Волчье противоядие

POV Агата       Марлин упомянула о Гидеоне — это был старший брат папы Агаты. По маминым воспоминаниям, он был старше папы примерно года на три, и, по прикидкам Агаты, на момент смерти ему было немногим за двадцать шесть лет.       Эти мысли бились как льдины о берег в Агатиной голове, сталкиваясь друг с другом, когда она лежала на постели, уставившись в балдахин. Мысль, которая не постигала её разум, пока её не подкинул ей Дамблдор, когда они с Кэйлом вернулись в дом, заключалась в том, что у Агаты ещё могли остаться родственники в Британии. Теперь этот вопрос не мог отпустить её, и последние несколько дней Агата думала исключительно о том, как ей найти способ их обнаружить — мама в этом деле была не помощник, лучшие друзья Агаты вовсе были магглами, и ей ещё не было семнадцати лет, чтобы она обладала полным доступом в какие-либо закрытые источники. И даже если бы он был, вопрос, с чего начать поиски, оставался открытым. Информационная сеть между волшебными мирами имела значительные дыры — но и ехать в одиночку туда не зная куда сопрягалось для вейлы со слишком большим количеством рисков, и даже Агата со всей своей отчаянностью не была готова так упрямо играть с судьбой в кошки-мышки, поэтому ей требовалось сначала рассудить, как и какую информацию она могла бы получить, не покидая Парижа.       Подруга Агаты, Белль Лешат, была чистокровной волшебницей и оказалась в маггловским мире, потому что её старший брат родился сквибом, и, в отличие от многих других чистокровных, родители Белль не стали стыдиться этого факта, а перебрались в маггловский мир, чтобы помочь Ною адаптироваться. Она как-то говорила Агате, что популяция волшебников так мала, что все чистокровные, по крайней мере в масштабе одной страны, являются друг другу родственниками. В свою очередь Агате было известно от мамы, что фамилия Пруэтт была в списке двадцати восьми священных фамилий — перечень от начала двадцатого века тех семей, в чей чистокровности никто не сомневался.       Учитывая это количество, у Агаты не было сомнений, что в Британии такая же система и там тоже все всем приходятся родственниками. Дело было за малым — отыскать Пруэттов или хотя бы кого-то к ним приближенного.       Зарплата у мамы была неплохая, ровно как и дедушки с бабушкой, с которыми Агата с мамой, к сожалению, жили в одной квартире. Это было одной большой проблемой — особенно открыто осуществлять поиски под носом у бабушки было нельзя, иначе бы это было чревато потерянными сведениями, которые бабушка бы просто сожгла, и рядом физических увечий за излишнее проявление характера.       Зато у Агаты был собственный телефон — редкость, которая была далеко не у всех. Он гордо стоял на столике около входа в Агатину комнату, и, поскольку розового найти она не смогла, он был беленький, но Агата обклеила его наклейками. Она подошла к телефону, подняла его (провод позволял ей разговаривать лежа на кровати) и набрала номер. Раздалось трещание, когда она прокручивала круг телефона, на память набирая цифры, а потом через несколько гудков ей ответил густой бас:       — Бонжур?       — Ной, привет! Это Агата, можно Белль к телефону?       — Привет, дорогая, — в трубке раздались шаги, — Белль, Агата звонит! Как ты?       — Немного сумасбродно, но пойдет. Ты как?       — Подхватил гонорею, представляешь? Долго пришлось оправдываться в нашей лечебнице, но кажется, убрали полностью.       — Надо смотреть, куда пихаешь! — раздался веселый голос Белль, и Агата услышала звуки борьбы за трубку, — моя сладкая, я так рада! Куда ты пропала?       — Надо было решить пару неурядиц, — усмехнулась Агата, — Белль, ты свободна завтра после полудня? Мне нужно в библиотеку, мне… — как объяснить это кратко, да ещё и по маггловскому телефону, Агата не знала, — мне нужно в ту библиотеку, в нашу, знаешь? Я всё тебе расскажу при встрече, просто поверь, лучше тебя мне никто не поможет.       Белль рассмеялась тысячей колокольчиков:       — Конечно, завтра в час дня?       Какое-то время они ещё обсуждали гонорею Ноя и то, что ему следовало бы использвать маггловские презервативы, когда он спит с маггловскими девушками, потому что в волшебном мире таких заболеваний практически не было — их быстро и легко лечили, а некоторые предотвращались действием противозачаточного зелья.       Когда Агата положила трубку, то заметила, как в окошко стучится Фифи — её маленькая сова-сплюшка, подаренная мамой недавно, на шестнадцатилетие. Очень кстати, учитывая, что раньше Агате особо не требовалась вести никакие дела, в которых требовалось бы совиная почта. Теперь же Кэйл и Агата договорились обмениваться письмами. У Кэйла никогда в жизни не было друзей, и Агату он в первый же вечер окрестил этим гордым званием.       