Катана и тюльпан

Легкий ветерок врывался в распахнутые двери банкетного зала, наполняя его вечерней прохладой. Эмили в нежном персиковом платье стояла рядом с отцом, встречая гостей. Первым прибыл статный молодой человек с холеными усами и темными волосами, элегантно зачесанными на пробор. — Мистер Гловер, какая радость! — по-английски воскликнул отец, энергично пожимая руку гостя. Обернувшись к Эмили, он произнес: — Дорогая, позволь представить тебе Томаса Гловера — молодого, но весьма перспективного предпринимателя. Эмили присела в грациозном реверансе, протягивая руку для поцелуя. — Счастлива познакомиться, мистер Гловер. Вы, должно быть, из Англии? — Из Шотландии, мисс Эмили, — с улыбкой поправил тот. — Несказанно рад встрече. Наслышан о вашем недавнем приключении и должен признать, вы поразили всех своим мужеством. Редкая леди способна проявить такую отвагу. «Господи Иисусе! Уже весь Нагасаки об этом судачит! — ужаснулась Эмили, но вслух вежливо произнесла: — Благодарю за теплые слова. — Томас, прошу вас, проходите, — поклонился отец. — Надеюсь, наш скромный ужин придется вам по душе. Гловер, обменявшись еще парой изысканных комплиментов с Эмили и отцом, прошел в залитый светом зал. Вскоре начали появляться другие гости. Прибыли ван Меердерворт, капитан и старший помощник «Морского льва», а следом — пожилой господин с окладистой седой бородой. — С этим джентльменом ты уже заочно знакома, мышонок, — загадочно произнес отец. — Как это? — удивилась Эмили. — Сейчас узнаешь. С растущим любопытством она наблюдала как гость приближается, постукивая тростью по паркету. «Заочно знакома? Что папа имеет в виду?» — Добрый вечер. Как ваше драгоценное здоровье? — Отец излучал радушие и гостеприимство. — Вашими молитвами, господин ван Ройен. — Мужчины обменялись рукопожатием. — А это, я так полагаю, ваша очаровательная дочь? — Вы совершенно правы, господин фон Зибольд. Позвольте представить вам Эмили. «Фон Зибольд? Тот самый фон Зибольд?» — изумилась Эмили. С трепетом в голосе она произнесла: — Для меня огромная честь познакомиться с вами, господин фон Зибольд. Это ведь вы написали «Путешествие по Японии»? — Было дело, — ответил старик, улыбнувшись в седые усы. — Неужели вы знакомы с моим скромным трудом? — Она буквально зачитала книгу до дыр, — с отеческой гордостью вставил отец. И это была чистая правда. «Путешествие по Японии» стало для Эмили окном в волшебный мир. Она погружалась в него, теряя счет времени, подолгу разглядывала выразительные иллюстрации и мечтала, как однажды вернется в эту загадочную страну. — Спасибо вам за такую познавательную книгу! — с чувством произнесла Эмили, прижимая руки к груди. — Весьма польщен, — галантно поклонился Зибольд. Гости продолжали прибывать — предприниматели, торговцы, работники дипломатической миссии. Преобладали голландцы — степенные, краснолицые, в добротных сюртуках. Среди них выделялись суетливый француз, громогласный американец и парочка чопорных англичан. Двое явились с супругами — неприметными дамами средних лет, чьи осуждающие взгляды и поджатые губы, казалось, выражали молчаливое неодобрение всему вокруг. А потом... время словно остановилось. В дверях появился Сайто. Его черная накидка с родовыми гербами переливалась в свете свечей. Серебристо-серые хакама в тонкую полоску лежали безупречными складками, а за поясом покоились неизменные два меча. Голоса стихли, все присутствующие уставились на него — редко кто из европейцев видел самурая так близко. — Господин Сайто, как хорошо, что вы пришли! — Отец с радушной улыбкой