Письма в никуда (дневник W. W.)

1 ноября 1939 Дорогой Джек, Ты наверняка не одобришь этого и назовешь меня неблагодарным сыном... Я и сам, возможно, считаю себя плохим человеком. В Европе война, и я записался добровольцем. Родителей оставлю на соседку — она справится с уходом за ними лучше, ведь у нее нет ни работы, ни ужаса от самой мысли, что они могут умереть... К тому же она сама согласна на это. Может, мне это хоть немного поможет. Я просто хочу сбежать от такой жизни хоть куда-нибудь! Запутался во всем, W. W.

***

16 декабря 1939 Дорогой Джек, Вот меня и забрали... Я буду помогать бойцам союзников на линии фронта. И, судя по тому, что меня тут же неофициально назначили военным врачом, дела идут не лучшим образом... Иначе они нашли бы того, кто действительно учился этому, а не человека, который просто умеет перевязывать раны. Что ж, здесь мне придется ухаживать за ранеными солдатами, а не за стариками, которые медленно уходят, несмотря на все попытки помочь. Впрочем, смерти я наверняка увижу. Я боялся этого, поступая в институт, но теперь мне совсем не страшно. Может, это было самое глупое решение в моей жизни? Я не исключаю такую вероятность. Даже охотно верю в это! Но сейчас не боюсь ничего. Уж лучше погибнуть на войне, чем медленно сходить с ума от безысходности, наблюдая за медленным угасанием родных... В странных чувствах, W. W.

***

28 декабря 1939 Дорогой Джек, Кажется, я стал убийцей! Отец умер... Мама написала мне об этом. У нее ужасный почерк, и я едва разобрал это письмо... Джек, я в этом виноват, я уверен! Как мне быть? Я бросил своих беспомощных родителей, потому что в свои тридцать с лишним веду себя как ребенок... Может, все дело в твоем исчезновении, но я как будто застрял в другом возрасте. Я не могу отпустить и поверить в смерть. Да, отец не умер. Мама написала "покинул нас". Значит, он мог просто уехать! Да кого я обманываю? Пора повзрослеть. Ты в принципе можешь быть живым — нам официально не сообщали о твоей смерти, — но отец мертв совершенно точно. Ему было почти восемьдесят лет, и у него было больное сердце... Последние годы он страдал, но в целом его жизнь была счастливой. Его я точно должен отпустить... Тебя не могу, потому что ты был моим лучшим другом, но отец... Нет, он не стал жестоким или холодным после твоего исчезновения, но он никогда не был искренним или открытым. Может, и я такой же? Я не убивал его. По крайней мере я не делал этого своими руками. Мама написала, что он умер в больнице три дня назад... Приступ у него случился не сразу после того, как я ушел на фронт. Наверное, я тут все же ни при чем. Даже если в этом есть моя вина, я стану героем на этой войне (может, не для страны, но для тех, кого спасу) и закрою этот грех... Пожалуй, я заслужил быть раненым или убитым в боях. Сожалею, Уилл

***

28 февраля 1940 Дорогой Джек, Я пишу это в бронепоезде: меня отправляют в другое место. Неделю назад я видел первый страшный бой, который не решусь сейчас описать... Меня до сих пор трясет. Перед глазами стоят огонь и кровь. Если коротко, то это была перестрелка. Звучит не так уж страшно, верно? Я полагаю, ты поймешь, ведь ты тоже был на войне... Я понятия не имею, кто я: я вроде врач, но разве не должен я тогда работать в госпитале? Впрочем, значения это не имеет. Я не держал в руках оружие, но видел, как моих товарищей расстреливают. Да, буквально расстреливают! Немцев было куда больше. Я никогда не верил в "справедливость" на войне, но это — доказательство тому, что ее быть не может. Нас был целый взвод... Живых, если не считать меня, десять человек. Остальные погибли... Тех, кто не умер мгновенно, я пытался спасать... Я не хирург, но остановить кровотечение или извлечь пулю в принципе могу. Что ж, троих я действительно спас! Меня лично благодарил офицер, и этим я горжусь, но скольким я помочь не смог... Не берусь даже считать. Я видел кровь на снегу — красивый контраст, если не думать, чем он создан. У меня на руках умер молодой солдат — я держал его за руку, но большего сделать не смог. Я видел горящий блиндаж — вражеский, но там ведь тоже люди... Да, они убивали моих товарищей, но не они развязали эту войну, и у них не было выбора! Может, ты не согласишься со мной, Джек, но люди остаются людьми, пока не убивают себе подобных из прихоти. Лидеры нацистов — не люди, но солдат я жалею одинаково вне зависимости от страны. В ужасе, Уилл