Она бы поспорила в другой ситуации, но тогда не смогла раскрыть рта. Агата любила маму и дедушку, но главными в её жизни всё равно оставались Вик, Матьё и Жак, который стал частью группы чуть более года назад. С ними она проживала всё — горе и радость, с ними ходила на вечеринки, с ними в первый раз попробовала вино и могла смело сказать, что это они являлись теми людьми, что повлияли на её личность. Не будь их, Агата слабо представляла, кем бы стала, но подозревала, что не справилась бы. Отстраненность её от дедушки случилась потому, что он был полностью под чарами бабушки — околдованный много лет, он уже практически никогда не мог выбрать из-под их влияния, а то, что он был магглом, ситуацию только усугубляло. Между мамой и Агатой же были теплые и доверительные отношения, но та тоже часто прислушивалась к бабушке, прилагала, по мнению Агаты, мало усилий для того, чтобы от неё сбежать, и, ко всему прочему, постоянно пропадала на работе. Агата не могла обвинить маму в том, что она плохо справлялась с порученной ей небесами задачей воспитать ребенка, но она была слишком опекающей и, зная слишком много, наверняка бы заперла Агату дома для её же блага и сохранности. Кроме того, мама и сама часто держалась немного отстраненно — когда она была моложе, бабушка постоянно вмешивалась в её дела и не давала ей жить нормальную жизнь, что и заставило маму сбежать в Великобританию, как только ей предложили там стажировку. Теперь она старалась не допустить ту же ошибку с дочерью, и это было молчаливое согласие — их теплые отношения держались на некотором расстоянии. Агата маму за это понимание того, что ей жить самой эту жизнь. очень уважала, правда это же и вырастило в ней привычку взрослых ни в грош не ставить — она ещё ни разу не видела, чтобы эти люди, зашоренные своей выдуманной мудростью, принимали бы решения, которые шли на пользу детям. Нет, мама выбирала изо дня в день жить в одном доме с родителями, считая это лучшими условиями, бабушка постоянно навязывала свои ценности и устои, дедушка вовсе лишний раз не раскрывал рта. Всё это напоминало маятник, где внизу было словно бы своего рода безразличие к судьбе Агаты, а на вершинах — отравляющие попытки сделать её жизнь якобы лучше, вменяя собственный жизненный опыт и мнения. Это ей не нравилось — слишком часто с детства приходилось защищаться и отстаивать себя, каждый раз доказывая, что она больше, чем красивая буйная рыжая девочка, независимо от того, где она находилась — в школе, на тренировке или где-либо ещё. Дома всегда приходилось заниматься тем же самым — обороняться.       Поэтому то, что однажды с Агатой случилось знакомство с Вик и Матьё, такими же по-своему одинокими, а от того крайне самостоятельными ребятами, она считала буквально Божьим даром. Они вместе росли — две веселые бойкие девочки и тощий парень, наполненный, как казалось Агате, вселенской мудростью и вобравший в себя всё добро этого мира. Ни у кого из них родители плохими не были, и она знала это — просто по тем или иным причинам они трое росли куда более самостоятельными, чем сверстники, привыкшие к тому, что родители примут то или иное решение, и поддавшиеся этому, прогнувшиеся под это — нет, они втроем всегда знали, как для них лучше, сами, без чьих-либо наставлений.       Жак стал для Агаты старшим братом — когда нервы сдавали, а запреты бабушки становились всё суровее, он сажал её на заднее сидение своего мотоцикла, цеплял шлем, и она, держась за его мускулистую спину, вдыхала гнилой, но такой успокаивающий запах Сены.       Ещё был Ивес, старинный друг Жака — его Агата знала хуже всего, но ни разу не помнила ситуации, когда, если происходило что-то поистине серьезное, Ивеса бы не было рядом.       На этом держалась её жизнь — её фундамент, опора и поддержка. Как жить без этого, Агата не умела и не знала, а потому и в Хогвартс так отчаянно не хотела. Быть там означало не иметь их рядом ежедневно, проживать жизнь без них, разрешать трудности. Любому человеку требовалась поддержка, совет, надежное плечо того, кто по-настоящему всё понимает.       Кэйл был лишён этого, и сердце Агаты потому болезненно сжималось — это была не его вина, не он был плохим человеком. Да, Кэйл был социально неуклюжим, но их разговоры в тот вечер глотал почти жадно. Агата знала — не каждый может так легко топтать авторитеты, как она сама это делала, особенно, если эти авторитеты буквально выжгли у них на коре мозга. Ей не хотелось признаваться себе в том, что авторитеты были и у неё — потому что свои считала правильными.       Письмо было длинное, как и все письма от Кэйла, и крайне содержательное. Агата поделилась с ним грядущими планами с Белль и напомнила о приглашении во Францию — она слабо представляла, как это реализовать, но до жадности хотела помочь Кэйлу, как всегда желала помочь всем, кого жизнь не оценила по достоинству.       На следующий день, когда Агата собиралась на встречу с Белль, она ощущала взволнованность и трепет — что-то внутри подсказывало, что их поиски были обречены на успех. Такие предчувствия Агату почти никогда не обманывали, поэтому и теперь сомневаться не приходилось. Она написала Кэйлу письмо вдогонку, но не смогла отправить — расстояние было большое, и Фифи должна была ещё не скоро обернуться с ответом.       Французская магическая библиотека была огромным зданием в Витиеватом переулке. Построенная в греческом стиле, она выделялась своей белизной среди других зданий, ничуть не уступая своей величественностью даже главному Французскому магическому банку, который, впрочем, конкурировал с отделением Гринготтса.       Агата и Белль встретились у самого входа и, обменявшись традиционными для французов приветственными поцелуями, устремились во внутрь.       — Что мы ищем? — поинтересовалась Белль, рассматривая пыльные полки.       Агата вздохнула, отвела подругу в сторону и вкратце изложила ей всю ситуацию — по крайней мере то, что она сама знала и точно понимала. Белль внимательно её слушала, попеременно кивая, но не задавая лишних вопросов, пока Агата не выдохнула. Тогда Лешат крепче уцепилась за её руку, а потом крепко поцеловала поочередно в каждую щеку:       — Мы найдем всё, что сможем, хорошо? Мы поставим на уши всю эту библиотеку, если понадобится, — потом лицо её стало чуть игривее, — ну и кто сказал, что Ной не может отвезти нас в Англию, если понадобится? Права у него есть, — успокаивающе сказала она, а потом подскочила до того бодро, что её шоколадные крупные кудри подпрыгнули.       