Алой звездой

      

Но где она живёт, вечная любовь? Уж я-то к ней всегда готов. («Агата Кристи»)

      Ступив первые шаги по коридору бронированного вагона, Роза сразу поняла, что попала в отдельный, непохожий ни на что мир. Поезд дышал не в две, а в сотню жил. Шум обступил её во всех возможных проявлениях: здесь хлопали двери, топали, несясь куда-то с поручениями, солдаты кожаной сотни, истерически стучали машинки и телеграф, галдели десятки голосов — и всё это поверх пульсирующего стука громадных колёс.       Ослеплённая этой какофонией и оглушённая мраком едва подсвечиваемого сквозь просветы на месте задраенных окон вагона, Роза застыла на минуту. Подошедший солдат вывел её из оцепенения:       — Вы новая стенографистка? Идёмте со мной.       Молодой человек в кожаной форме провёл её в конец вагона, мимо кипящих работой купе, и остановился у последнего.       — Здесь спят все стенографистки. Места немного, но, как говорится, в тесноте да не в обиде. Завтра заступаете на смену. Ровно в восемь утра придёте в купе товарища Предреввоенсовета за телеграммами. Дальше — по обстоятельствам.       Роза затрепетала. Уже завтра?       — Да, вот ещё, — юноша из кожаной сотни протянул ей свёрток. — Переоденетесь в военную форму. У нас все девушки так делают. Поверьте, самой же удобнее будет.       Он сунул ей вещи и удалился. Роза чуть не взвыла от досады. Завтра, уже завтра утром она окажется лицом к лицу с Троцким, а на ней будет… гимнастёрка? Её коричневое платье, пусть и простенькое, всё же, очерчивало высокую молодую грудь и не скрывало стройные голени, а теперь?.. Фу, Зебницкая, как не стыдно? Ты что сюда, кокетничать пришла?       Злясь на себя, она резко рванула дверь. Внутри когда-то просторного принимавшего буржуев купе было устроено целых восемь коек. Девушка в форме вяло поприветствовала Розу. Половина коек пустовала, на других девушки спали, казалось, мёртвым сном. Через минуту в купе вошла ещё одна, явно валясь с ног от усталости. На ней тоже была форма. Роза, не отдавая себе в этом отчёт, не без удовольствия отметила, что хоть, кроме неё, в поезде ещё семь женщин, никому, похоже, до красоты дела нет.       — Ладно, мне пора заступать на смену, — проговорила первая девушка и обратилась к Розе: — Советую выспаться, пока есть такая возможность. У нас работа тяжёлая. Сказали, утром новенькая меня сменяет. Стало быть, ты.       Зебницкая взобралась на единственную явно свободную койку, честно пытаясь последовать совету бывалой стенографистки. Но под стук колёс, дверей и собственного волнуемого завтрашней встречей сердца сон не шёл ещё долго.              

