Тремор

В туалете скрутило спазмами — Андрей упал на пол, как-то отдаленно ощущая вспышку боли в коленях. Склонился над унитазом, с трудом вдыхая, сплевывая слюну. На мгновение, показалось — это была кровь. От боли по щеке скатилась слеза, расчерчивая кожу солью и влагой. Андрей вцепился дрожащими пальцами в ободок, сжимая, мечтая, чтобы сломалось, впилось сотней осколков в ладони. Чтобы перекрыло весь этот ужас внутри. От запаха тошнило только сильнее, от ощущения себя, таким жалким и сломанным — тоже. Кошмар вцепился в глотку кровавыми росчерками, оставляя беспомощным, разбитым на части в темноте ночи. Все закончилось хорошо. Все в целом закончилось — он жив. Не о чем сожалеть, не о чем горевать, тогда почему так херово? Почему он рассыпался от ситуации? Все еще ощущал холодное прикосновение лезвия к коже — прямо над кадыком, под подбородком, жестокая угроза, от которой по телу разливалось онемение от ужаса. Было бы легче, будь это не нож. Если бы это были просто руки. Палка. Бита. Что угодно — даже пистолета не испугался бы так сильно. Может быть. Или нет. Спазм подкатил снова, отдаваясь болью в животе. Андрей с трудом втянул воздух носом, закашлялся, ощущая как тошнота становится только сильнее. К горлу подступала желчь, обжигая. Он вчера вообще хоть что-то ел? Не мог вспомнить — ничего, кроме этой чертовой подворотни, собственного ужаса, паники, онемения. Мог только бесполезно моргать, уставившись в чужое лицо, позволяя — все, наверное. Потому что с ним такое уже было. Потому что он запуганный слабак, жалкий неудачник, которого не стоило находить. Все ведь могло закончиться еще тогда, верно? В той комнате, в удушливой темноте и грязи, когда только и мог, что бесполезно лежать, ощущая как вытекает из него жизнь, как наползает холод и мрак. Пару часов назад, тоже. Его спасла случайность — какие-то парни завернули во двор, спугнув этого ублюдка. Сам Андрей ничего не сделал. Ничего. Вообще. Просто не смог, парализованный страхом и воспоминаниями. Слабый и жалкий, бесполезно стоял, даже не пытаясь пошевелиться. Просто окаменел — удивительно, что умудрялся дышать. Мужчина собирался его обыскивать, либо все же прирезать. И Андрей абсолютно нихера не сделал. С трудом поднялся на дрожащие ноги, сплевывая напоследок. Дотащился в ванну, ощущая как мерзко прилипает потная майка к телу, как холодит спину и болят колени. Чувств было много в целом, они наползали лавиной, сшибая с ног, мешая связно думать. От собственного вида скрутило от отвращения — ничего ведь не случилось. Все в порядке. А он все равно разваливается, распускается по швам, оставляя оголенные провода-нервы. За себя было стыдно, от себя в целом — мерзко. Когда тот ублюдок сбежал, что-то раздраженно пробормотав себе под нос, Андрей все равно остался стоять. Уставился пораженным взглядом в небо, до рези в глазах вглядываясь в его тьму. Чувствуя, как прошибло дрожью все тело, как паника стянула стенки глотки, мешая вдохнуть. Смотрел вверх. Все еще ощущал боль в шраме, холод у горла, взгляд — прямой и насмешливый, отчаянный и безумный. Все смешалось в одну кучу, оставляя его переполненным. Больным. Тогда, его вырвало. Блеванул себе под ноги, с трудом склонившись, про себя умоляя не упасть в эту же лужу носом. Хотя бы сейчас пронесло. И на том спасибо — охуительные достижения на сегодня. Уселся в ванну, включая воду. Скрутился в комок, отчаянно желая захлебнуться, застыть вот так — бесполезным телом, без шанса на нормальность. Раствориться на молекулы, атомы, распасться осколками на поцарапанное дно, исчезнуть, чтобы вязкая, темная тревога отпустила. Ушла окончательно. Не помнил как дошел домой. Как уселся на кровати, потерянно уставившись в стену — тоже. Валера его расспрашивал, конечно, он понял, что тут проблема. Что случилось что-то. Андрей нихера ему не сказал — просто не смог. Перед ним было до жути стыдно — Валера его не для этого спасал тогда. Не для того, чтобы вот так, позорно и слабо, сдаваться даже не пытаясь себя защитить. Лезвие у горла, лезвие в его теле — кровь снаружи. Вязкая, горячая, стекает меж