протянул ему руку. На этот раз Сайто пожал ее без колебаний. Эмили выступила вперед, чувствуя, как сердце трепещет в груди. Корсет вдруг стал невыносимо тесным, словно шнуровка затянулась сама собой. — Добро пожаловать, — произнесла Эмили, гордясь тем, как ровно прозвучал ее голос. Сайто склонил голову в медленном поклоне, но его глаза, черные и глубокие, как полночное небо, не отпускали ее взгляд. По телу прокатилась горячая волна, заставив щеки вспыхнуть румянцем. «Ну же! Соберись!» — мысленно приказала она себе, кожей ощущая любопытные взгляды гостей. Призвав на помощь годы светской выучки, она протянула ему руку для поцелуя, как того требовал этикет. В глазах Сайто мелькнуло замешательство. После мимолетного колебания он просто легонько сжал ее ладонь — очевидно, не знакомый с западным обычаем целовать дамам руки. Через тонкий шелк перчатки Эмили почувствовала тепло его пальцев, и по спине пробежала дрожь. Словно в тумане она поймала на себе озадаченный взгляд отца. Казалось, все вокруг видят ее смятение, читают на ее лице историю несбывшейся любви. Чтобы скрыть смущение, Эмили рьяно замахала на себя веером, но лицо по-прежнему полыхало. Напряженный момент прервал слуга-малаец в ливрее. — Васа орузия, позалуста. — Он потянулся к мечам и нечаянно дотронулся рукояти катаны. Сайто отпрянул, и его глаза полыхнули такой яростью, что присутствующие невольно отшатнулись. Эмили оцепенела, вспомнив, как он говорил, что прикосновение к мечам самурая — оскорбление, за которое тот имеет право убить наглеца. Она в ужасе увидела, как Сайто схватился за ножны. В памяти вспыхнул сверкающий росчерк клинка, смертоносная грация его движений в бою. Неужели сейчас прольется кровь? Но Сайто, обведя глазами притихший зал, с ледяным спокойствием извлек катану и вакидзаси из-за пояса и передал их слуге. Малаец, чье лицо приобрело пепельный оттенок, принял мечи с таким трепетом, будто они были сделаны из хрусталя. Бесконечно кланяясь, он унес драгоценную ношу в чулан к шляпам и тростям. Отец, украдкой вытерев вспотевший лоб, с деланной непринужденностью произнес: — Прошу, господин Сайто, проходите. Тот коротко кивнул и проследовал в дальний угол зала. Гости расступались перед ним, получая в ответ сдержанный поклон. Следом явился Эдвард, и Эмили с облегчением выдохнула — слава Богу, что жених не видел сцены с пожатием руки. И пусть в ней не было ничего предосудительного, но Эдвард питает к Сайто явную неприязнь. То ли из-за своего предубеждения против японцев, то ли... ревнуя? «Глупость какая! — одернула себя Эмили. — С чего бы Эдварду ревновать? Я не давала повода... Подумаешь, выпила с Сайто чашечку кофе. Это ведь ничего не значит. Совершенно ничего». Сегодня жених выглядел так, будто сошел со страниц модного парижского журнала. Черный фрак из дорогого сукна сидел как влитой. Под ним виднелся белоснежный жилет, застегнутый на перламутровые пуговицы, и шейный платок, завязанный вычурным узлом. Начищенные до зеркального блеска ботинки отражали пламя свечей. С сияющей улыбкой Эдвард энергично пожал руку отцу, а затем так жадно прильнул к ручке Эмили, что она опешила от столь явного проявления чувств. Этот властный поцелуй разительно отличался от деликатного прикосновения Сайто... Эмили поспешно оборвала непрошеное сравнение. — Вы ослепительны, дорогая, — произнес жених, оглядывая ее с ног до головы. Эмили все утро мучительно размышляла какой из ее нарядов достойно представит ее перед местным обществом. После долгих терзаний она остановилась на персиковом платье с каскадом шифоновых