, лелея свой подарок.
— Спасибо… Огромное тебе спасибо!
— Да что спасибо? Ты открой. Брызни. Вдруг не понравятся.
Она взглянула на него, как на умалишенного. Духи, как у Нади? Не понравятся?
— Понравятся! Конечно, понравятся! — у нее не было сомнений. И смелости просто взять и открыть их тоже не было.
Белов все-таки уговорил ее не молиться на коробочку с духами, как на божество. Даша дрожащими руками под Сашиным контролем вскрыла упаковку и выдернула крышечку. Вдохнув запах фиалок и ландышей полной грудью прямо из флакона, она едва не расплакалась от счастья. Это были самые сладкие, самые нежные, самые лучшие духи в мире.
Второй этап уговоров пришелся на то, чтобы заставить ее ими воспользоваться прямо сейчас.
— Нет. Ни за что!
— Да почему?
— Повода нет!
— А он и не нужен.
«Красная Москва» стояла в маминой комнате все ее детство. На каждую каплю духов ей нужен был повод.
— Саш…
— Если сейчас же не попробуешь, я еще десять принесу.
Соколовой стало дурно от мысли о том, какие это деньги. Задать вопрос, откуда они у Саши она не решилась. Даша была умная девочка. Подсознательно она не хотела знать ответ.
— Даже не думай.
— Спорим? Завтра же…
— Мама убьет! — прервала она. — За эти-то убьет, наверное, — и хотя Саша со временем заслужил частичное доверие Светланы Аркадьевны, после приобретения десяти флаконов французских духов он точно снова его потеряет.
— А ты спрячь, — пожал он плечами.
— Опять... — она улыбнулась. Подловила его. Саша снова вел себя, как плохой парень. Знала бы Даша, чем он занимается...
— Ты с темы-то не съезжай.
В итоге Даша осторожно нажала на дозатор, и по воздуху разнесся еще более яркий, волнующий, сказочный аромат. Он так удачно вплелся в запах ее кожи, который Саша и без того любил, что парень не смог устоять.
Когда она обняла его, чтобы поблагодарить за подарок, он уже не выпустил ее из объятий. Почувствовав, что она закована в его руках, Даша чуть дрогнула. Девушка подняла на него вопросительный, робкий взгляд, но ничего не спросила. Белов тоже промолчал. Он погладил ее по волосам, и Даша физически чувствовала его взгляд на своей коже. Он мягко двигался по скулам, носу, губам.
Ей вдруг стало невыносимо жарко.
Большой палец молодого человека мягко съехал вниз по ее лицу и коснулся нижней губы девушки. У Соколовой внутри все задрожало. Он заглянул в ее серые глаза и утонул в буре, что закручивалась в них чертовым смерчем.
У него дыхание перехватило. Такой он Дашу еще не видел. Ему хотелось накормить эту бурю, ему хотелось, чтобы она не заканчивалась.
Саша нагнулся вперед и коснулся ее губ своими. Они оказались ровно такими, какими он их представлял. Мягкими, теплыми, податливыми, что так отличались от губ самого Саши. Твердых. Хлестких. Соколова задохнулась от эмоций, задрожала, едва не выронив духи.
— Ой…
Улыбаясь сквозь поцелуй, он удержал флакончик и отставил его назад, на скамейку.
— Тише, маленькая моя, — его взгляд снова ее обжег. — Не отвлекайся.
27.04.90г. Мы целовались. По-настоящему. Совсем по-настоящему. Мне даже вспоминать немного стыдно.
Даша вся задрожала от мыслей об этом поцелуе и отложила ручку, не в силах держать ее между пальцев. Казалось, она все еще чувствовала его руки на своих бедрах, груди, в волосах.
Домой она вернулась такая растрепанная, с распухшими губами и дико горящими глазами, что любому дураку все было понятно. Ей страшно повезло, что она никого не встретила по дороге, и даже мамы дома не оказалась.
Это был первый день за весь учебный год, когда она даже не прикоснулась к учебникам. Пролежала до конца дня в кровати и все думала, думала, думала о нем, лелея ощущение, прожигающее ее грудную клетку сладкой болью.
Даша не могла даже заставить себя сходить в душ. От нее пахло дорогими французскими духами, а главное — им. Она не хотела смывать с себя его запах и его прикосновения.
Девчонка подумала пару минут, снова взяла ручку, постучала ей о собственный лоб, а затем, вспомнив свое обещание наслаждаться каждым днем, продолжила писать:
Мы целовались с языком. И он прикасался ко мне. Гладил. Обнимал. Чуть сдавливал, например, бедра, но совсем не больно. Лучше никогда ничего не испытывала. И жарко, и холодно сразу. Хочется кричать и одновременно с этим не издавать ни звука, чтобы это не заканчивалось. У меня сердце колотится даже сейчас. Я люблю его, я его безумно люблю. И я хочу сделать то же самое, что сделали Маша с Витей. Она рассказывала, больно только первый раз и, может, второй. Сейчас ей нравится. Думаю, Саша тоже этого хочет. Скорее бы.
Она хотела запомнить все в деталях.
Даша тогда не знала, что дневник ей и не понадобится. Каждую деталь этой истории она пронесет через всю свою жизнь.