пальцев, просачивается краснотой сквозь одежду. Так много. Так ужасающе много. Он выпил двойную дозу снотворного — зря, конечно, потому что это не настолько сильные таблетки. Они в целом оказались сегодня бесполезны. Наверное, даже часа не проспал. И больше не сможет. Не сегодня. Может и не завтра. Андрей тер себя мочалкой до красноты, выкрутил вентиль с горячей водой до упора, почти задыхаясь от жара. Не помогало. Его все еще трясло, паника все еще накатывала волнами. Никакого контроля, ничего, что спасло сейчас. Вообще ничего. Проблема была не в неудачливом воре, не в этой сраной подворотне, которая теперь навсегда будет ассоциироваться с тягучими кошмарами — в нем дело. В его слабости. В том, что так бездарно, бесцельно, был готов проебать свою жизнь из-за неуместной паники. Так тщательно пытался внушить себе, что с ним все в порядке, так старательно убеждал самого себя, что вылечился. Что той, незаконченной, кривой и косой терапии хватило. Что он сильный, блять, смелый и вообще ему все ни по чем. Кошмары, да и только. Какой же идиот, а? Конченный придурок. Он все еще болен. Все еще не способен на нормальную жизнь, не в состоянии справиться с тревогой, не может разобраться со своей головой. Проебался. В который раз. Почему-то внутри закипала злость — да, он натворил ерунды, но почему именно ему так не везет? Почему все это с ним происходит? Сколько людей подобную дурость делают и все в порядке. Живут и радуются. За эту злобу было стыдно тоже: не в его правилах было себя жалеть. А прямо сейчас как будто надо. Надо, пока сидит и дрожит в горячей ванной, надо, пока голова нещадно кружится и болит, надо, пока кошмары все еще сидят внутри темным комом. Отвратительно. Но вот он здесь. Смирись и иди дальше. С трудом поднялся на дрожащие ноги, на мгновение, зашатался, сразу же представляя как прикладывается головой о бортик ванной. Стало истерически весело — Андрей сжал дрожащие ладони у рта, пытаясь сдержать нервные смешки. Блядство, он и правда сходит с ума, да? Включил холодный душ, резко и безжалостно. Мыслей ноль — только отчаянные попытки втянуть ртом воздух, чудовищное ощущение в груди, словно сдавило все. Прекрасно. Шоковая терапия на него всегда работала. Отошел на шаг — с трудом, упираясь боком о стену. Все пытался отдышаться — даже на тошноту возможности не осталось. Какое же счастье, ну. Нужно как-то пойти в универ, пытаться сделать вид, что с ним все в порядке, стараться выглядеть нормально — как с этим справиться? Он не мог. Казалось, что вся его слабость, постыдная и чудовищная, вставлена на всеобщее обозрение, открыта всем и каждому — ребра разломаны, распахнуты, являя ядовитую тьму в его груди, открывая беззащитное сердце. Бей, если захочешь — все равно не будет никакого сопротивления. Почему-то до жути хотелось увидеть Суворова. Вцепиться пальцами в его тело, вжаться как можно сильнее, услышать что-то привычно-болезненное: не важно что, потому что хоть так получалось чувствовать себя живым, ощущать, что в нем есть хоть что-то кроме этого всепоглощающего страха. Марат, наверное, его слабость сейчас заметит. Увидит, потому что он всегда это в нем видел, замечал больше остальных насколько Андрей сломан. Насколько он жалок. Так ведь Суворов и говорил, верно? Зачем вообще сопротивлялся до этого? Для чего цеплялся отчаянно за свою гордость, за попытки стать нормальным? В этом вообще был смысл? Прямо сейчас, в ванной, дрожа от холода и паники, в самом себе он ничего стоящего не чувствовал. Впился ногтями в шрам, отчаянно царапая, почти мечтая ощутить под пальцами кровь, вытравить это все из себя — херов яд, от которого медленно сходил с ума. Устал, как же сильно он заебался, Господи. Сколько еще это будет длится? Вылез из ванной. Долго сидел на кухне, насильно вливая в себя сладкий чай. Еще дольше сидел, растерянно уставившись на гору посуды в раковине. Думал про Валеру, про Сашу, про Марата, про Настю тоже — старательно не думал про себя. Залез в тик ток, потом в твиттер, после — читал какую-то нудную статью о скандалах неизвестных ему людей. Тревога все еще душила, сжимала