воланов, мерцающими перламутровыми пайетками и тончайшими кружевами. — Спасибо, — улыбнулась она с той долей кокетства, которую позволял этикет. — Я хотела порадовать вас. Эдвард расплылся в довольной улыбке. — Ваши слова — просто музыка для моих ушей. Поток гостей иссяк, но отец медлил с началом торжества. Эмили заметила, что все с нетерпением поглядывают на дверь. — Мы ждем кого-то еще? — приблизившись к отцу, шепнула она. — Генерального консула Нидерландов с супругой. — Ого! Высокий гость! — охнула Эмили и спешно оправила воланы на юбке, хотя они и без того лежали безупречно. — Полагаю, его превосходительство задержался в будуаре своей жены, — с ухмылкой протянул Эдвард, и в его тоне скользнуло нечто не совсем джентльменское. Отец лишь многозначительно хмыкнул в бороду, воздержавшись от комментариев. Вскоре по фойе разнесся дразнящий цокот каблучков. В дверном проеме возникла женская фигура, и, словно по мановению невидимого дирижера, все головы обратились к ней. Один взгляд на вошедшую — и Эмили поняла причину всеобщего внимания. Гостья была ошеломительна. Ее шелковое платье насыщенного фиолетового оттенка, словно сотканное из лепестков ириса, утопало в черных кружевах. Пышная юбка, украшенная атласными лентами и затейливыми драпировками, плавно покачивалась при ходьбе. Золотистые локоны, уложенные в высокую прическу, подчеркивали лебединую шею. Смелый вырез платья — на самой грани приличий — открывал безупречную линию декольте. Эмили моментально оценила красоту незнакомки — и тут же ощутила к ней неприязнь. — Добрый вечер. Простите за опоздание, — вошедшая одарила собравшихся лучезарной улыбкой. — Добро пожаловать, госпожа де Вит. — Отец склонился над ее точеной рукой, затянутой в кружевную перчатку. — Какая радость, что вы почтили нас своим присутствием! Но где же его превосходительство? — Мой дражайший супруг очень хотел посетить этот чудесный вечер, — она театрально вздохнула, и ее грудь колыхнулась, вызвав новую волну восхищенных взглядов. — Но, увы, его разбила подагра. Он шлет свои глубочайшие извинения. — О, как прискорбно! Нам будет не хватать его превосходительства, но мы счастливы видеть вас. — Ах! — блондинка взмахнула веером из черных страусиных перьев, и Эмили уловила аромат французских духов. — Я хотела остаться подле моего страждущего супруга, но он настоял, что я непременно должна присутствовать здесь. — И мы бесконечно благодарны ему за такое решение. Во время этой беседы в зале царила завороженная тишина. Все взоры были прикованы к госпоже де Вит. Мужчины смотрели с откровенным восхищением, женщины – с плохо скрываемой завистью. Эмили отыскала взглядом жениха и с досадой отметила, что он тоже таращится на блондинку, забыв донести до рта канапе с икрой. Даже Сайто, прервав разговор с ван Меердервортом, с интересом смотрел на вошедшую. Что-то кольнуло в груди — неужели ревность? Нет, что за чушь! Эмили тряхнула головой, отгоняя непрошеное чувство. — Дорогая Ангелика, позвольте представить вам мою дочь Эмили, — произнес отец. — Эмили, это Ангелика де Вит, супруга нашего уважаемого генерального консула. Блондинка оценивающе оглядела Эмили с головы до ног, и на ее пухлых губах заиграла снисходительная улыбка. — Приятно познакомиться, дорогая Эмили, — мелодичным голосом пропела она. — Ваш отец столько о вас рассказывал... Какое прелестное платье! Хотя... — она как бы в раздумье приподняла бровь, — пожалуй, оно слегка старомодно. Но это вам даже идет. Эмили невольно оправила юбку. Да, она надевала это платье на благотворительный бал в Амстердаме прошлой