Глаза у Белль были карие и очень живые — она бегала ими по полкам, как мышка, которая учуяла лакомый кусочек сыра.       Поиски заняли больше часа, но ни к чему конкретному не привели. Девочки сели за один из библиотечных столов, обложившись старыми книгами, и начали пробегаться по тексту глазами. У Агаты от затуманившей взгляд пыли в глазах начинало плыть, а вот Белль не сдавалась — с вытянутой в струнку спиной упрямо штудировала страницу за страницей:       — Я что-то нашла, — наконец-то сообщила она, — пергамент магический, обновляется, но тут только какие-то урывки…       Агата уставилась на лист. Имени папы там не было, но торчал обрывок имени дяди Гидеона. Водя длинным розовым ногтем по переплетениям ветвей, Агата упиралась всегда в одну и ту же фамилию — Макмилланы. Продолжения не было — от Макмилланов шли ветви к Блэкам и ещё куда-то, но самое ближние всё равно оставались они.       — Крупицы, — заметила Агата раздосадованно, — искать Макмилланов — всё равно что иголку в стоге сена.       — Подожди, — поспорила с ней сообразительная Белль, — ты же говорила про этого старого волшебника, да? Напиши ему!       — Ты с ума сошла?! — ахнула Агата, — я… писать… письма дружбы Верховному Волшебнику Визенгамота! Да как ты себе это воображаешь, Белль!       — Ну как-как, — пожала плечами пристыженная Белль, — очень просто. Он же, раз вас притащил, значит, ему не всё равно. Ну если он что-то знает! Они же чистокровные — наверняка мелькали тут или там, если вообще ещё в Англии.       — Если вообще ещё чистокровные, — урезонила Агата.       Дальнейшие поиски больше информации им не дали, и Агата заботливо выписала на бумажку витиеватым почерком фамилию «Макмилланы».       Вечером она забралась на свою кровать и стала вглядываться в листочек с таким интересом, словно бы он мог дать ей ответ на все её вопросы. Беспокоить самого Дамблдора, величие которого ей внушала мама, а теперь Кэйл, неловко было даже самой Агате. С другой стороны, худшее, что могло произойти — Дамблдор бы просто ей не ответил.       Агата села за стол и от чинности мероприятия даже выпрямилась:       «Дорогой профессор Дамблдор!       Вас беспокоит Агата Пруэтт, давеча мы виделись на ужине в поместье Маккиннонов. Ваши слова на той встрече натолкнули меня на мысль, что сподвигла осуществить поиски моих родственников.       Среди архивов библиотеки мне удалось найти фамилию Макмиллан — это очень дальние родственники папы.       Если вас не затруднит, пожалуйста, сообщите мне, располагаете ли вы какой-либо информацией, связанной с этой семьей. Мне бы хотелось выйти с ними на связь.       С благодарностью,       Агата Эвелин Пруэтт» POV Эрни       Магглорожденных в волшебном мире поражало абсолютно всё: совсем не важно, какая это была мелочь — движущаяся карточка от шоколадной лягушки, парящие в воздухе свечи или эльфы, ребята, которые росли в другом мире, искренне поражались каждой мелочи, которую только видели.       Эрни предполагал, что он, привыкший и выросший в этом с детства, сильно вряд ли может быть поражен чему-либо в этой жизни. Это мнение сохранялось при нём ровно до того момента, пока Дамблдор не позвал его в свой кабинет в апреле пятого курса.       Это было пугающе и волнительно одновременно — сам Дамблдор захотел его видеть! По дороге к кабинету Эрни припомнил все свои грехи, ошибки и шутки за все годы учебы в Хогвартсе и перебрал в голове все свои решения, как старосты. Но дело оказалось в другом — Дамблдор сказал ему, что случайно повстречал девочку из рода Пруэттов, которая была возраста примерно самого Эрни и искала связи с родственниками. На логичный вопрос Эрни, почему она не может обратиться напрямую к Уизли, Дамблдор очень туманно объяснил ему, что всё это завязано на какой-то страшно драматичной истории, и пока что ни она, ни, как понял Эрни, Уизли, не готовы к тому, чтобы налаживать контакт.       Дамблдор дал Эрни адрес и попросил прислать этой девочке хотя бы короткую весточку, что вот, мол, нашелся я, твой дальний родственник. По мнению Эрни, в масштабах волшебного мира слишком уж дальний, чтобы иметь с этим дело, но он был слаб до авторитетов, поэтому спорить со старым волшебником не смог. Эрни потратил добрый час на то, чтобы сочинить письмо, которого было бы одновременно достаточно уважительным и нейтральным, но при этом дружелюбным, чтобы этой Агате вообще захотелось ему ответить.       Получилась скорее записка, включающая в себе приветствие и краткий пересказ произошедшего. Эрни выслал письмо со своими филином Графом и, хотя осознавал, что ответ придет ему не скоро, не мог усидеть на месте.       Это взволновало его не только потому, что переписку поручил ему Дамблдор. Эрни с детства воспитывали так, что семья — это самое главное, но и в его родне не было всё достаточно спокойно. Начиная от того, что быть чистокровным означало иметь родственные связи с далеко не самыми приятными людьми, заканчивая тем, что в фамилии Макмилланов произошел настоящий раскол.       Эрни припомнил об этом, завалился на постель и по привычке протянул руку к прикроватной тумбе. В рамках на тумбочке около изголовья у него стояло несколько фотографий, но одну из них Эрни рассматривал особенно часто.       