Катана и тюльпан

— Эмири-сан, пожалуйста, просыпайтесь, Эмири-сан, — пробилось сквозь беспокойный утренний сон, в котором Эмили вновь и вновь бежала по бесконечным переулкам, пытаясь спастись от погони. Она с трудом разлепила опухшие от слез веки и увидела служанку, сидящую на коленях перед ее тюфяком. Ту самую, от которой сбежала вчерашним утром. Кажется, ее звали Томоэ. — Вам следует подготовиться, Эмири-сан, — с поклоном сказала служанка. — Ямаширо-сама пожелал встретиться с вами сегодня в час Лошади. — Встретиться? Зачем? — Эмили ощутила, как страх холодной змеей сворачивается в животе. Чего еще хочет от нее этот негодяй? — Прошу прощения, мне это неизвестно, — ответила Томоэ с непроницаемым лицом. — Вода для умывания готова. Эмили нехотя поднялась и впервые по-настоящему осмотрела комнату — вчера, когда ее привезли в особняк, она была так подавлена и утомлена, что просто рухнула на тюфяк и провалилась в тревожное забытье. Сквозь бумажные перегородки в помещение проникал мягкий утренний свет. Стены приятного бежевого цвета украшали свитки с пейзажами – не пышная европейская живопись, а лаконичные изображения деревьев и гор, выполненные скупым черно-белым штрихом. Единственным ярким пятном была искусная цветочная композиция в небольшом алькове у дальней стены. «А здесь довольно мило», — промелькнула предательская мысль, которую Эмили тут же отогнала. Она здесь пленница, какими бы золотыми ни были прутья ее клетки. За ширмой обнаружились принадлежности для умывания. Эмили совершила утренний туалет, после чего Томоэ причесала ее и подала ей одежду — не то зеленое кимоно с кричащим узором, в котором Эмили вчера изображала юдзё, а персиковое с цветочным орнаментом. Неужели Ямаширо-сама расщедрился на новый наряд? Вместо того, чтобы наказать ее за побег, одаривает роскошью и комфортом. От этого показного великодушия к горлу подкатила тошнота. Когда служанка вышла, чтобы принести завтрак, Эмили внимательно изучила комнату. Несмотря на вчерашний провал, мысль о побеге не оставляла ее. Взгляд зацепился за круглую выемку в наружной перегородке. Сердце забилось сильнее: похоже, это дверь. Наверняка заперто, хотя замка не видать. Почти не надеясь на успех, Эмили потянула перегородку, и та неожиданно легко отъехала в сторону. Дыхание перехватило. Неужели это шанс на свободу? Но ее постигло разочарование. За дверью открылся маленький сад — красивый, но окруженный глухой стеной, которую Эмили даже при всем желании не смогла бы перелезть. Она окинула оценивающим взглядом причудливо изогнутую карликовую сосну, потом – замшелый каменный фонарь. Они могли бы послужить ступеньками к свободе, но, как назло, стояли слишком далеко от стены. «Нет, ничего не выйдет», — с горечью подумала Эмили, рассеянно взъерошив влажные от росы листочки подстриженного куста. — Любуетесь садом? — знакомый голос за спиной заставил ее замереть. Эмили, не оборачиваясь, гордо вскинула подбородок. — Вы! — с презрением выдохнула она. Сайто бесшумно приблизился, и воздух в саду словно сгустился, стал удушливым и тяжелым. — Надеюсь, вам хорошо спалось? — как ни в чем ни бывало, спросил он. — А вам?— Она резко обернулась, пытаясь поймать его взгляд. —Совесть не мучила? Он отвел глаза и уставился вдаль. Его молчание жгло сильнее любых слов, и Эмили не выдержала: — Вы ведь с самого начала все это задумали? — ее голос дрожал. — Как только услышали, что мой отец торгует оружием? — Да. Мне жаль, — слова прозвучали безжизненно и сухо. — А корабль? — не унималась Эмили. — В вашем доме я слышала, как вы говорили с кем-то о корабле. Это был «Морской лев»? — Полагаю, что так. Видимо, они искали вас, но из-за волн не смогли спустить шлюпку. Эмили сорвала с куста листок, смяла его в дрожащих пальцах и с яростью швырнула на землю. — Поэтому вы и поспешили увести меня из деревни? Чтобы меня не нашли? — Да. — Но