весной, но откуда этой выскочке об этом знать? И все же, по сравнению с ослепительным фиолетовым шелком Ангелики, ее наряд казался скромным и блеклым. Эмили вдруг остро ощутила себя наивной провинциалкой перед лицом искушенной светской дамы. — Не печальтесь, дорогая. — Ангелика склонилась к ее уху, окутав облаком сладковатых духов. — Я непременно представлю вас моему портному. Он, конечно, всего лишь китаец, но творит чудеса. — Вы очень добры, — пробормотала Эмили, ошеломленная этим показным дружелюбием, за которым явно скрывалось что-то еще. — Приятно видеть, что вы нашли общий язык, дорогие леди, — вмешался отец. — А теперь, с вашего позволения, приступим к ужину. Он постучал ложечкой по бокалу, призывая к тишине. Когда голоса утихли, отец торжественно произнес: — Дамы и господа, прошу всех к столу. Этот вечер особенный для нашей семьи, и мы счастливы разделить его с вами. В зале воцарилась оживленная суета. Гости, обмениваясь любезностями, потянулись к длинному столу, где сверкали серебро и хрусталь. Слуги в парадных ливреях с грохотом отодвигали стулья. Эмили, опираясь на руку Эдварда, направилась к своему месту. Усевшись, она с тихой досадой заметила, что Ангелика расположилась слева от жениха. Поискала глазами Сайто — тот сидел за дальним концом стола. Когда бокалы наполнились искрящимся шампанским, отец поднялся и с гордостью произнес: — Дорогие друзья, сегодня мы празднуем не только возвращение моей возлюбленной дочери Эмили, но и еще одно радостное событие. С огромным счастьем объявляю о ее помолвке с Эдвардом Миддлвейком. Пусть их союз будет таким же крепким, как причальные кнехты Роттердама, и незыблемым, как традиции нашего Торгового Дома! Гости разразились аплодисментами, а Эмили ощутила, будто сердце сжала невидимая рука. Ей вдруг показалось, что ее жизнь — это вагонетка, несущаяся по рельсам, и только что на развилке она поехала по неправильному пути. Словно в тумане она увидела, как Эдвард поднимается и достает из кармана бархатную коробочку. Зал замер в благоговейном молчании. В смятении, словно ища поддержки, Эмили обвела взглядом гостей. Их лица расплывались в зыбком мареве, и лишь одно лицо оставалось пронзительно четким. Один взгляд — раскосых черных глаз — пронзал ее душу насквозь. И в этот момент что-то внутри нее, какой-то глубинный голос, прорвался через все условности и барьеры: «Не делай этого! Ты совершаешь ошибку!» Это продолжалось какой-то миг, затем вдруг морок развеялся, и мир обрел привычные очертания. Эдвард открыл коробочку, и кольцо с бриллиантом засверкало в свете свечей. Он взял безжизненную руку Эмили и надел кольцо ей на палец. Оно туго обхватило фалангу, словно оковы. В этот момент стало ясно — пути назад больше нет. Отец подал ей кольцо для жениха. Ее пальцы дрожали так сильно, что украшение едва не выскользнуло из рук. Чувствуя, что все взгляды прикованы к ней, она надела кольцо на палец Эдварда, пытаясь изобразить улыбку счастливой невесты. Гости снова зааплодировали, а отец поднял бокал и предложил тост: — За здоровье, счастье и долгую жизнь нашей пары. Пускай их путь будет озарен светом любви! По залу прокатился хрустальный звон. Эмили соприкоснулась бокалами с Эдвардом, и шампанское защекотало язык россыпью колких пузырьков. Она вдруг вспомнила, как сравнивала имя «Сайто Исами» с этим ощущением — острым, искрящимся, будоражащим кровь. Ее взгляд невольно устремился к нему, но на его лицо падала тень, скрывая выражение глаз. «Нет! Я не буду думать о нем! — яростно приказала она себе. — Не сейчас! Никогда!» Поздравления