На ней был он — совсем карапуз, в районе года от роду. Его на руках любовно держал молодой парень — на несколько лет старше, чем сейчас был Эрни. Он был красивый, но что Эрни не нравилось, так это женская прическа — длинные светлые волосы были собраны в хвост. В остальном, парень выглядел как вполне себе типичный Макмиллан — светловолосый, высоченный и плечистый. Эрни часто рассматривал эту фотографию — то немногое, что у него осталось на память. В особо трудные дни он мог часами гипнотизировать снимок взглядом, пытаясь ощутить — какую-то подсказку или наводку, хотя бы что-нибудь, что могло бы натолкнуть его на ответы.       Ему начинало казаться, что он выучил в лице юноши каждую морщинку, рассмотрел со всех допустимых и нет ракурсов, запомнил моторику его движений, и как сыпятся светлые волосы — всё, что только могло отложиться в его голове, когда дело касалось запоминания человеческого лица и облика.       Дело было в том, что когда Эрни только родился, его папа, наследник младшей ветки, был очень дружен со своим двоюродным племянником старшей ветви — разница в возрасте у них была всего около лет пяти, и это позволяло юношам крепко дружить. А потом дядюшка пропал, и его родители предпочли вычеркнуть его из семейного древа. Папа же наоборот — делал всё возможное, чтобы его найти, даже нанимал частных детективов. Это не дало толку — дядюшки простыл и след, и что от него осталось, так это колдографии красивого и статного молодого парня. Папа всегда грустил и винил себя в пропаже брата — Эрни это скребло осколком стекла по душе, и он, хоть и не помнил дядю, ощущал эту боль вместе с родителями.       Дяди простыл и след, оставив за собой тень на лице мамы и шрам от грудины почти до паха у отца — те головорезы, наверное, подумали, что прикончили папу на месте, и не стали добивать.       Ожидание письма поклевало у Эрни больше нервов, чем он ожидал, но ответ оказался не просто заинтересованным — искры Эрни мог ощущать через бумагу.       «Дорогой Эрни!       Ты не представляешь, как рада я была получить твоё письмо! Не ожидала, что ключ будет такой простой и приятный — ты мой ровесник!       Знаешь, никогда раньше не налаживала контакты с потерянными родственниками, поэтому совсем не знаю, с чего начать…»       Рассказ получился внушительный — у Эрни сложилось впечатление, что Агата писала его несколько часов кряду. Под конец письма Эрни сам не заметил, как начал улыбаться — что-то теплое и искреннее сквозило через строки, а он очень ценил в людях именно искренность.       Черта, многим недоступная, в мире масок и недоговорок, Эрни была горячо любима и остро необходима в людях. Сам он никогда не притворялся — говорил, что думает, не пытался сдерживать искренние эмоциональные реакции. Этого бы ему хотелось и в людях, но всем почему-то нравился театр притворств, который они разыгрывали, делая вид, словно бы не отвратительно исполняют роли.       Переписка с Агатой завязалась — она писала много, и по сбивающемуся почерку Эрни догадывался, что жадно. Спустя какое-то время Эрни уже запомнил Агатиных друзей не просто поименно, а мог бы без упоминания инициалов различить, о ком она пишет в письме, исходя из поведения.       Он в ответ рассказывал ей о жизни в Хогвартсе — получая, правда, комментарии в стиле того, что у них не жизнь, а тюрьма. Эрни был не совсем с этим согласен, и сквозь письма они спорили — Агате не сразу удалось донести Эрни свою позицию, но постепенно он начал понимать. Вопрос наследственной привычки — младшая ветвь Макмилланов всегда училась в Хогвартсе, и для него факт того, что он должен тут оказаться, впитан был с молоком матери. Агата происходила от существ, которые буквально привыкли жить в лесу — до того любили свободу, и, конечно, перспектива замкнутого пространства ее совершенно не прельщала. Эрни не отличался чудесными способностями так легко понимать других людей, но старался это делать, потому и просил Агату объяснить ему, почему все слова о «закрытой школе», как она это называла, вызывали у неё такую неприязнь.       Время за письмами Агате летело незаметно — Эрни и раньше дружил с девочками и не видел в этом ничего зазорного, но жизнь у Агаты была совсем другая, такая отличная от привычной ему, и сама она была не такая, как Ханна или Сьюзан.       Не то, чтобы Эрни не слышал, как его называли выскочкой или занудой — он всё прекрасно знал и всегда полагал, что люди могли бы подковыривать ногтем облупившиеся маски других немного более тщательно — тогда разглядели бы за ними лица, коих Эрни часто не видел, а они не видели его.       Штампов за пределами школы, оказывается, не было, и он тогда задумался о том, как здорово было бы почаще открываться тем людям, у которых нет заранее насчет него шор на глазах или кривой, наполовину перепачканной призмы.       В школе их, пуффендуйцев, считали чем-то вроде выбраковки — факультет, который берет всех, кто не является храбрым, умным или хитрым.       На самом деле, Пуффендуй для Эрни был оплотом доброты. Храбрость без высшей цели ничего не стоит, для того, чтобы ум направлял в русло общественно полезных открытий, необходимо желание помогать этим самым людям.       Слизерин был до сих пор темным местом, даже спустя столько лет после окончания магической войны на фамилиях его одноклассников раскаленным клеймом навсегда запечатлелись грехи их отцов, которые в не такие далекие годы были покорны самому злому существу из всех существовавших.       Эрни знал по родителям — уже меньше, но и в мире после школы человека часто определяют по факультету, на котором он учился. Гриффиндорцам их решение шляпы было зельем храбрости в глотки, когтевранцы оставались заносчивыми, со слизеринцами даже после выпуска кроме своих особо никто старался не общаться.       