горло холодными пальцами, мешая нормально дышать. Отвлекаться помогало так себе. Вот только других вариантов у него не было. В какой-то момент начал гуглить психотерапевтов. Пялился на цены за прием, смотрел фотографии — все в белых халатах и с приятными, располагающими улыбками. Руки дрожали так сильно, что с трудом мог попадать пальцами по клавиатуре. Он мог бы попросить у мамы — на терапию она бы выслала без вопросов и столько, сколько нужно. Да она и так бы денег дала, это он все время упрямился. Просить только не хотелось. И всем этим заниматься — тоже. Пить, как и в прошлый раз, антидепрессанты, стараться не орать на спокойного врача напротив, пытаясь связно объяснить в чем его проблема. Слушать мягкие уговоры на более полноценное лечение — курс в больнице составит всего двадцать один день, вам нужно стабилизировать свое состояние. Спасибо, блять. Не очень хотелось так открыто признавать всему миру, что он больной. Думаешь по тебе ничего не заметно? В универ собирался дольше обычного — руки не желали слушаться, тело двигалось с трудом и болью. Валера одевался рядом, не спуская с него задумчивого, мрачного взгляда. Что он видел? Догадался о чем-то? Андрей не знал. Даже боялся представить. Я бы хотел. Если бы Суворов видел его вчера, то скорее, мечтал бы добить. Чтобы не мучился, чтобы не позорил планету своей жалкой слабостью. Прекрасно, правда? Вот ему Андрей бы точно не сопротивлялся. Валера все смотрел — цеплялся взглядом за его дрожащие руки, разглядывал неловкие, заторможенные движения. Не спрашивал, не подходил, зная, что Андрей ничего не объяснит сейчас. Только напряженно сжимал сжимал простынь, сидя напротив. Его беспокойство оседало тяжестью на коже, впитываясь в поры и от этого было почему-то только хуже. Разве ты не видишь, что я снова облажался? Андрей все это ненавидел. Вот только слова не шли, язык ощущался распухшим, тяжелым, губы не разжимались, а сердце колотилось в груди, угрожая проломить ребра. Ненавидел. Поэтому сбежал из квартиры с неожиданной для самого себя скоростью - изначально казалось, что его тело сейчас на подобное не способно. На пару дошел с трудом. Все время настороженно озирался по сторонам на улице, нервно ерзал на сидении в автобусе, почти ожидая, как вот сейчас, снова, кто-нибудь выскочит на него из темноты. Он ненавидел длинные ночи, терпеть не мог постоянную тьму осени и зимы. А раньше все это нравилось. Когда-то давно, когда он еще был нормальным человеком. Суворов сидел с ним рядом на паре — Андрей почему-то отчаянно хотел его внимания и до жути его боялся. В горле застыл немой крик: о помощи, о том, как невыносимо сейчас сидеть вместе, как невыносимо в целом. О том, как ощущается лезвие у горла. Как страшно понимать, что все это даже не впервые. Андрей не боялся боли, его не беспокоили драки — всего этого он даже хотел. Пугало то ощущение — липкий, жуткий холод по телу, медленно наползающая по краям зрения тьма, жуткое, пробирающее до костей одиночество. Знание: вот это конец. Вот он. Здесь и сейчас. После той ситуации он нарывался стабильно — словно пытался доказать самому себе, что все еще силен, что все еще жив в бесконечной череде боли и насилия. Тот, первый психолог, совсем не помогал, кошмары сводили с ума, реальность была совсем не лучше. Давать показания в суде было адом. Казалось, что взглядов сотни, тысячи, они пронзают тело со страшной силой, пытая, распарывая изнутри. Он не хотел. Собирался забрать заявление, планировал проигнорировать ситуацию. Не позволили: мама, Ильдар и Валера тащили за руку, не давая отступить. Уговаривали, шантажировали, кричали — Андрей сдался, не в силах с ними бороться. Он тогда в целом мало что понимал, с трудом мог соображать и уж точно не являлся достаточно адекватным, чтобы что-то решать. Сейчас, он был рад, тому что не остановился. Но тогда. Это было невыносимо. Мерзко. Чудовищно больно. Преподаватель что-то нудно рассказывал по теме — все вокруг писали конспект, а Андрей уставился в собственную тетрадь не в силах даже написать название темы. Было все равно. С ужасающей четкостью