Айсберг

Ижевск. Осень, 1989 год.

Запах поезда впитался в легкие, его не могли перебить ни сигареты, ни жвачка, ни резкий аромат духов симпатичной проводницы, что хоть немного скрасила четырем беглецам поездку по направлению Москва-Ижевск. Чертовски грустную поездку, признаться честно. На душе было гадко, четкое ощущение проигрыша терзало изнутри. И можно было бы строить планы, надеяться на реванш, смаковать собственное желание вернуться и доказать, что его не сломить, но Белов застрял в этом беспросветном ощущении беспомощности. Как слепой котенок, да еще и в воду брошенный. Безнадега. За два года вдали от дома все действительно слишком изменилось. Он сам, друзья, Лена, черт ее возьми, да и Москва тоже. Мир стал работать по другим правилам, а Саша их отрицал, он явно не вписывался. Белов больше не знал, где его место, вот и метался, как тигр в клетке: от желания поступить в институт до мордобоя с кастетом в чужом районе. А теперь дошло до того, что и пацанов за собой утянул. Позади загудел поезд, люди, как игрушки из мешка, продолжали высыпаться на перрон и расходились кто куда, оставляя после себя звенящее эхо голосов. Несмотря на ранний час на улице уже пахло свежими пирожками, их продавала полная женщина с тележкой, но куда сильнее ощущался запах осеннего холода. Всего тысяча километров, а какая разница: в Москве было почти лето, когда они уезжали, а здесь уже царила промозглая осень. Она пробирала до дрожи, но четыре друга все равно оставались на улице, не двигались к выходу с вокзала, словно все еще надеялись на чудо. Вот сейчас пленку отмотают назад, и им не придется оставаться в этом сером грустном городишке. Но туман рассеивался, утро все сильнее вступало в свои права, прогоняя ночь прочь, женщина с тележкой приблизилась и предложила им перекусить. Она забавно окала, когда говорила, москвичам этот говор резал уши. Реальность била по щекам — никакого пути назад, им предстояло искупить несовершенные грехи в этом странном месте, четко ощущавшимся, как тоска. И как чертова буква «о» в каждом слове. — Ладно, погнали, — Космос покачал головой, все его нутро отрицало сказанные немеющими губами слова. — Машину поймать надо, адрес у кого? — У меня, — выдохнул Фил и первым взял свою спортивную, собранную наспех сумку с перрона. — Но я и так запомнил. Улица Ломоносова. Хорошее название, — он усмехнулся, связывая его, несомненно, не с фамилией ученого, а со своей ссадиной на лице. — Нда, — Пчёла привычно прищурился. — Новая жизнь красиво начинается. О прибывших москвичах Даша Соколова узнала вечером в тот же день, когда Саша, Витя, Космос и Валера сошли с поезда. То, что о них будет судачить весь двор они, конечно, и представить себе не могли. Парни сбежали из Москвы переждать бурю, но все равно нарвались на ее отголоски на новом месте. Слишком много эмоций у соседей вызвала столичная молодежь, поселившаяся в старой, давно пустующей квартире в третьем подъезде. Мама Даши, директор школы номер двадцать четыре, поставила на стол две тарелки с картофельным пюре и котлетами, не переставая возмущаться: — Уголовники какие-то в соседнем подъезде, скоро из квартиры страшно выходить станет, что творится с нашей страной? — Почему уголовники, мам? — спросила Даша, хотя всю ее логическую цепочку она подслушала минут двадцать назад, когда мама разговаривала в дверях с соседкой. Это неприлично, конечно, но в хрущевке хочешь не хочешь, все равно подслушаешь и домочадцев, и соседей. Соколова налила Светлане Аркадьевне вишневый компот из трехлитровой банки, а себе воды. Новых соседей она не видела, знала только характеристику: четыре молодых парня (возможно четыре молодых уголовника). — А кто? — Даша пожала плечами и подала маме вилку. Они сели за стол, мама убавила звук радио. — Из Москвы сюда просто так не приезжают. Точно прячутся. — Или будут работу искать. Или учиться. А может, по распределению... — в том году по распределению в Ижевск уже приезжали ребята, все теперь трудились на заводе. Правда, приезжали не из столицы, а из окраинных районов, ну да какая разница? Светлана Аркадьевна покачала головой. Этот мир