***

             В 07:50 следующего утра новоиспечённая машинистка Роза Зебницкая стояла у двери купе Председателя революционного военного совета в грубых юбке и гимнастёрке, но с аккуратно уложенными на голове косами, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения. Жар волнения перекатывался от лица к стопам и обратно. Стук сердца, казалось, могли услышать окружающие.       Ещё через пять минут ждать уже не было сил, тем более что дверь была чуть приоткрыта и внутри было слышно какое-то движение. Значит, товарищ Троцкий уже работает. Да и почему не произвести хорошее первое впечатление, начав работу даже раньше? Роза собрала всю смелость в кулак, постучала и, от волнения не дождавшись приглашения войти, сама дёрнула дверь.       На неё смотрели две удивлённых пары глаз: Наркомвоенмора в расстёгнутой рубахе и слушающего его сердце через стетоскоп врача. Роза застыла на месте, опешив от осознания, что испортила всё с первой секунды. Сдержанно раздражённый голос Троцкого привёл её в чувства:       — Закройте дверь.       Она повиновалась, полыхая от стыда, как знамя революции, и задыхаясь, прижалась к стене вагона. Чем она только думала? Чем?       Через пару минут доктор вышел.       — Вот теперь Ваша смена, — бросил он ей.       Стучать второй раз, после такого конфуза, было ой как непросто, но Роза заставила себя и, на сей раз услышав «войдите», оказалась в купе Наркомвоенмора. Часы на столе показывали ровно восемь.       Лев Давидович, стоявший к ней спиной, повернулся, застегнув наконец ворот мундира, и проговорил с ядовитой чёткостью:       — Товарищ Зебницкая, я понимаю, что Вы человек новый, но Вам бы следовало понимать, что если смена начинается в восемь, значит я жду Вас здесь ни минутой позже… И ни минутой раньше.       Она открыла было рот, дабы как-то оправдаться, но он жестом остановил её.       — Не будем терять время. Садитесь за машинку. Наберёте сообщения и отнесёте к телеграфистам.       Она с готовностью занесла пальцы над клавишами. Он начал диктовать. Роза очень боялась сейчас наломать дров, но фразы были короткими, и она без труда поспевала за ним. Продиктовав с десяток посланий для ВЦИК, Южного фронта и журналистов, Троцкий попросил показать ему лист.       Роза протянула напечатанное ни жива ни мертва. Он ведь и так уже на неё зол. Пробежав текст придирчивым взглядом из-за пенсне, председатель проговорил:       — Почему у Вас Церетели з двумя «л»? Он что, итальянец?       Роза покраснела.       — А что это за твёрдый знак в конце слова «пролетариат»? Орфографическая реформа прошла мимо Вас, товарищ Зебницкая?       Роза потупилась, не зная куда себя деть от жгучего стыда. Откуда этот твёрдый знак вылез? Она ведь давно уже себя от него отучила.       Он швырнул ей лист обратно, тот приземлился не на стол, а на пол — и могилёвская горе-стенографистка бросилась его поднимать. Подбирая лист бумаги дрожащими руками, склонившись у его сапог, она отчётливо услышала:       — Бестолочь.       О, как хорошо, что он не видит выступивших на её глазах горьких слёз досады! Нужно быть сильной, нечего нюни распускать! Она несколько раз моргнула, сбивая слёзы, и выпрямилась, случайно очутившись, таким образом, почти впритык к его телу, застыв макушкой на уровне его гневно голубых глаз.       — Переделывайте, — проговорил он ей в лицо. — Затем отнесёте на поездной телеграф — и мигом обратно. И так уже потеряли время.       Оказавшись так близко к своему кумиру, Роза почти с физической болью заставила себя оторваться от будто склеивших их сантиметров воздуха и вернулась за машинку. Будто под дулом револьвера, она перепечатала всё идеально и понеслась во весь опор в купе телеграфистов, натолкнувшись пару раз в коридоре на офицеров и солдат и даже не извинившись, боясь потерять лишнюю секунду.       И минуты не прошло, а товарищ Зебницкая была уже снова в рабочем купе Наркомвоенмора, готовая к новым распоряжениям. Тот сидел на диване, напряжённо изучая какой-то отчёт, и бросил ей, не поднимая глаз:       — Вчера я начал статью для нашей газеты «В пути». Заправьте лист, начатый Вашей коллегой, и продолжим.       Роза замешкалась, выискивая глазами на рабочем столе, что же, среди всего массива бумаг, начатая статья.       Он на мгновенье вскинул на неё взгляд и проговорил с терпеливым раздражением:       — Черновики — стопка в верхнем левом углу.       «Ну конечно! Дура ты, дура, Роза! Чтоб тебе пусто было!» — мысленно ругала себя Зебницкая, заправляя в машинку черновик.       Троцкий поднялся и заходил по тесному пространству своего купе-кабинета. Мысли закипали сталью в мозгу и стекали, будто по желобам, на язык, затвердевая на нём, как в литейной форме.       Он говорил, а она стучала на машинке так скоро, как только могла, не делая, при этом, опечаток. Как вдохновенно звучит его голос! Как поразительно точно он формулирует каждую фразу! Каким прекрасным становится его немолодое лицо, озаряясь этой по-юношески бескомпромиссной верой в торжество мировой революции…       — Товарищ Зебницкая, Вы всё записали?       Роза встрепенулась от внезапного резкого окрика. Она так засмотрелась на наркома, что последние предложения действительно не слышала.       — Смею напомнить, Вы здесь на службе. Если Вам больше по душе мечтать, для этого есть залитые солнцем лужайки. А в этом поезде делают революцию.       В его взгляде читалось, наверное, худшее — пренебрежение. О, сколько бы она сейчас отдала, чтобы этого не видеть! Но ведь сама виновата.       — Покажите, где остановились, — вздохнул он. — Так и быть, я повторю ещё раз, поскольку эта статья — необходимость, а не моя прихоть… Но впредь я не буду попустительствовать такой рассеянности.       — Да, конечно, простите, — забормотала она, но он опять сделал жест молчать и продиктовал последний абзац заново.       — Несите в типографию, — скомандовал Троцкий, возвращаясь к сваленным на диване отчётам. — Затем принесите мне с нашей почты свежую прессу и ступайте в клуб готовиться. Перед обедом у нас с генералами первое совещание.        Он поднял на неё глаза.       — Надеюсь, мне сказали правду, и Вы умеете вести стенограммы.              