вспоминал, как выходил из дома и шатался по дворам, нарываясь на конфликт — удивительно легко было найти кого-то настолько же невменяемого, когда старался отыскать. Утром бессмысленные походы в школу, днем вялые разговоры с психологом о том, насколько же он сам виновен в ситуации, вечером — драки. По кругу, снова и снова. Местами добавлялся алкоголь, когда вся эта боль и злоба внутри душили сильнее обычного. В школе было тяжело - слухи распространились с ужасающей скоростью и вечные жалостливо-подозрительные взгляды разрезали на части. Тогда он и правда стал до жути популярен. Еще бы - после такой ситуации. Вот только от этого становилось хуже. Единственная радость, что никто не решался подойти напрямую, с вопросами. Он точно знал, что от подобного сорвался бы окончательно. Остановился он из-за Валеры. Один из самых мерзких его поступков. — Васильев, не хотите показать тетрадь? Как я вижу, вы очень старательно пишите конспект. Собственную фамилию сначала не узнал: голос преподавателя был все это время фоновым шумом, едва прорываясь сквозь завесу воспоминаний. Марат толкнул его ногой, возвращая в реальность. Андрей осоловело моргнул, переводя взгляд на Константина Юрьевича. Тот разглядывал его с легким раздражением, явно взбешенный игнорированием. Там было что-то про тетрадь, да? — Я ничего не написал. Голос звучал до странности хрипло, словно чужой. Все это казалось таким неважным — злость преподавателя, учеба. Он даже не сильно мог понять, что сейчас происходит, мысли расползались, разлетались испуганным птицами. Затошнило — от любопытных взглядов, от ситуации. От того, что он снова проебался. — А почему? — Константин Юрьевич почти кипел. И выглядело это забавно — казалось, даже его усы начали вставать дыбом от гнева, даже странно, что еще пар из ушей не пошел. — Что-то помешало? Андрей выдохнул, на мгновение уставившись на собственные дрожащие пальцы. Все казалось кривым, смазанным и незначительным. Пустым. Словно мир потерял реальность, делаясь до ужаса похожим на старую компьютерную игру. Пожал плечами, бессмысленно разглядывая пустую тетрадь: — Просто задумался. — И о чем вы в течении получаса так старательно думали? Вопрос прозвучал насмешливо. Презрительно. По кабинету поползли шепотки, вывинчиваясь в голову раздражающим шумом. Андрей прикрыл на мгновения глаза, пытаясь сосредоточиться на происходящем, отогнать лишние воспоминания. Не получалось. — Ни о чем. Константин Юрьевич хмыкнул. Покачал головой, возмущенно нахмурившись: — Раз вам настолько не интересно, то зачем вы тут находитесь? Можете идти. Вас никто не держит. Андрей вскинулся, ощущая как что-то растягивается, расползается внутри тьмой. Одногруппники смотрели. Марат — тоже. Разглядывал его, откинувшись на спинку стула, рассматривал, словно не мог понять, что именно видит. Не стоило сегодня приходить. Не стоило даже пытаться. Почему-то снова ощутил, как к горлу прижимается холодное лезвие, угрожая. Так пусто. Было так пусто, страшно — потому что его чуть не прирезали вчера во второй раз. Теперь ему переживать из-за оценки? Из-за того, что наругают? Да похуй, честно. Когда он встал в кабинете было тихо. На него смотрели, пялились почти в ужасе. Преподаватель тоже — разглядывал, словно не верил в то, что сейчас происходит. Андрей схватил вещи, двинулся к выходу. Было никак. Словно все это не с ним происходило. Константин Юрьевич начал что-то говорить, когда Андрей подходил к двери — он ничего не понял, а поэтому проигнорировал. Вышел в коридор, растерянно уставившись куда-то в окно. На улице все еще было темно. Внутри почему-то тоже. Ерунду сейчас, наверное, сделал. Вот только сожалений не было никаких. Только страшная, опустошающая усталость. Может, его отчислят. Это, наверное, даже хорошо. Он все равно слишком сильно заебался.