стихли, и слуги подали кушанья: сочный ростбиф в окружении золотистых овощей, благоухающую пряностями запеченную рыбу, нежнейших устриц, свежевыпеченный хлеб. Воздух наполнился дразнящими ароматами, но в горле застрял ком, и Эмили не в силах была сделать ни глотка. Она никак не могла разобраться в своих чувствах. Вернее, боялась их понять. «Эдвард — идеальная партия», — словно заученную молитву твердила она себе. Богат, образован, из семьи, чье имя открывает любые двери. А она? Полукровка, дочь торговца, чей род выбился из нищеты лишь четыре поколения назад. «И что он только во мне нашел?» — вяло ковыряя картофелину, размышляла она. Ее взгляд словно магнитом тянуло к Сайто. Ему было явно неуютно среди чужаков. Он неловко орудовал вилкой и ножом, и прежде, чем что-либо съесть, украдкой смотрел, как это делают другие. Эмили вспомнила, как он учил ее обращаться с палочками, и губы невольно растянулись в улыбке. «Прекрати! — одернула она себя. — Ты теперь невеста. У тебя будет достойный брак, уважаемый муж, собственный дом. Все как полагается приличной девушке. Как хотел папа. Как велит долг…» Когда первый голод был утолен, стук столовых приборов сменился неторопливой беседой. — Как продвигается ваша чайная торговля, господин Гловер? — поинтересовался отец. — Движется помаленьку, — ответил тот на сносном голландском, — хотя прибыль пока не оправдывает ожиданий. — Сдается мне, юноша, в этой мутной водице можно поймать рыбку и пожирней, — загадочно изрек Зибольд, и его глаза хитро блеснули из-под кустистых бровей. — Я весь внимание. — Гловер подался вперед. Отец и Эдвард тоже встрепенулись, как гончие, взявшие след. — Япония трещит по швам, — вполголоса протянул Зибольд. — Эти договоры с западными державами задели их за живое. И я их понимаю — условия действительно не из приятных. Судите сами: мы у них торгуем по своим правилам, судимся по своим законам. Местные купцы разоряются — не могут конкурировать с нашими дешевыми товарами. А самое скверное — из-за разницы курсов золото утекает из Японии как вода сквозь решето. — Но разве плохо открыть страну для торговли? — простодушно удивился Эдвард. — Ах, друг мой, — Зибольд покачал головой, — для них это не просто торговля. Это вопрос чести. Двести лет жили в гордом одиночестве, а тут явились мы со своими пушками и давай диктовать условия. Вы только представьте: народ, который считает свою землю священной, а императора — живым богом, вынужден плясать под нашу дудку! Неудивительно, что самураи в бешенстве. Прошлой весной министра, который подписывал эти договоры, зарубили в Эдо прямо средь бела дня. — Какая дикость! — театрально всплеснула руками Ангелика. — Авторитет сёгуната подорван, — продолжил Зибольд, смочив горло вином. — Японцы считают, что правительство не способно защитить страну. А где тонко, там и рвется. — Намекаете на гражданскую войну? — проницательно заметил отец. — А как иначе? Противники и сторонники сёгуната готовы вцепиться друг другу в глотки. И уж поверьте, западные страны не упустят случая урвать свой кусок пирога. — Так-так, господин Зибольд, я, кажется, понимаю, к чему вы клоните, — Гловер откинулся на спинку стула с видом опытного игрока. — Я, признаться, и сам подумывал о торговле оружием. Но для этого нужно разрешение магистрата, а я даже не могу попасть к ним на прием. — О да, в искусстве тянуть время и придумывать отговорки японцам нет равных, — усмехнулся отец. — Истинная правда! Я на себе испытал все их уловки, — оживился Зибольд и пустился в рассказ о своих баталиях с местными чиновниками за право