За переписками, волнениями связанными с СОВами и прочим Эрни не заметил, как наступили Пасхальные каникулы. Пасха выпадала всегда на первое полнолунное воскресенье, и в такие дни мысли Эрни невольно фланировали к дяде Ремусу — как он там? Как справляется? Эрни знал, как болезненные трансформации и как тяжело дядя вообще переживает то, что он оборотень, поэтому всем собой всегда старался его поддерживать.       Отсутствие вестей от дяди Ремуса и какое-то слишком исступленное безразличие родителей к этому факту Эрни выводили из себя — он вообще редко по-настоящему злился, но не мог понять, почему родители особо не чешутся, хотя их друг пропал несколько месяцев назад. Агата называла это тем, что взрослые не видят ничего дальше собственного носа и мало что понимают в жизни, потому что эту реальную жизни они совершенно забыли. Эрни не был с ней согласен до конца — его родители были и умными, и сопереживающими, но, наблюдая за всей этой ситуацией, начинал невольно соглашаться.       Эрни с родителями жил в большом поместье в одном из уголков Шотландии и, как и все студенты, которые выросли в этих краях, порою испытывал праведный гнев, связанный с тем, что напрямую до Хогвартса добраться было бы куда быстрее и проще, чем ехать в Лондон, оттуда целый день на поезде, чтобы приехать обратно в Шотландию.       В день его приезда за семейным ужином мама была в особенно приподнятом настроении:       — Эрни, — довольно сообщила она, — мы едем в отпуск!       — Куда? — недоверчиво уточнил Эрни, мысленно прощаясь со своими планами запереться в комнате и читать книги.       — В Париж!       Эрни выпрямился пуще прежнего, и невольно вздернул брови:       — В Париж?       — Да, нам там необходимо кое с кем встретиться. Тебе понравится, — пообещала мама, и сделала большой глоток кофе, — мы ещё прихватим Невилла.       — Пока тетя Августа его не доконала, — прошептал папа, чем заработал от мамы осуждающий взгляд.       Во Франции было куда теплее, чем в Шотландии. В воздухе стоял аромат роз и пахло выпечкой — не так густо, как около кухни в школе, а воздушно и почти неосязаемо.       Маленькая Эмили, сестра Эрни, требовала берет, и папа тщетно пытался донести ей, что в берете будет жарко. Мама была занята тем, что оглядывалась, пытаясь взглядом выловить кого-то в толпе. Через пару минут им навстречу устремились женщина примерно лет мамы с, к шоку Эрни, Агатой — он узнал по тем маггловским снимкам, что она присылала.       — Мам? — недоверчиво уточнил Эрни.       — А ты думал, что Дамблдор только тебе поручил выстраивать отношения с родственниками? — усмехнулся папа, — привет, Элизабет, Агата.       Элизабет и Агата были примерно одинакового высокого роста — мама возвышалась едва ли на дюйм над дочерью, обе, как на подбор, были очень фигурстые, но сложены по-здоровому, что удивило Эрни — он почему-то полагал, что у чистокровных вейл талия должна быть не по-здоровому тонкой.       — Эрни! — взвизгнула Агата, и прежде, чем он успел опомниться, она уже повисла у него на шее и целовала в щеки, от чего он невероятно опешил и, ощутив, как лицо его как огнём обдало, неловко похлопал её где-то по лопаткам.       После этого объятия достались Невиллу, о котором Эрни писал Агате в письмах, но парень так испугался такого проявления нежности, что застыл, как под Ступефаем.       — Узнаю Фабианскую прыть, — усмехнулся папа и погладил Агату по плечу, — ты очень на него похожа, — добавил он уже мягче и меланхоличнее.       Агата вежливо склонила голову, а у её мамы на лице скользнули оттенки меланхолии.       Они прошли по Парижским улицам и сели в маленьком отдаленном бежевом кафе. За прилавком стояла милая курчавая старушка, и жилистые морщинистые руки её ловко варили кофе на небольшой плите.       Когда все расселись, Агата изучала взглядом папу какое-то время, а потом спросила очень тихо:       — Вы знали папу?       Папа улыбнулся и погладил её по бледной руке:       — Мы учились на одном курсе, но на разных факультетах. Фабиана Пруэтта знали все! Он пошел в старшего брата, Гидеона, и был тем ещё проказником, но потрясающим загонщиком. Мы не очень много общались, тем более, что после школы он ушел в Орден, в солдаты, а я избрал быть тем, кто латает раны, а не получает их.       Эрни не понравилось, в каком тоне папа сказал это — сам он считал, что умение излечивать не менее ценно, чем воевать. Не все рождены солдатами, кто-то должен держать тыл.       — А с кем дружил папа?       — Хм… у нас была Марлин на курсе, которая потом вышла замуж за Аонгуса Маккиннона. С ними, например, и с Бенджи Фенвиком… — на лицо папы упала мрачная тень, и он накрыл рукой кофе — Агата последовала его примеру, — от его тела всего несколько кусков нашли, — прошептал папа едва слышно, — с Фрэнком Долгопупсом они вовсе были лучшие друзья! Это двоюродный брат Дианы, — тут тень легла уже на лицо мамы.       Папа помолчал какое-то время:       — Ещё он был очень заботливый. У нас в школу приняли мальчишку-оборотня — ну, то, что он оборотень, это я узнал уже сильно позже, но его обижали, а Фабиан всегда за него заступался. Так они и подружились, потом вместе воевали… Ремус не очень много говорит о погибших друзьях — ему больно, но они были близки, особенно в Ордене — он нам с Дианой сам рассказывал, нас там не было.       — То есть этот Ремус, — Агата заерзала, — много знает о папе?       — Да, я думаю, что больше нашего. Он мой добрый друг уже очень много лет, — сказала мама.       — Только вот он пропал несколько месяцев назад, и никто его не ищет! — раздраженно заметил Эрни.       — Как пропал? — всполошилась Агата, — как не ищут?!       — Не знаю, — процедил Эрни и краем глаза глянул на родителей.       — Ну, он взрослый человек, — театрально вздохнул папа.       — У него свои дела, — добавила в тон ему мама.       Агата поддала Эрни по руке, и его взгляд встретился с пылающим взором Агаты. Невилл рядом, который наслаждался каким-то многослойным десертом, тоже навострил уши и переглянулся вместе с ними.       Когда кофе был допит, а пирожные приговорены, взрослые отправились по своим делам, прихватив Эмили, а мальчики были вверены под Агатину ответственность.       По ней было видно, что ей не терпелось обсудить их разговор:       — Пожалуйста, скажите мне, что мы что-нибудь с этим сделаем, — не выдержала Агата.       — Например? — изогнул бровь Эрни.       Агата встала, одернула свое прямое нежно-розовое платье, из-под которого виднелись белые колени и часть бедра, и, поежившись в тоненькую беленькую кофточку, выдала:       — Нам надо его найти!       — Ты, наверное, шутишь, — прошептал Невилл.       — Отчего же? — усмехнулась Агата.       — Это как искать иголку в стоге сена, — нахмурился Эрни.       — То есть тебе все равно, как и взрослым? — щеки у Агаты вспыхнули.       — Мне не все равно, Агата, — назидательно заметил Эрни, — я просто не представляю, как это устроить.       — Нам нужны сторонники, — решительно сказала Агата, — кто-то изобретательный, сообразительный и достаточно замотивированный, чтобы это провернуть!       Эрни и Невилл переглянулись, и тут Эрни припомнил, как они ходили к Дамблдору:       — Есть у меня пара ребят на примете…       — Друзья? — радостно уточнила Агата.       — Не совсем, — Эрни покосился на Невилла, — но вполне себе сообразительные и добрые люди. Тебе… понравится.       — На том и порешили, — кивнула Агата, — а теперь, — она зашагала вперед, — лучшая достопримечательность Парижа — парижские la boum!       На углу одной из улочек их встретило четверо Агатиных друзей. Матьё, парень немного ниже Эрни и до неприличного тощий, зато с живыми темно-карими глазами и буйными вороньими кудрями, Вик — приземистая слегка полненькая девочка с темно-шоколадным каре и пухлыми, накрашенными красной помадой губами, одетая в экстремально короткую кожаную юбку и рубашку в вертикальную полоску, Жак — мускулистый парень, ростом на добрые пять дюймов ниже Эрни, с каштановыми волосами и ехидными каре-зелеными глазами, и Ивес — ростом примерно с Жака, такой же накаченный, но совсем чернявенький кудрявый француз.       Вечеринка была такая, какой её описывала Агата — в квартире стоял душный аромат пота и разнообразных одеколонов, было темно, и единственный освещением была пестрая маггловская светомузыка, по столам вдоль танцпола стояли столы с разнообразными снежками, бутылки лимонада и алкоголя и большие красные пластиковые стаканы.       — Это… — выдавил из себя Эрни.       — Кг’уто, да? — довольно спросил Жак и похлопал Эрни по плечу, — добг’о пожаловать в Паг’иж!       Эрни и без того с трудом разбирал ужасный французский акцент Жака, а под музыкальный стук это получалось ещё хуже.       Комната была полна ребят его возраста и старше. Парни были одеты в джинсы и закатанные до локтей рубашки, зато девочки выглядели, как настоящий карнавал, полный буйства красок и нарядов, только перьев не хватало.       Жак оказался у стола и умелыми руками смешивал самопальные коктейли на всю компанию. Эрни не успел оглянуться, как в его руках оказался сильно пахнущий булькающий стакан с каким-то месивом.       — Попг’обовать, и закусить надо вот это, — Вик сунула ему в рот горсть хрустящих чипсов с большим количеством специй и, хихикая, убежала за каким-то парнем на танцпол.       Эрни не без труда прожевал колючее месиво и хлебнул коктейль — шипучка зашумела во рту, а пищевод обдало чем-то согревающим. Он и раньше пил алгоколь, поэтому не боялся, что не заметит свою меру или что-то такое — именно для этих целей ему наливали пол-стопки родители, а папа посылал чарочки огневиски в Хогвартс.       Музыка сменяла одна другую, но они с Невиллом заняли позицию наблюдателей — идея дрыгаться и потеть Эрни не прельщала. Когда песня сменилась на медленную, к ним, к удивлению Эрни, присоединилась Агата.       — А почему ты не танцуешь?       Агата смерила взглядом группу парней, что скалилась на неё, и ступив за Эрни, пожала плечами.       — Я обычно с кем-то из своих, но сейчас они заняты, — она кивнула на танцпол, где Ивес и Матьё танцевали с какими-то незнакомыми девочками, а Жак с Вик.       — Ну, — Эрни покраснел и неловко почесал затылок, а потом поставил стакан, — я теперь свой, полагаю?       Агата подняла на него искренне удивленные глаза, а потом наконец улыбнулась и протянула Эрни руку.       — Но имей в виду, — предупредил он, выводя её ближе к краю танцпола, — я танцую так же плохо, как дерусь, а дерусь я как пьяный нюхлер.       — Это не совсем танец, по факту мы сначала прыгали, а теперь качаемся, — успокоила его Агата, — руки мне на талию. Не бойся, ты… а кстати, кем мне тебя считать?       — Братом, — предложил Эрни, — это проще, чем пытаться разобраться.       — Брат, значит тебе можно.       Агата положила руки Эрни на плечи, и сама начала его качать — видимо, многого от него не ожидая. Было в этом что-то правильное — если близкий человек находится в сложной ситуации, то прямая задача — это помогать, поддерживать и защищать. Эту истину Эрни знал точно. Не ожидал, что способом поддержки станет необходимость качаться с ноги на ногу на французской вечеринке, но если для Агаты это было важно, чтобы ощущать свою жизнь более нормальной, то ему было не сложно.       