***

Настя написала, когда он уже зашел домой. Отправила голосовое, что поговорила с преподавателем, наврала, что у него сейчас тяжелая ситуация в жизни, что такого больше не повторится, и Андрей все исправит. В общем, максимально смягчила ситуацию. Отделался в итоге одной только отработкой и выставленным прогулом. В деканат Константин Юрьевич пообещал не звонить, но и потребовал личных извинений. Было все равно. Настя спрашивала, что с ним. Сказала, что постарается отметить его и на остальных парах. За эту помощь хотелось на нее наорать — Андрей точно знал, что всех этих усилий не заслуживает. Не стал. Вяло ответил, что потом объяснит, поблагодарил. Все это было так неправильно — то, что она старается, что она к нему вот так, когда сам Андрей еще вчера в туалете с удовольствием дрочил Суворову. Оттолкнуть ее, почему-то, не хватало сил. И желания в целом не было. Может, у Суворова с Айгуль также. Или с Андреем. Как знать? Про него думать не хотелось. Вообще. Выпил снотворное, включил какой-то видос на фоне. Заснул все равно с трудом, долго разглядывая сухими глазами потолок. Все еще ощущал себя пустым. Уставшим и переполненным тревожной, безумной энергией. Тошнило, но желудок сводило от голода. Хотелось пить, но при этом казалось, что вырвет даже от самого крошечного глотка. Чудо, что удержал в себе таблетку. Вся эта двойственность сводила с ума. Отрубился резко, моргнув. Очнулся уже в темноте, ощущая как болит от неудобной позы спина. Адски хотелось в туалет и что-нибудь сожрать. Валера сидел на своей кровати. Без света, он мрачно что-то печатал в своем ноутбуке и его лицо, едва освещенное экраном монитора казалось каким-то необъяснимо далеким и чужим. Андрей уставился на него, почему-то испытывая желание притвориться, что спит и дальше. Подумал вдруг — было бы удивительно просто любить его. Быть с ним. Верный, до ужасающего преданный, несмотря ни на что, с хорошим чувством юмора, умеющий поддержать как никто другой, смелый и упрямый. Вспыльчивый и наглый, но до смешного добрый с близкими людьми. Это было бы потрясающе. Комфортно. Хорошо. Ничего такого, что было с Лешей, ничего, что происходит между ним с Суворовым. Андрей так устал. Так сильно. Разглядывал сидящего напротив друга, всматриваясь в нахмуренные брови, раздраженно поджатые губы, напряженную линию плеч. Смотрел, почему-то безумно стыдясь собственных мыслей, того, что в волнении Валеры снова виноват сам. На мгновение, захотелось все рассказать. Про лезвие у горла, о том, насколько слаб оказался, о том, что даже не попытался. Выдохнул. Знал, что не сможет. Следующие три дня прошли в болезненном, чудовищном напряжении — дома и в универе. Марат куда-то пропал, но его отсутствие, почему-то, все равно до ужаса напрягало. Впрочем, будь все иначе, легче все равно бы не было. Больше никаких прогулов Андрей себе не устраивал, покорно ходил на пары, цепляясь за то немногое чувство нормальности, что у него оставалось. Вот только смысла в этом было ноль — оценки выходили отвратительные. Он в целом сейчас соображал особенно плохо, потому что снотворное не помогало, кошмары стали только сильнее. В них стало куда больше ножей и крови. Отвратительно. Помогала Настя — Андрей сидел с ней вместе, пытаясь изо всех сил изобразить нормальность. Кажется, получалось плохо, потому что ее взволнованный, печальный взгляд прикрепился к нему тошнотворной тяжестью, мешая полноценно вдохнуть. Злиться на нее за это не получалось. С чего бы? Она и правда искренне беспокоилась, старательно помогала, спасая его от отчисления и полной академической неуспеваемости. Андрей все думал — делала бы она то же самое, если бы он ей все рассказал? Скорее всего. В ней не было ни капли жестокости. Валера на него злился. Напряженный, до ужаса раздражительный и молчаливый, он все еще не начал задавать вопросов, давая возможность рассказать все самому. Андрей не мог — пару раз честно попытался, но слова не шли. Будто мешало лезвие у горла. Будто если откроет рот, то вместо слов из него польется кровь. В пятницу увидел около кабинета Айгуль. Она, наверное, ждала Суворова. Это почему-то показалось смешным: неужели он ей даже не сообщает, когда прогуливает универ? Удивительно. Может, они поругались. Андрей почему-то ощутил странное родство с ней в этот момент. Словно он сейчас занимается тем же самым — ждет, когда Марат сядет с ним на паре, ждет его