зачем? Зачем вам все это было нужно? — Ей хотелось схватить его за плечи, встряхнуть, заставить показать настоящие чувства. Или хотя бы посмотреть ей в глаза. — Я исполнял свой долг. — И в чем же заключается ваш долг? — Она горько усмехнулась, чувствуя, как предательски щиплет в глазах. — Служить своему господину и на благо Японии. — В его голосе не было ни пафоса, ни эмоций – лишь отстраненность, от которой становилось еще больнее. Эмили смотрела на него и не узнавала. Где тот Сайто, с которым они говорили обо всем на свете? С кем играли в сёги, делили одну комнату на двоих? В чьи губы она вливала лекарство, кем любовалась украдкой, чей образ преследовал ее во снах... Куда исчез человек, которому она начала доверять? Перед ней стоял чужак – холодный, далекий, с пустыми глазами. Маска долга вместо живого лица. Кто из них настоящий? Тот, прежний, или этот? Неужели он притворялся все это время? Или притворяется сейчас? — И кому же понадобилось оружие моего отца? — Эмили вложила в голос всю желчь своего разочарования. — Вашему господину или Японии? Вы ведь замешаны в этом, как его... Сонно Дзёи? Удар попал в цель. На миг маска треснула — глаза расширились, на скулах заиграли желваки. Но Сайто тотчас взял себя в руки — Нам лучше прекратить этот разговор, — бесстрастно произнес он. — Пожалуйста, вернитесь в дом и позавтракайте. Ямаширо-сама желает с вами поговорить. Что оставалось делать? Только подчиниться. Эмили, чувствуя спиной, как Сайто сверлит ее взглядом, вернулась в комнату. Томоэ уже накрыла на стол. Увидев Сайто, она отвесила ему глубокий поклон. Тот ответил кивком и скрылся за дверью. — Ваш завтрак, госпожа, — сказала служанка. — Спасибо, — выдавила Эмили. Опустившись на колени перед столиком, она принялась вяло ковырять палочками рыбу и рис. Снова эти проклятые рыба и рис! А как же хочется выпить стакан свежего молока и вонзить зубы в хрустящую корочку хлеба, намазанного сливочным маслом! Отправляясь в Японию, Эмили и представить себе не могла, что так соскучится по простой европейской еде. Слова Сайто не выходили у нее из головы. Этот предатель с самого начала планировал ее похищение. Не уведи он ее с побережья, где ждал «Морской лев», она бы уже давно встретилась с отцом. Сейчас бы завтракала в их новом доме, а не сидела пленницей в этом проклятом особняке. Волна горечи с новой силой захлестнула ее. Если бы не этот обманщик, ей бы не пришлось пережить тот ужас в бамбуковой роще, ночевать в захудалой гостинице, брести пешком в чертову даль, сбивая ноги в кровь. И все из-за него, из-за человека, в которого она... почти... Эмили с трудом проглотила кусочек рыбы и отложила палочки. Предстоящий разговор с Ямаширо напрочь отбил аппетит. Что он станет выпытывать? Как ей себя вести? Может, пойти напролом? Потребовать немедленного освобождения, пригрозить международным скандалом? Нет, слишком рискованно. Этого надменного ублюдка лучше не злить — кто знает, что у него на уме. Придется отвечать на его вопросы. Наверняка он будет вынюхивать об отце, выяснять, сколько оружия тот сможет продать. Согревая ладони о чашку чая, Эмили погрузилась в тревожные мысли. А ведь папа всего лишь управляющий, а не владелец Торгового Дома. Сможет ли он вообще заключить такую сделку? Или потребуется одобрение Миддлвейков? И как это происходит – нужно писать в Амстердам или достаточно согласия Эдварда? «Господи! — от беспомощности захотелось разрыдаться. — Я же совершенно ничего не смыслю в этих делах!» В этот момент за дверью послышалось: — Эмири, могу я войти? — Убирайтесь! — огрызнулась она. Дверь отодвинулась, в проеме показался Сайто. Ее грубость словно разбилась о невозмутимую маску его лица. Он отвесил легкий поклон. — Нам пора. Эмили со вздохом отставила чашку и поднялась. Выйдя за дверь, она увидела, что снаружи комнату охраняют два стражника. «Нет, отсюда