Едва музыка снова сменилась на быструю, Эрни поспешил ретироваться обратно к бедному Невиллу, который в одиночку совсем растерялся.       — Эй, почему вы не танцевать? — запыхавшаяся Вик подлетела к столу, и с размаху плеснула себе лимонада.       — Qui sont tes amis, Vic? — невысокий чернявый парнишка притянул Вик к себе за бедра, и, как понял Эрни, попытался сожрать её рот.       — Ce sont les parents d'Agatha, ils viennent de Grande-Bretagne, — хихикнула Вик.       — О, пг’ивет… эм… — попытался он заговорить по-английски, но сдался, — ils sont tellement ennuyeux et tendus, — обратился он к Вик.       — Ils sont britanniques, — пожала плечами Вик, и паренек, хихикнув, ущипнул её за попу. Эрни поспешил отвернуться, чтобы его не вырвало, а вот Невиллу повезло меньше, и он покраснел, и выплюнул часть напитка в рукав.       Паренек смерил их презрительным взглядом и, схватив Вик за руку, утащил куда-то в более темную часть квартиры, и они скрылись за дверью.       Пока Жак с Ивесом заводили танцпол, Агата пролавировала к Эрни и Невиллу с какой-то ещё своей подружкой.       — Это Белль Лешат. Белль, это Эрни Макмиллан и Невилл Долгопупс.       Белль была немного ниже Агаты и заметно полнее, но Эрни невольно задержал на ней взгляд, любуясь лучезарной улыбкой. Когда же она это заметила, и откинула крупные шоколадные кудри на спину, он поспешил глянуть в свой стакан.       — О, Эг’ни, —голос у Белль был звучный, — мы с Агата найти тебя. Г’ада, что у вас всё г’аботать.       Эрни постарался прислушаться к картавой речи и, когда до него дошел смысл её слов, снова поднял взгляд:       — Ты… — он осторожно огляделся, но Белль быстро кивнула и снова лучезарно улыбнулась.       Эрни немного расслабился — в обществе магглов он очень боялся себя выдать, но присутствие на этом безумном празднике жизни ещё кого-то из волшебного мира успокаивало, даже если эта кто-то не очень хорошо говорила по-английски.       — Ты учишься дома, как Агата?       — Да, мы с семьей любить быть ближе к маггловскому миг’у. А ты любить быть ближе к маггловскому миг’у?       — Да, моя мама обожает маггловскую моду, а папа использует в работе их технологии, — гордо сообщил Эрни и ощутил, как щеки у него зарделись.       — О, мне нг’авится г’убашка у тебя. Интег’есно сшито. Это сшито от твоей мама?       — Да, моя мама сама кроила, это из её последней коллекции.       — Можно я смотг’еть швы?       У Эрни почему-то стали ещё более теплыми руки, но он пожал плечами и поднял руку, на которой был закат манжет. Такую жадность в глазах по отношению к швам на ткани Эрни раньше видел только в глазах у своей мамы.       Агата изо всех сил пихала Невилла локтем под ребра, из-за чего тот издавал какие-то странные звуки свиньи, которая потерялась где-то по пути к свинарнику.       — Такая тонкая г’абота… — мечтательно сказала Белль, отпуская ткань, — мне так никогда не научиться.       — Ты что? — по-доброму возмутился Эрни, — моя мама много лет шьет, у тебя все впереди, главное не сдаваться!       Белль глянула на Эрни из-под ресниц и мягко улыбнулась:       — Спасибо, Эг’ни.       У Эрни появилось ощущение, что румянец со щек перебрался ему на лоб и шею, и те предательски сияли красным.       Бодрая музыка снова сменилась медленной мелодией, и что-то изнутри подсказывало Эрни, что он должен делать, зато мозг у него поплыл, и он замер в растерянности.       — Невилл, мы танцуем! — очень громко и бодро сообщила Агата и, схватив испуганного такой перспективой квакающего возражения Невилла, потащила его на танцпол.       Эта Агатина выходка была той самой подсказкой изнутри, которую Эрни отрицал. Белль стояла перед ним и смотрела выжидающе.       — Эм… мы танцуем? — неуверенно спросил Эрни.       — Не знаю, — хихикнула Белль, — а ты пг’иглашать?       — Да, — рявкнул Эрни и сам поморщился, а потом протянул Белль руку, — я тебя приглашаю.       Танцевать с веселой француженкой было совсем иначе, чем с Ханной на Святочном балу — туда они ходили, как друзья, и от того это всё более напоминало какую-то шутку. Они шутили и смеялись, как обычно свойственно друзьям, которых поставили в глупое положение, и Эрни подкручивал за руки пухленькую и светящуюся счастьем Ханну.       Белль, не мешкая, сделала шаг к нему ближе и обвила руками за шею, занимая, по мнению Эрни, расстояние сильно далекое от того чинного и благородного, о котором им рассказывали перед балом.       Эрни смутно припомнил, что у девушек где-то там должна быть талия, на которую им надо класть руки, и за эту талию, как он догадался, надо было эту девушку качать. Задача была для него непростая: во-первых, она содержала в себе большое количество действий, которых ранее в отношении девушек он не предпринимал, за исключением танца с Агатой — но она была родственницей, и её талия женской талией не считалась. Во-вторых, при этом ещё нужно было как-то управлять одновременно и собой, и чужим телом, а его, с тех пор, как он резко дал в рост на четвертном курсе, свои собственные конечности, слушались, мягко сказано, не охотно.       Эрни сглотнул и весь напрягся, пытаясь удержать в голове придуманную им самим инструкцию, и стараясь ничего не перепутать — ноги не должны наступать на чужие ноги, руки лежать строго на углублениях чужого тела и на тех, которые считаются приличными, при этом всём ещё нужно выглядеть не как полный идиот — и в последнем Эрни точно знал, что провалился.       