внимания. Ждет его. Плохая идея, да? Саша начал куда-то пропадать вечерами. В субботу оставил дома телефон, который пол вечера разрывался от звонков. Валера не выдержал и выключил звук на нем нахрен. Тихо сообщил, что звонила Нина Борисовна. Что-то у них шло, видимо, совсем не туда. Андрей просыпался ночами с криками, почти не мог находиться в темноте и ненавидел все, что происходит. Усталость росла в геометрической прогрессии, сбивая с ног, мешая думать и двигаться. Он становился бесполезен — не способный сконцентрироваться, постоянно сонный, с трудом мог питаться и все еще стремился притворяться, что все нормально. Руки дрожали. Сильнее и сильнее. Скоро он вообще не сможет ими пользоваться. В воскресенье Настя предложила встретиться - сказала, что была бы рада пройтись с ним вместе. Андрей отказался. Он хотел, но не мог. Не сейчас, когда его тело разваливалось, а он сам был скорее пародией на человека. К тому же это было слишком много, прямо сейчас - идти по улице, делать вид, что он не дергается от каждого лишнего движения рядом, не подскакивает от любого шороха. Все воскресенье он проспал, периодически поднимаясь, чтобы сходить в туалет, либо вяло пялился в телефон — сил на большее уже не было. Днем все же спать было куда легче, чем ночью. Он в целом сейчас после учебы вырубался, но лечь удавалось не всегда. Все еще оставалась работа, на которую исправно ходил, ненавидя каждую секунду. Даже надеялся, что ночью тоже все хорошо будет. Почти ощутил себя немного отдохнувшим, хоть и до безумия болела голова и все равно оставалась дикая слабость. Не вышло. Подорвался, долго-долго смотрел в потолок, не в силах пошевелиться, разогнать окружающую тьму. Боялся с кровати встать. Поспал всего два часа. Хотелось почему-то кричать. Андрея трясло особенно сильно, кошмар получился до невероятного ярким, насыщенным — в этот раз лезвие все же вонзилось в глотку, распарывая. Проснувшись, судорожно ощупывал горло, с трудом вдыхая воздух. Одеяло валялось комом в ногах, он весь вспотел, тело сотрясало дрожью. За что, ну, за что вот это? Почему? Просто поспать. Он так хочет просто лечь и спать ночами. Ничего кроме. Чтобы как все нормальные люди. Подумал попросить Настю отметить — почему-то от целого дня сна как будто стало только хуже. С трудом соскреб себя с кровати, долго стоял под душем. Выпил воды — сразу же вырвало. Все еще был до безумия нервным, напуганным. Кошмар не отступал. Все было так ярко, так живо. Тьма вокруг, боль, острая, сильная, мучительная. Кровь между дрожащими пальцами, безумный взгляд голубых глаз, расползающаяся по телу боль и мучительный холод. Одиночество. Мрачное, тоскливое, муторное. Блять. Блять, ну за что? Адреналин зашкаливал. Голова адски кружилась. Он вчера почти нихрена не ел. Не было желания. Сегодня тоже, наверное, не получится. В автобусе укачало. Дошел до универа, зайти только не смог - скрылся во дворах. Снова выворачивало, шатало как пьяного. Написал в итоге Насте, на первой паре попросил отметить. Заполз в какую-то беседку, растянулся на скамейке. Трясло. От холода, от первобытного, скручивающего ужаса, что расползался внутри. Андрей пялился мутным взглядом в расписанный маркером потолок, все расплывалось, расползалось в стороны. От универа, наверное, надо уйти подальше. Он же совсем рядом. Пять минут и на месте. Чуть-чуть не смог. Идиот. Прикрыл глаза - под веками сразу заплясали образы, смазанные собственной паникой. Что-то из сегодняшнего кошмара, что-то из его прошлого: муторный, удушающий бред, который заставлял панически задыхаться, с трудом сдерживая позорный вой. Блять, какой же он нахуй жалкий. Как же все это бесило. Лежал на скамейке, даже сил подняться не было. Охуительно. От отвращения к себе хотелось удавиться. Почему-то начинало вырубать, голова совсем поплыла. Было херово, было до ужаса плохо, он адски замерз. Время растекалось, распадалось осколками, он ничего не соображал из-за мерзкой, удушливой тревоги. Мне очень жаль. Мне тоже, веришь? Он падал, падал в непроглядную, сокрушительную тьму, в которой — ничего. Вместо сраной скамейки, за