не убежишь», — она с опаской покосилась на их мечи. Больше Ямаширо и Сайто такой оплошности не допустят. Пройдя через внутренний двор, они оказались в той же приемной, где прождали вчера битый час. Господи, неужели это было только вчера? А кажется, будто прошла уже целая вечность. За один-единственный день ее мир раскололся на части – она обрела мать, но потеряла веру в людей. Сайто, как и вчера, сидел на татами возле нее, но теперь они были по разные стороны баррикад. В груди жгло от разочарования и обиды, но больнее всего жалила мысль о собственной глупости. От того, что она как дура, как последняя идиотка, позволила себе почти влюбиться в этого вероломного змея, воображая, будто и она что-то значит для него. — Эмири, — голос Сайто выдернул ее из горьких раздумий. — Пожалуйста, на вопросы Ямаширо-сама отвечайте только правду. Эмили фыркнула и презрительно поджала губы. Много чести! Она скажет ровно столько, сколько сочтет нужным, и ни словом больше. С этими вероломными япошками надо держать ухо востро – уж этот урок она усвоила сполна. Потянулись томительные минуты ожидания. Начался дождь, частые капли зашуршали по крыше над головой. Эмили рассеянно разглядывала грозный доспех, который вчера в полумраке приняла за самого Ямаширо. Собранный из красных пластин, он вдруг напомнил ей вареного лобстера, которых подавали на званых ужинах в Амстердаме. От этого нелепого сравнения губы дрогнули в улыбке, но гнетущие мысли тут же нахлынули вновь. Скосив глаза, Эмили украдкой взглянула на Сайто. Он сидел неподвижно, с безупречно прямой спиной. Черная накидка с фамильными гербами струилась по плечам шелковыми складками, мерцая в неярком свете как вороново крыло. Каждая черта его облика дышала воинским достоинством — от блестящих иссиня-черных волос, собранных в строгий пучок, до покоящихся на коленях кончиков пальцев. От него исходило ощущение сдержанной силы — той самой, что так очаровала ее. В груди заныло от горькой смеси тоски, обиды и злости на саму себя. Как она могла быть такой наивной? Так легко довериться этому чужаку? Отец ведь не зря твердил, что японцы непостижимы для европейского ума – учтивые снаружи, но темные и коварные внутри. — Он идет! — возвестил слуга. Сайто тут же склонился в глубоком поклоне, коснувшись лбом сложенных на татами рук. Эмили замешкалась, внутренне протестуя против такого унижения, но, когда дверь дрогнула, начиная отодвигаться, страх пересилил гордость, и она тоже поклонилась. — Поднимите головы! — прозвучал властный голос, от которого по спине пробежал холодок. Ямаширо восседал перед ними, облаченный в серебристо-голубое кимоно. Его надменное лицо, словно сошедшее с древних гравюр, выражало лишь холодное превосходство человека, привыкшего повелевать. Он небрежно кивнул Сайто, и тот, повернувшись к Эмили, произнес: — Ямаширо-сама желает знать, где вы научились говорить по-японски. Вопрос застал ее врасплох, словно удар под дых. Она готовилась к разговору об оружии отца, выстраивала в голове защитные линии, но никак не ожидала, что речь пойдет о ней самой. Пытаясь выиграть время, она процедила по-голландски: — Прекрасно, значит, вы будете моим дознавателем. — Пожалуйста, ответьте на вопрос. — Сайто смотрел ей прямо в глаза, и его взгляд, мягкий, проникновенный, словно говорил: «Не упрямься!» От этого взгляда, так похожего на прежнего Сайто, в груди что-то болезненно сжалось. — Я выучила японский дома... С учителем, — солгала Эмили. Брови Ямаширо сошлись на переносице, придавая лицу хищный вид. Очевидно, его раздражало, что пленница продолжает говорить на непонятном ему языке. Вместо того, чтобы перевести ее слова, Сайто сказал по-голландски: — Эмири, мы оба знаем, что это неправда. Но прежде, чем вы продолжите, позвольте поделиться тем, что известно нам. «Решил выложить все карты на стол? Что ж, послушаем», — подумала