менялся слишком быстро, наивным девочкам, как Даша, в нем обещало быть трудно. — А ты видела, кто их в пустующую квартиру заселил? — Игорь, — ответив уверенно, она вдруг нахмурилась. Да, странно, откуда у Игоря были ключи от пустующей квартиры... Надо будет обязательно спросить. — А Игорь прямо разработался-разучился. И эти такие же. — Он работает! — воскликнула тут же Дарья, защищая старшего брата лучшей подруги. За семью Михайловых она была готова и на амбразуру броситься, и с мамой поспорить. — Охранником. — Даша, не пудри мне мозги. Прекрасно ты знаешь, чем именно занимается этот ваш Игорь. Будь их с Машей родители живы… — Мам, хватит. Он работает охранником в кафе. И если бы не он, неизвестно, что бы стало с их семьей. Любой труд важен, ты сама говорила, — отрезала Даша. — Ничего криминального он там не делает. Или, если точнее, не был за этим пойман. Светлана Аркадьевна едва удержалась от закатывания глаз. Она всю жизнь положила, чтобы воспитать единственную дочь хорошим человеком. Отчасти назло ее сбежавшему отцу, на которого девочка была так похожа. Те же серые пронзительные глаза, пухлые губы, которые будто немного насмехаются, если их касается улыбка, те же русые волосы, но длинные, заплетенные в две косички. Сейчас это воспитание выходило Светлане Аркадьевне боком. Даша верила в людей и за «своих» стояла горой. И хотя, наверное, пора было дать девочке урок и раскрыть глаза на то, что происходит вокруг, женщине не хотелось топтать доброту в этой светлой душе. Так что парировать женщине было нечем. — К этим москвичам даже не подходи, — это была точка в их разговоре. — Я и не собиралась, — Даша упрямо превратила точку в запятую. Ей не нравилось, что мама решила, будто она будет защищать незнакомцев. Дело было только в Игоре, которого она любила как собственного старшего брата. До новых соседей ей вообще не было дела. — Вот и молодец. Как в музыкальной школе? В ответ на примирительную смену темы Дарья выдохнула и тоже пошла на уступки: — Отлично. Мне уже хорошо удается «Каприс».*

***

Лицом к лицу москвичей Даша не встречала достаточно долго. Им, конечно, было велено сидеть тихо и не высовываться, чтобы не тревожить местных. Казалось, даже покурить никто не выходил, не говоря уж о магазине или прогулках. В конце концов жильцы с улицы Ломоносова утихомирились и перешли от обсуждения столичных гостей к темам поважнее — перебоям с отоплением и расселению коммуналок, например. Октябрь сменился ноябрем, город потерял все свои краски, когда с деревьев опали листья, они теперь влажной грудой лежали на асфальте и медленно гнили на холодной земле, придавленные тяжелыми ботинками прохожих. Все погрузилось в непроглядную серость. Но Даша любила осень, даже несмотря на пронизывающий холод, слякоть и мрачность пейзажей. К тому же, еще в августе она пообещала себе ловить и лелеять каждый момент неумолимо заканчивающегося детства. До окончания школы осталось всего семь месяцев. Она собиралась запомнить каждое хмурое утро, каждый темный вечер, каждую сыгранную на скрипке мелодию, каждый легкий и каждый сложный урок. Пока получалось неплохо. Даша даже завела личный дневник, в котором фиксировала все самое важное. 12.10.89г. Ходили в музей с классом. Я быстрее всех разобрала и собрала автомат, мне подарили открытку на память. 26.10.89г. Ваня после уроков проводил до дома, нес мою скрипку. Он милый. Зовет поступать с ним в консерваторию, в Москву. Мне в Москву совсем не хочется, как и становиться музыкантом. Вот Ленинград — другое дело. 27.10.89г. Поругались с Машкой на математике, но уже помирились. Она думает, ее брат в меня влюблен, а ей это не нравится, видите ли. Глупая. Игорь в меня совсем не влюблен, с ним постоянно ошиваются какие-то студентки с красными губами. Они уж ему точно интереснее меня. У меня даже помады нет. 07.11.89г. Мама скоро уедет на учебу в Москву, со мной будет жить бабушка. Снова будет рассказывать, как они с дедом бежали из Ленинграда в блокаду. Надо будет уже напечатать ей на машинке эту историю, чтобы порадовать. Забавно, что лет через десять все это покажется ей лишь милыми