спиной, бездна. Там уже не страшно, не больно, там все закончится. Андрей смотрел пустым взглядом вверх, но и там тоже — ничего. Полный, абсолютный ноль, чудовищный мрак, растянутая мгла. Вся эта дрожь по телу, вся эта усталость. Все это — закончено. Раз и нет. Было так страшно. Почему ему так страшно? Вода подступает со всех сторон, накрывает, укрывает, утягивает на дно. Андрей усмехается: может быть, это кровь. Муторный, привычный кошмар. Кажется, начинается дождь. Он все равно ничего не понимал — в голове сменялись картинки-образы, тягучие, мрачные мысли наползали неподъемным грузом. Время что-то значило. Он просто забыл что именно. Пришло сообщение. Жужжание телефона под пальцами разбудило вдруг, Андрей дернулся, пытаясь вернуться к реальности. Голова адски кружилась — чуть не упал, носом вперед, попытавшись сесть. Настя написала, что точно не сможет отметить на последней паре. Там писали тест. Точно. Универ. Почему-то было жарко. Адский, безумный жар. Андрей поморщился, потирая лоб. Он же сюда доехал, верно? Просто дойти, отсидеть полтора часа и все. Завтра как раз выходной, он справится. Еще что-то съесть, или попить хотя бы. Наверное, его все же вырубило. Он пролежал тут два с половиной часа. Ебаное дерьмо. Андрей с трудом встал. Лицо горело, особенно щеки. Почему-то болело горло и заложило нос. Или это еще с утра было? Он не мог вспомнить — да и какая разница? Ничего не казалось значительным прямо сейчас. Тело ощущалось деревянным, каждый шаг давался с трудом. Все еще дрожал, по спине стекал пот, но при этом кончики пальцев ощущались до жути холодными. Может, все же, домой и хер с этим? Нет. Что он с прогулом делать будет? Второго, прямо сейчас, ему не нужно было. Нельзя было превращать это в систему, нельзя было позволять себе такую слабость, иначе он совсем расклеиться. Нужно было хоть за что-то держаться, хоть за какое-то подобие нормальности. Он не мог проебываться и дальше. Не теперь. Хватит. Мысли путались, комкались, Андрей чудом сообразил куда надо идти. До начала пары было еще тридцать минут. Потащился в родной уже туалет. Сидел на крышке унитаза, пытался не откинуться прямо так. В какой-то момент потянулся за сигаретой, долго и бессмысленно разглядывал ее, ощущая как подкатывает все сильнее тошнота. Было почему-то холодно. Может, отключили отопление? Курить не стал — руки дрожали, было бесполезно даже пытаться сейчас поджечь сигарету. Да и от никотина, наверное, стало бы только хуже. Если такое еще возможно, конечно. Голова начала болеть. Андрей все же кое-как выполз, по стенкам добрался до кабинета — даже не сразу нашел нужный. Потребовалось несколько минут, чтобы сообразить какая вообще у них сейчас пара. Уселся на заднюю парту, вяло кивнув Насте. Она смотрела на него как-то взволнованно. Че, совсем хреново выглядел, да? Спросить было неловко. Он очень плохо сейчас соображал. Суворов сел к нему — Андрей вздрогнул от неожиданности, совсем не ожидая, что тот наконец-то объявиться в универе. С другой стороны это даже логично — Марат как-то удивительно ловко умудрялся появляться именно в тот момент, когда это было лишним. Смотрел как-то странно, словно видел что-то необычное сейчас. Андрей тупо уставился в ответ, пытаясь сфокусировать поплывший взгляд. Все еще трясло. Вроде, чуть меньше. Или ему это просто кажется. Марат вдруг потянулся ближе, его пальцы прошлись по лбу, приятной, необходимой прохладой. Андрей несдержанно прикрыл глаза, подставляясь под прикосновения. — Ты весь горишь. Какого хера ты приперся? Андрей вяло пожал плечами. Руку Суворов убрал, смотрел на него пристально. Лучше бы вернул, потому что было удивительно хорошо. Было так холодно — растерянно обхватил себя руками, пытаясь хоть как-то согреться. — Тебе домой надо. У тебя температура, ты понимаешь это? Андрей покачал головой. Зажмурился — от этого действия почему-то все поплыло совсем сильно. Кости ломило, выкручивало все тело. Всего полтора часа. А потом еще минут сорок до дома. И все. И все нормально. Это все скамейка. Надо было искать другую. — Ты вообще не соображаешь. Какая нахер