***

27 мая 1941 Дорогой Джек, Вот и мой день рождения... Мне тридцать три. Я еду во Францию! Это было бы хорошим подарком, если бы не обстоятельства. За прошедшие полтора года столько всего случилось! У меня не было то времени, то сил, чтобы написать... Сейчас все слезы высохли, и чувств почти нет. Я не могу больше плакать. Я сломлен окончательно. Когда на моих глазах убили Алекса, я несколько часов просто смотрел в одну точку. Да, его убили! Он стоял под градом пуль до последнего и упал замертво как подкошенный. Я чуть не бросился под вражеский огонь спасать его! Меня удержали... втроем. Физически я самый сильный среди моих знакомых. Когда мне пришлось отрубить Джеймсу ногу, которая буквально гнила, топором в полевых условиях, потому что у него счет уже шел на часы, я три дня не мог ни говорить, ни есть... Ты видел гниющее заживо тело? Я увидел — посчастливилось. И отрубленную конечность, кстати, тоже. А крики... Если я вернусь с войны живым и смогу продолжить работу, то никогда не буду жаловаться на пациентов, которые кричат. Я теперь слышал в разы хуже... Боюсь даже представить, каково Джеймсу. С другой стороны, он выжил и отправился домой, а я... Впрочем, не такой ценой. Я не хотел бы стать калекой. Никто не хотел бы! Надеюсь, с тобой не случилось подобного... Хотя мне тут впору за свою жизнь бояться, а не переживать о том, что произошло (и то в теории) с тобой двадцать лет назад! Я боюсь войны... Я в этом признался. Меня считают бесстрашным, но я просто трус, успешно это скрывающий. Снова опустошенно, W. W.

***

14 июля 1941 Дорогой Джек, Помнишь, как в детстве я боялся темноты? Кто бы мог подумать, что страх вернется на четвертом десятке... Я точно не ожидал этого. Разумеется, Я не шел воевать как на праздник! Я неплохо знаю историю, да и перечитал все твои письма, когда принимал решение. Я догадывался, что увижу много страшного, но... Скажем так, к тому, чтобы быть запертым на несколько суток без еды, воды и света в катакомбах под Парижем, готовым быть невозможно! Я думал, что мы погибнем там в полной темноте! Никто не видел моего лица, они думают, что я вообще ничего не боюсь... А я плакал все это время. Я очень боюсь погибнуть нелепо. Сослуживцы называют меня героем, и я охотно верю им: я спасал жизни несколько раз и был стоек в любых обстоятельствах... Правда, в последнее время я постоянно перепуган, но у меня холодное лицо. Если коротко, то я просто скрываю чувства лучше, чем любой из них — и это не значит, что я не чувствую ничего. К сожалению или к счастью, но не все это понимают... Впрочем, тогда в катакомбах помочь мне мог только ты. В детстве ты всегда развеивал мои страхи, даже те, что имели реальное обоснование — помнишь? Если бы ты обнял меня, мне определенно стало бы легче... Я бы почувствовал, что это именно ты, а не кто-то другой! Это похоже на чутье. Я не верю в подобное, но мы с тобой особенные, верно? Черт... Мне следовало бы привыкнуть к страху за свою жизнь, но я до сих пор долго отхожу от всех опасных случаев. Если война не станет последним, что я увижу, то в мирной жизни я даже в походы ходить не буду — во избежание! Может быть, я действительно герой, но разве герои погибают глупо в темных тоннелях от голода? И разве испытывают они такой страх перед смертью? Не думаю, что меня можно назвать настоящим героем. А что скажешь ты? Безумно, W. W.