Эмили, изо всех сил стараясь сохранить безразличное выражение лица, хотя сердце колотилось так, что кровь шумела в ушах. Господин засопел как разъяренный бык, и Сайто поспешно склонился в глубоком поклоне: — С вашего позволения, я бы хотел рассказать Эмири о том, что мне удалось выяснить, — произнес он. Ямаширо чуть заметно кивнул, на мгновение прикрыв глаза, словно император, снисходящий до просьбы простого смертного. Получив высочайшее дозволение, Сайто вновь повернулся к Эмили. — Вашего отца зовут Виньсенто Фанройе? — спросил он по-японски, и Эмили поняла, что дальше притворяться бессмысленно. — Винсент ван Ройен, — холодно поправила она. — Он служил директором голландской фактории на Дэдзиме с шестого по двенадцатый годы Тэмпо? — Я не понимаю вашего календаря, — огрызнулась Эмили, хотя внутри все сжалось от страха. — Не имеет значения. Важно лишь то, что последний год его службы был девятнадцать лет назад. Эмили промолчала, но в душе бушевала буря. Она поняла, к чему ведет Сайто, и от этого понимания в жилах застыла кровь. Они докопались до правды. Той правды, которую она так тщательно пыталась скрывать. — Кто ваша мать? Она японка? — вопрос упал как камень, брошенный в тихий пруд. Спина взмокла, по телу прокатилась дрожь. — Я... я не знала свою мать, — выдавила Эмили. Каждое слово царапало горло будто острые осколки стекла. — Она... умерла при родах. Я никогда не видела ее. Господин недовольно поморщился, а Сайто тяжело вздохнул. — Вчера к воротам Дэдзимы вас привела некая женщина, — начал он, и от этих слов у Эмили похолодели кончики пальцев. «Нет, только не трогайте маму!» — едва не вырвалось у нее. Перед глазами встало лицо матери – такое родное, хотя она узнала его всего день назад. — Она здесь не при чем! — выпалила Эмили слишком отчаянно, слишком поспешно. — Я... Я уговорила эту женщину помочь мне, пообещала хорошо заплатить. — Ложь звучала жалко и неубедительно даже для ее собственных ушей. — Эту женщину зовут Юрико. Она хозяйка борделя в Маруяме, который обслуживает иноземцев. — Допустим. И что? — Эмили попыталась изобразить безразличие, но сердце колотилось так громко, что, казалось, его стук слышали все вокруг. — Двадцать четыре года назад Юрико родила дочь от директора голландской фактории, — неумолимо продолжал Сайто. — Спустя пять лет девочка бесследно исчезла, якобы умерла. А у Юрико откуда-то появились деньги, чтобы открыть свой бордель. — Это не имеет никакого отношения... — пролепетала Эмили, зная, что пылающее лицо уже выдало ее с головой. — Я не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете. На миг ей показалось, что во взгляде Сайто мелькнуло сочувствие. Но когда он заговорил, каждое слово пригвождало ее к татами, как удары молота по наковальне. — Знаете ли вы, что по нашим законам, ребенок, рожденный японской женщиной, считается японцем? — Да, —сквозь пересохшие губы выдавила она — И что японцам под страхом смерти запрещено покидать Японию. А тем, кто покинул ее, запрещено возвращаться. — Да. — А знаете ли вы, что тому, кто помог японцу сбежать, также грозит смертная казнь? — Н-нет.— Внутри все оборвалось. — Эмири, ваш отец голландец. На него не действуют законы нашей страны. — Сайто говорил теперь мягче, почти ласково, и от этого становилось еще страшнее. — Однако они действуют на вас. И на вашу мать. — Нет, я этого не знала, — помертвевшими губами прошептала Эмили. — Теперь знаете. Вам стоит об этом подумать. — И как вы намерены поступить? — горло сжало так, что слова едва протиснулись сквозь него. — Решение Ямаширо-сама будет зависеть исключительно от действий вашего отца. Если он выполнит наши требования, ваш секрет останется в тайне. Если же нет... Он замолчал, и в наступившей тишине было слышно, как по крыше барабанит дождь. Эмили не осмелилась подробнее расспросить о требованиях Ямаширо. Она чувствовала себя