мелочами. По-настоящему важное случилось двадцатого ноября. Эта дата тоже останется пометкой в ее дневнике. Тогда Даша еще не знала, что этот день, как принято говорить, разделит все на «до» и «после». Маша простыла и разболелась, в школу она не ходила уже вторую неделю. Их классная руководительница попросила Дашу отнести ей открытки от одноклассников, нарисованные прямо на классном часу, конспекты и, конечно, домашнее задание. Деревянная дверь в подъезд была открыта нараспашку — кто-то подложил под порог камень, с внутренней стороны двери на скотч было приклеено объявление: «Пожалуйста, не закрывайте, ждем врача!». Почерк был Игоря. Однако в том, что Михайлова не так уж и больна, Даша убедилась, когда поднялась на этаж. Дверь в их с братом двухкомнатную квартиру, что полностью повторяла Дашину по планировке, была приоткрыта. Из комнаты подруги доносилась громкая музыка, где-то на припеве подвывала группе «Мираж» и сама Маша. Дарья не стала кричать хозяев и вошла, но громко постучала по оббитой деревянной вагонкой стене в коридоре костяшками пальцев. На кухне началась возня, брякнула посуда, а затем показалась кудрявая голова Игоря. От своей армейской лысины он был очень рад избавиться. Все-таки, эти кудри покорили не одно девичье сердце. Узнав в незваной гостье Дашу, снимающую сапоги в прихожей, он просиял. — Голубка! Ты откуда тут? — А у вас не для всех что ли открыто? — Не для всех. Но для тебя — всегда. Она закатила глаза и ловко расстегнула пальтишко на кнопках. Игорь шагнул к ней и помог спустить тяжелую ткань с плеч, как настоящий джентльмен, коим он, конечно, не являлся. Ему было приятно немного за ней поухаживать, Даша превращалась в красивую девушку, хоть Михайлов и гнал от себя мысли, что вместе с ней по этому же пути идет и его младшая сестра. Дарья развязала мягкой платок, и он легко прокатился по шелковистым волосам, его она тоже отдала молодому человеку. По прихожей разнесся ее запах. Нежный и чистый. Не духов, но ее кожи. — Вы же не врача ждете? — она прищурилась. — Какая догадливая. — Михалыч! Привезли! — позади раздался незнакомый, возбужденный голос и звон бутылок. Даша обернулась, и ей пришлось задрать голову вверх, чтобы разглядеть вошедшего. Слишком высокий для потолков в хрущевках молодой человек приветливо ей улыбнулся. Он поставил ящик водки прямо на пол, бутылки снова загремели. — Извините, — темноволосый стал говорить куда тише и очень почтительно. — Космос, — он протянул ей руку. Даша сначала взглянула на ящик, затем на Игоря. Ни тот ни другой не подали признаков враждебности, и девушка пожала огромную ладонь незнакомца. Вернее, Космоса. — Даша. — Очень приятно. Даша не ответила. Она почему-то сразу поняла, что это москвич. Было в нем что-то другое, то, чего в местных парнях не было и в помине. Потом она назовет это столичным огоньком, но сейчас Соколова невольно отступила назад, как бы прячась за Игоря. — Ладно, — Космос почесал затылок, немного смущенный реакцией девчонки. То ли греческое имя ее напугало, то ли его рост, то ли водка. — Я за вторым ящиком. Щас Пчёла еще подтянется, он Саню приведет, ну, ты помнишь, Михалыч, я говорил, — громила скрылся в подъезде. — Даш, ты иди к Машке. Займи ее уроками, она, по-моему, алфавит уже забыла, — она проигнорировала прямой приказ и продолжила стоять на месте, сложив руки на груди. Серые глаза ввинчивали в Игоря невидимые, но почти физически ощутимые шурупы. — Ну что? — он вздохнул. — Это что? — Даша кивнула на ящик водки. Она сейчас была вылитая мать. Игоря как по щелчку пальцев перенесло в собственные школьные годы, когда Светлана Аркадьевна была еще просто учительницей математики. К несчастью для Михайлова, с математикой у него было прекрасно, а Соколову-старшую он обожал всей душой. Игорь вообще не любил испытывать к кому-то привязанность, в итоге это всегда заканчивалось для него болезненно. А к математичке он относился с трепетом и уважением. Может, потому что соседка. Может, потому что Дашкина мама. В последствии, когда его родители погибли в автокатастрофе, Светлана Аркадьевна была рядом и помогла оставить Машу, не дала отправить сестру