изучать флору и фауну архипелага. Эмили слушала с возрастающим интересом. Она и не подозревала, на какие ухищрения пришлось пойти ученому ради написания своих трудов. — Знаете ли, в те времена, Нагасаки был единственной замочной скважиной в запертой японской двери. Сидели мы на своей Дэдзиме как в клетке. Но для настоящего исследователя нет преград! — Зибольд лукаво усмехнулся. — Открыл я клинику, стал лечить местных. А вместо платы просил приносить растения да семена. Так и собрал свою коллекцию. Отхлебнув вина, он с воодушевлением продолжил: — А уж как мои пациенты старались! Тащили образцы со всех концов Японии. Я описал сотни новых видов растений благодаря им! Его лицо омрачилось: — А потом... эх, попутал меня бес. Один приятель, придворный звездочет, дал мне скопировать карты северных земель. Я, дурак, так увлекся наукой, что об осторожности забыл... — он тяжело вздохнул. — Об этом пронюхали власти. Меня обвинили в шпионаже и выслали из страны. А мой друг... бедняга был вынужден совершить сэппуку. Эмили передернуло. Слишком свежи были воспоминания: блеск стали, кровь на белом шелке, искаженное мукой лицо... Она до боли стиснула кулаки, борясь с подступающей тошнотой. Никто из присутствующих, кроме Сайто, не знал, какой кошмар ей довелось увидеть всего несколько дней назад. — Двадцать девять лет я прожил в Лейдене, — рассказывал Зибольд. — Разбирал коллекции, писал книги... А душа все рвалась обратно в Японию. И представляете — в прошлом году получаю письмо: сёгунат меня простил! — Он снял очки, украдкой промокая глаза. — Когда увидел берега Кюсю, то понял — вернулся домой! Прикипел я к этой стране, как ракушка к днищу корабля. «Как и я», — подумала Эмили. Тоже не смогла вытравить эту проклятую землю из своего сердца. — Но самое главное — я наконец-то смог обнять свою дочь, — голос старика дрогнул. — У вас есть дочь? — встрепенулась Эмили. — Да, — кивнул Зибольд, и его морщинистое лицо просветлело. — Моя Инэ. Знаете, она первая в Японии женщина-врач! Когда меня выслали, пришлось оставить ее с матерью... — Он замолчал, погрузившись в воспоминания. — До сих пор помню то утро. Туман над заливом, голландский корабль, готовый увезти меня навсегда... И вдруг слышу всплеск весел в рассветной тишине — это мои девочки, Инэ и ее мать Таки, тайком подплыли на лодке попрощаться… В его словах звучала такая нежность, что у Эмили защемило сердце. Сколько судеб разбила эта железная стена, которой Япония отгородилась от остального мира! — Скажите, а вон тот молодой человек... Кто он? — бесцеремонно влезла Ангелика, прервав трогательные воспоминания старика с грацией слона в посудной лавке. Она указала веером на Сайто. Эмили ощутила, как закипает от раздражения. Что за нахальная особа! — Всего лишь переводчик, дорогая Ангелика, — снисходительно пояснил Эдвард. — Временное решение, пока не найдем кого-то более... подходящего. — Переводчик? — протянула Ангелика с приторной интонацией, от которой сводило зубы. — Как... прогрессивно с вашей стороны пригласить к столу служащего такого незначительного ранга. Да к тому же еще и туземца! Эмили едва сдержалась, чтобы не фыркнуть этой напыщенной гусыне в лицо. Но лишь сделала медленный вдох и допила вино, представляя, как эта разряженная кукла падает лицом в салат. — Он оказал нам неоценимую услугу, — пояснил отец. — Помог отбиться от шайки разбойников. — Надо же, какой храбрец! — Ангелика всплеснула руками с драматизмом провинциальной актрисы. — Не стоит преувеличивать его заслуги. — процедил Эдвард. — Позвольте лучше наполнить ваш