***

             В ожидании совещания, Роза чуть не сломала, нервно вертя его в руке, карандаш. Сколько уже раз она разочаровала Льва Давидовича с начала дня? Три? Четыре? А на часах только полдень. Нужно очень постараться, а опыта ведения стенограмм у неё, действительно, нет. Прерывая её тяжкие мысли, в вагон-ресторан, служивший ныне клубом, впорхнула ещё одна девушка.       — Готова? — весело окликнула она Розу.       — А что, ты тоже будешь записывать?       — Да, конечно, мы всегда работаем в паре.       Видимо, Роза выдохнула с облегчением слишком шумно, так как её напарница сочувственно улыбнулась.       — Что, не задался первый день?       Зебницкая только покачала головой.       — Не переживай, мы все там были. Поверь.       Ободрённая этими словами, Роза даже чуть улыбнулась, но тут в вагон-ресторан стали заходить по одному офицеры и генералы. Вошёл, наконец, и сам Предреввоенсовета.       «Боже, я ничего не понимаю! Какой галдёж!» — думала в панике Роза, пытаясь собраться и записать как можно больше, но ожесточённые, полные абсолютно незнакомого ей жаргона гражданской войны реплики шести склонившихся над картой человек, моментально вылетали в узкие просветы на месте окон, прежде чем она приковывала их к бумаге.       Спустя долгие сорок пять минут, офицеры разошлись, и, обернувшись на выходе к стенографисткам, Троцкий бросил:       — В 17:00 второе совещание. До него вы должны успеть транскрибировать свои заметки по первому… Товарищ Маврина, я запрещаю Вам помогать товарищу Зебницкой.       Он вышел. Более опытная стенографистка пожала плечами с виноватой улыбкой:       — Прости, но мы все через это прошли. Он проверяет, на что ты годна. Если дам списать — нам обеим головы не сносить.              

***

             Роза не ела ничего со вчерашнего дня, а, между тем, за скромным общим обедом у неё кусок в горло не лез. Как, как подать стенограмму с такими пробелами? Неужели выгонят в первый же день? От одной этой мысли хотелось выть.       В пять вечера решающие судьбу фронтов мужчины снова собрались на совещание, и Роза, казалось, сумела ухватить уже больше, но опять далеко не всё.       — У Вас час на расшифровку. В семь жду Вас у себя со всеми записями, — сказал нарком Зебницкой тоном, от которого хотелось лезть на стену.       В девятнадцать ровно, ни минутой раньше, Роза Зебницкая, едва унимая дрожь в подколенках, явилась в кабинет председателя.       — С пунктуальностью лучше, — проговорил он. — Давайте теперь посмотрим на Ваши стенограммы.       Вжимая голову в плечи, будто прячась от взмаха топора, Роза протянула ему свои записи.       Он изучал их какое-то время, затем спросил:       — Это всё?       — Да, — обречённо ответила Роза.       — Здесь нет и половины важной информации. Вы хоть раз в жизни до этого вели стенограммы?       — Нет…       — Что ж, это более чем очевидно. Хорошо, что товарищ Маврина всё записала. Вы свободны.       Роза не могла сдвинуться с места. Неужели это конец? Троцкий поднял на неё глаза и повторил в нетерпении:       — Вы свободны. Выйдите из кабинета.       Она выскочила в коридор, из последних сил сдерживая слёзы, затем в тамбур, и только здесь, в заволакивающей вагон темноте, зажимая свой собственный рот, разрыдалась, как маленькая.       Она долго не могла успокоится и не хотела возвращаться в спальное купе. Именно благодаря этому, Роза не пропустила тот момент, когда по ту сторону двери тамбура очертились две мужских тени, и она услышала голос своего жестокого кумира:       — Сермукс, объясните мне, пожалуйста, по какому принципу Вы отобрали эту Зебницкую.       — Лев Давидович, я очень сожалею, что она не оправдала наших надежд на достойную замену выбывшей Петровой, но это лучшее, что мы могли найти в Могилёве.       — Девчонка ни разу в жизни не вела стенограммы.       — Но она единственная из всех кандидатов достаточно быстро печатала. И, что немаловажно, продемонстрировала искреннюю веру в идеалы Великого Октября.       — Это, безусловно, делает ей честь, но мы не можем позволить себе роскошь держать неквалифицированные кадры.       — Товарищ Наркомвоенмор, обещаю: как только доберёмся до Смоленска, я её заменю. Пусть побудет до того. Какой-то же толк есть?       — Пожалуй, Вы правы, Николай Мартынович. Доброй ночи!       Роза слушала этот разговор двух циников, сначала смущаясь, затем злясь. Наконец, вытеснив все остальные чувства, её сердцем безраздельно завладела решимость. Она гордо подняла подбородок: «Мы ещё посмотрим, как ты меня заменишь!»