раздавленной, уничтоженной, словно бабочка, попавшая под колесо телеги. «Это я во всем виновата! — отчаяние захлестнуло ее с головой. — Господи, зачем, ну зачем я настояла, чтобы папа взял меня в эту проклятую страну! Теперь из-за меня у него будут неприятности. А своим глупым побегом я только все усугубила! Втянула и маму в эту беду. Теперь ее могут…». — При мысли о возможной казни матери слезы подкатили к глазам. Ямаширо со скучающим видом посмотрел куда-то вдаль, словно весь этот разговор был не интереснее жужжания мухи. Сайто понял своего господина без слов. — С вашего позволения, мы удалимся, — склонившись до пола, произнес он. — Прошу прощения. Дождавшись небрежного кивка, он, пятясь, покинул приемную. Эмили последовала за ним, чувствуя, как внутри все клокочет от унижения и гнева. Ее тошнило от самодовольства Ямаширо, и почему-то особенно неприятно было видеть, как Сайто пресмыкается перед ним. Как может гордый самурай ползать на коленях перед этим напыщенным индюком? Куда делось его достоинство, что читалось в безупречной осанке, в благородной сдержанности каждого жеста? То самое достоинство, которое так завораживало ее. Сейчас от той гордости не осталось и следа – лишь раболепное послушание верного пса. Хуже всего было то, что в каждом его движении сквозило искреннее смирение. Будто он действительно считал себя недостойным даже поднять глаза на своего господина. Это унижение, такое добровольное, такое естественное для него, причиняло ей почти физическую боль. У выхода слуга почтительно протянул Сайто катану и зонтик. Тот привычным жестом заткнул меч за пояс и обулся. Снаружи лил дождь, застилая все вокруг серой пеленой. Даже короткий путь через внутренний двор грозил промочить одежду до нитки. Сайто раскрыл зонтик, заботливо наклонив его так, чтобы уберечь Эмили от дождя. Ее захлестнуло желание отшатнуться, показать свое презрение, но пара ледяных капель, упавших на нос, заставили подавить гордость. — И что вы намерены делать дальше? — спросила она, когда они отошли достаточно далеко от любопытных ушей. — Найду вашего отца. Устрою переговоры. Как только он примет наши условия — вы сможете воссоединиться с ним. — А что, если мы сбежим? — с вызовом бросила Эмили. — Сядем на корабль и уплывем? — Сожалею, но в таком случае вашей матери грозит смертная казнь. — В его голосе действительно слышалось сожаление, и от этого становилось только горше. Эмили почувствовала, как внутри закипает бессильная злость. — А мы и ее с собой заберем, — прошипела она. — Вы не сможете провести ее на корабль. За портом пристально следят, особенно сейчас, когда к нам приплывает так много иностранцев. К тому же люди Ямаширо-сама будут за ней наблюдать. Гнев накрыл Эмили с головой. Хотелось выть, кричать, схватить этот злосчастный зонтик и швырнуть его в грязь. А еще лучше – отколошматить им Сайто, стереть с его лица это невыносимое выражение сочувствия. Но она лишь до боли стиснула кулаки, впиваясь ногтями в ладони. «Эти мерзкие япошки загнали нас в ловушку, — с горечью подумала она. — Если я сбегу — мама окажется на плахе. Теперь им даже не нужно меня охранять». Сайто проводил ее до комнаты и отвесил прощальный поклон. В этом жесте Эмили почудилась насмешка. Или, возможно, она видела издевку там, где была лишь привычная японская учтивость. Она смотрела, как он уходит – стройный, собранный, бесконечно чужой – и грудь разрывало от тоски. Неужели человек, которому она едва не отдала свое сердце, оказался всего лишь актером, искусно играющим свою роль? Когда его шаги стихли за дверью, Эмили без сил опустилась на футон и закрыла руками лицо. Она вдруг почувствовала себя такой одинокой, как никогда в жизни. Загнанной в клетку птицей, чьи крылья связаны не веревками, а куда более жестокими путами – любовью к близким людям, которые оказались в смертельной опасности из-за нее.