бокал. — Кстати, бокал вашей невесты тоже пуст, — промурлыкала Ангелика с фальшивой заботливостью старшей сестры. — Отныне у вас появились новые обязанности, Эдвард. Нехорошо ими пренебрегать. — О! — Эдвард повернулся к Эмили. — Прости, дорогая! Чего тебе налить? Эмили ощутила, как ее распирает от злости. Эта Ангелика — настоящая гадюка! Нельзя показывать перед ней слабину. — Бордо, будьте любезны, — попросила она и послала Ангелике медовую улыбку. Та ответила столь же слащавой гримасой. — Прошу. — Эдвард наполнил бокал. Зибольд снова погрузился в воспоминания, и его изрезанное морщинами лицо осветилось внутренним теплом. Он рассказал, как в юношестве загорелся мечтой увидеть дальние страны. Ради этого переехал из Баварии в Нидерланды и поступил на службу военным врачом. Путь в Японию оказался настоящим испытанием. У берегов Явы их корабль попал в жестокий тайфун и едва не пошел ко дну. Но судьба хранила молодого исследователя, и ему удалось достичь края известного мира, куда до сих пор добирались лишь немногие европейцы. — Когда мы вошли в залив Нагасаки, — глаза ученого заискрились озорным блеском, — на борт поднялся проверяющий, важный, надутый как индюк. А при нем переводчик — и представьте себе! — этот малый говорил по-голландски куда лучше меня… — …что, кстати, большая редкость для местных толмачей, — ввернул отец. — Начал он меня пытать вопросами о родине, — продолжил Зибольд, явно наслаждаясь вниманием окружающих. — Слушает мой ужасный акцент и головой качает, как китайский болванчик. А я-то ведь чистокровный баварец, едва научившийся говорить «Goedenavond» вместо «Guten Abend». Ну, думаю, все, приплыл. Конец моей японской мечте. — Почему? — удивилась Эмили. — Видите ли, на Дэдзиму пускали только голландцев. Японцы так боялись шпионов, что незадолго до меня выставили бельгийского доктора лишь за то, что бедняга не мог связать по-голландски и пары слов. — И как же вы выкрутились? — поинтересовался Эдвард. — Да наш капитан не растерялся. Объявил меня «яма-оранда» — «нидерландским горцем». Дескать, в голландских горах все так чудно говорят. — «Нидерландский горец»? — хохотнул Томас Гловер, чуть не подавившись вином. — Вот шотландских горцев знаю, а о нидерландских — слыхом не слыхивал. — Клянусь всеми тюльпанами Амстердама, хотел бы я взглянуть на эти загадочные голландские горы, — хмыкнул отец. — Но японцы, хвала небесам, на это купились, — усмехнулся Зибольд. — Так я ступил на свою Землю Обетованную... Ах, какая наивность! Думал, обрел рай, а попал в тюрьму… Эмили, слушая рассказ, исподтишка поглядывала на Сайто. Гости слева и справа от него были увлечены светской болтовней, а он с непроницаемым видом пил вино, выбиваясь из общего веселья, как одинокий утес среди пенящихся волн. Заметив ее взгляд, он медленно повернул голову, и что-то промелькнуло в его глазах. Тень несбывшегося будущего? Молчаливое прощание с тем, чему не суждено случиться? Эмили поспешно отвернулась, чувствуя, как щеки заливает румянец. Звон бокалов, размеренный голос Зибольда, смех гостей — все казалось далеким гулом, похожим на шум прибоя. В ушах звучали слова: «Для самурая долг превыше всего». Что ж, она тоже выполнит свой долг. Станет примерной женой, будет вести хозяйство, устраивать приемы, рожать детей. А их совместное путешествие останется лишь ярким сном, который со временем поблекнет, истает как утренний туман. Но где-то в глубине души предательский голос нашептывал: «Ты лжешь самой себе. Эти мгновения выжжены в твоем сердце навечно. Они будут преследовать тебя до конца твоих дней».