скамейка? А. Это было вслух. Андрей растерянно моргнул. Суворов смотрел на него как будто с ужасом, может с отвращением, или там было привычное уже презрение, хер пойми вообще. Сейчас он был какой-то особенно непонятный. — Нормально. Посижу и нормально. Андрей с усилием потер лоб, пытаясь хоть как-то разогнать боль и туман в голове. Не помогло. Нужно было бы попить. Или выйти в окно, чтоб наверняка. Суворов сказал про температуру. Это как будто на правду похоже, но не надо. Андрей вот это все переносил удивительно хреново. Суворов, кажется, сейчас говорил, что-то еще. Что-то о том, что ему уходить надо. Ему, это Андрею. Если он правильно понял. — Все в порядке. Сейчас оно пройдет, — вяло пробормотал, мутно уставившись куда-то вперед. Преподаватель зашел. Андрей сонно вскинулся, попробовал выпрямиться. Все еще нужно было делать вид, будто все в порядке. Он уже даже не знал зачем. — Что пройдет, идиот? Ты сейчас тут откинешься. — Так порадуйся. Андрей тяжело выдохнул, думая достать из портфеля тетрадь. А где вообще портфель? Блять. Он забыл его. В туалете? В беседке? Хотя бы телефон с собой. И то милость — не было сил об этом беспокоиться. Суворов замолчал. Смотрел за ним. Будто бы его вот это все волновало. Честно говоря Андрей как-то потерялся. Все смазалось, растянулось, ускоряясь одновременно. Когда листики раздали для теста, с трудом смог подписать. Даже не понял, откуда у него взялась ручка. Наверное, взял суворовскую. Или откуда она вообще появилась? Вопрос заинтересовал, растворился уже через секунду. Что-то как-то происходило, но он осознавал - только ощущал, что его знобит, что голова раскалывается, что он молча сидит и вообще нихера не понимает, где находится. Листик от него куда-то исчез. Андрей его так в итоге нормально и не подписал — только умудрился написать фамилию - до имени, номера группы и варианта уже не дошел. У Суворова их было два почему-то. Может, своровать у него? Воровство это, кстати, плохо. Андрей таким занимался, но всего пару раз и по мелочи. Это его не оправдывало, потому что дерьмо идея в любом случае. Теперь он такое ни-ни. Он вообще исправился. Типа хороший котик, все такое. Очень хороший. Его хорошесть только никто не ценит. Вот Марат, например, нихрена не понимает в нем. А понимать-то нечего, Андрей по факту просто Андрей. Он как солнышко осенью — светит, но не греет. Это типа бесполезный, получается. Херня какая-то. Думал же изначально иначе. Что-то более возвышенное. Почему-то на него смотрели, Настя постоянно оборачивалась в его сторону, беспокойная и взволнованная. Андрей попытался ей улыбнуться, мол все в порядке, но лицо не слушалось. Все тело казалось бескостным, растекшимся по стулу желе. Оставался только холод, путанные мысли, тихий голос преподавателя — слышал его словно сквозь вату. Свет вокруг был таким ярким — откуда столько? В какой-то момент Андрей обессилено прикрыл глаза, положив голову на парту. Марат его разбудил — грубо потряс за плечи. Вроде бы что-то говорил, но Андрей даже не был уверен, что это ему. Потом Суворов его куда-то потащил. Наверное, закапывать. Андрей не сопротивлялся, он знал — силы надо беречь. Беречь. Такое слово странное. Как горечь, только иначе. Горечь слово тоже странное. Андрей вообще сейчас нихрена не понимал. Это от недосыпа. Или от того, что у него с головой беда — в таком его состоянии мысль вызывала только смех. Кажется, Марат спрашивал его адрес. Что-то еще, кажется, спрашивал. Андрей сказал ему про портфель, туалет и беседку. Как и что именно он сказал — не понял. Все расплылось, разрушилось. Упало. Андрея Марат затащил в какую-то машину, сам Суворов почему-то сел за руль. Было не очень понятно зачем — это типа его или куда? Если сел, значит его. Логика была как будто не совсем верная, но как есть. Надо было позвонить Валере. Или позвонить куда-то в целом. Темнота вдруг наползла, налезла плотным одеялом. Андрей прикрыл глаза — всего на мгновение, — вырубился снова. Последней мыслью было, что это все очень плохая идея. И что Суворов рядом почему-то совсем злой. Ну и ладно. Че уже сделать-то?