в детский дом. Его мертвые родители, к слову, еще один пример того, как любить больно. Но тогда, в восьмом классе, она увидела его во дворе с сигаретой и вот точно так же спросила: «Это что?». Хуже этого вопроса в сочетании с ее острым и в то же время грустным, разочарованным взглядом для юного Игоря ничего не было. А сейчас ее дочь повторяла тот самый взгляд. Это было уже не так трагично, но все-таки не слишком приятно. — Водка. — Зачем? — ее вопрос, конечно, правильнее бы звучал как «зачем столько?». — Маленьким девочкам такое знать не надо. — Где ты тут маленьких девочек нашел? — из-за музыки и переглядок они оба не заметили, как дверь открылась, и в коридоре показалась Маша. Да, больной она точно не выглядела — идеальная укладка на светлых волосах, густо накрашенные тушью ресницы. — Привет, — куда более приветливо прошептала она Даше, та ей улыбнулась, а затем они обе повернулись к Игорю. Недовольные. — Давай, выкладывай, что за дела? — Ты покричи еще. У нас же соседи не любопытные, — шикнул он, обошел школьниц и прикрыл входную дверь, несмотря на то, что внизу уже отчетливо слышались тяжелые шаги и звон бутылок. — А мы покричим, если не признаешься, — пригрозила ему Маша. Злилась она как минимум потому, что он не ввел ее в курс дела. — Так, малявки, вас давно не пугали? В комнату. Быстро, — он шагнул вперед, с силой развернув обеих в сторону Машиной спальни. Сколько бы они ни тормозили пятками, все без толку. — Уроки делайте или что там. Не барабайтесь тут. — Михалыч, куда? Он чертыхнулся и обернулся на новый незнакомый Даше голос. Это дало возможность обеим девчонкам выпутаться из его рук и рассмотреть вошедшего. В руках его, естественно, тоже был ящик с водкой. То, как засияла Маша, невозможно было описать словами. Она махнула светловолосому кудрявому парню рукой, в ответ он ей улыбнулся, но только удостоверившись, что Игорь не заметит. Тот двигал первый ящик вглубь квартиры, освобождая место новому. Голубые глаза незнакомца искрились. Он кивнул подбородком на дверь, и Михайлова незамедлительно взяла подругу за руку, потянув ее в сторону своей комнаты, сделавшись вдруг невероятно послушной. Последнее, что увидела Даша — второй ящик был поставлен на пол, а в квартиру вошел еще один парень, чуть ниже светловолосого. У него были какие-то невероятно грустные глаза, а вот водки не было. Может, поэтому он и был такой печальный? Он бросил на нее взгляд, словно оставив на коже печать этой грусти, а затем его своей спиной загородил Игорь, и они пожали друг другу руки. — Ты Саша, да? — Да. Белый. — Это кто? — шепотом спросила Даша, когда Маша закрыла за ними дверь, и их поглотила громкая музыка. — Пчёла, — в звуке ее голоса было что-то особенное. В последний раз она так говорила о Коле, их однокласснике, но вряд ли его записка, что ждала своего часа в сумке Соколовой, теперь тронет Машино сердце. — Витя, на самом деле. Но все его зовут Пчёлой. Даша иронично приподняла брови, а Михайлова показала ей язык. — Значит, мама права, и Игорь все-таки связался с москвичами? — усевшись в кресло, Даша доставала из сумки тетради для подруги. — Они работают вместе, как я поняла. Брат не особо распространяется, — отмахнулась Маша, чуть убавив музыку. На конспекты она уже сейчас смотрела с тоской в глазах. Блондинке не слишком хотелось возвращаться к учебе, длительный больничный ее вполне устраивал, но недавно брат заявил, что она уж точно пойдет учиться дальше, мол, неучей в их небольшой семье больше одного быть не должно. Поэтому экзамены придется сдавать хорошо. — Я его так припугнула, для виду. Вообще, они вроде ничего. — Я заметила, — Даша театрально прижала ладони к сердцу и закатила глаза, изображая Машу. — Пчёла… — Ой, замолчи! — Маша хохотнула и села за стол, готовая потратить несколько часов, переписывая бисерные конспекты Даши. Даша тем временем продолжала обезьянничать, безмолвно произнося губами жужжащую погремуху. — В актрисы тебе надо, а не во врачи, Соколова! — А тебе в клоунессы. — А что? Вариант. Я жонглировать уже умею. 20.11.89г. Игорь затеял какие-то дела с москвичами. Мне это совсем не нравится.