Белль хихикала, поглядывая на него из-под ресниц, но продолжала послушно покачиваться рядом. Сквозь запах спертого помещения Эрни ощутил её духи — смесь цитрусов и зеленого чая пробивалась ему в нос, и, ощутив её, он немного расслабился, и тогда получаться стало словно бы лучше.       Музыка закончилась, и Эрни, отпустив Белль, шутливо ей поклонился, а она взяла его за рукав и оттащила в сторону, где уже стояли ребята из компании Агаты:       — Мне пог’а, но, — она вытащила маггловскую ручку и каллиграфическим почерком, который слегка плыл от влажности его ладони, вывела адрес и имя с фамилией. Потом Белль поднялась на носочки, крепко чмокнула Эрни в щеку и, захихикав, не оглядываясь убежала.       Эрни застыл на своём месте, пытаясь осознать произошедшее.       — А это зачем? — тупо спросил он у Жака.       — Чтобы ты написал ей письмо, — хихикнул Жак.       — А целовать зачем? — Эрни неловко потёр на щеке след от помады.       — Потому что это не твои каг’тонные бг’итанки, это Фг’анция, пг’иятель, — рассмеялся Ивес и крепко похлопал Эрни по плечу, — фг’анцузские девушки себя не стесняются и своих чувств тоже.       — А тепег’ валим, чтобы не было, как в то г’аз, — назидательно сказал Жак, и Эрни решил не уточнять, что именно было в «тот раз». ***       Французские каникулы пролетели незаметно, и Эрни вернулся в Хогвартс. Письмо с адресом лежало у него на прикроватной тумбочке, но времени написать не находилось — они с Невиллом постоянно обсуждали, насколько это хорошая идея — посвящать Фреда и Джорджа в их с Агатой секреты. После долгих взвешиваний всех доводов и аргументов они в итоге пришли к тому, что мысль пришедшая Эрни в Париже, была самой верной — тем более, что они уже пообещали Агате, что привлекут ребят к их делу, а близнецы, во-первых, в отличие от Рона, были людьми сообразительными и пытливыми, во-вторых — проявляли прямую заинтересованность в судьбах дядюшек.       Близнецы Уизли были обнаружены в компании Киры — та писала им на листке пергамента какую-то формулу заклинания, потом печеркивала и снова что-то придумывала. Эрни восхищался тем, что Кире и Джорджу удалось сохранить приятельские отношения после того, как они расстались некоторое время назад. Для себя он решил, что, если когда-нибудь окажется в такой же ситуации, то непременно постарается поступить так же — в этом было что-то правильное.       Близнецы стояли по обе стороны от Киры, и поочередно что-то комментировали и тыкали пальцем. Эрни и Невилл переглянулись, решили, что Кира вполне может быть посвящена в эти дела, поскольку большим секретом это не является. Эрни рассказал им всё на одном дыхании, а потом нервно сцепил пальцы. Невилл рядом взволнованно теребил рукава мантии.       — То есть ты хочешь сказать, — уточнил Джордж, — что где-то во Франции у нас обитает рыжеволосая кузина полувейла, с которой сам Дамблдор попросил тебя пообщаться?       — Ты же понимаешь, как это абсурдно звучит? — уточнил Фред недоверчиво.       — Я понимаю, — согласился Эрни, — но если вы не верите мне, вы может спросить у Дамблдора. Суть не в этом — а в том, что есть возможность вам больше узнать о дядюшках.       — И для этого нам надо всего-то найти человека, который затерялся с полгода назад, — хмыкнул Фред.       — Я понимаю, как безумно это звучит, — вздохнул Эрни.       Фред и Джордж переглянулись:       — Ну, в этой жизни много что звучит безумно, — рассудил Джордж.       — Особенно для магглов, — добавил Фред. — Но нет ничего невозможного, если у тебя хватает наглости и ты по-шальному уверен в себе.       — Как мы, — заметил Джордж.       — Дядя Ремус дружит с семьей оборотней — ничего толком я о них не знаю, но я уже спросил у Гарри — у Поттеров он тоже не появлялся, а дядя Сириус на Майорке.       — Для начала, нам нужно все равно спросить его, — заметил Невилл, — может быть, он что-то знает…       Коллегиально с этим доводом согласились. Эту задачу Эрни взял на себя и сочинял письмо добрые пару часов:       «Дорогой дядя Сириус!       Мы все крайне обеспокоены пропажей дяди Ремуса и, поскольку должного содействия в поисках нам никто не оказывает, решили с друзьями обратиться к вам. Может быть, дядя Ремус делился с вами какими-то своими планами, или вы располагаете информацией о других его друзьях — например, у вас есть какие-то данные про семью оборотней, с которыми он близок.       С нетерпением жду ответа,       Эрни»       Ответ пришел через два дня, и принес его почему-то здоровенный зеленый попугай. Он оказался достаточно лаконичным:       «Дорогой Эрни,       Я, к сожалению, понятия не имею, где пропадает дядя Ремус, и, когда вы его найдете, передай ему, что где бы он ни прятался, лучше бы он делал это в Испании. Про семью оборотней он не особенно распространялся, но, кажется, у них дом где-то в Северной Англии — то ли Ланкашир, то ли Йоркшир, за точность не поручусь.       Удачи вам в поисках нашего потеряшки,       Сириус»       Едва Эрни жадно прочитал письмо, то захватил его, пергамент для заметок и остатки самообладания и двинулся на поиски ребят. Собирать их каждый раз по отдельности было занятием невыносимым, даже на закрытой территории, и пока Эрни ходил по замку, мысли его лавировали к тому, что им остро требуется средство связи, но какое он сообразить не мог.       — Северная Англия… — рассудил Фред, — а не там отец…       Джордж кивнул, и они с Фредом поведали остальным историю про то, как их отец устранял последствия присутствия оборотней прошлым летом.       Решения, как они будут ориентироваться в самом Йоркшире, у них не было, и Эрни решил сообщить Агате хотя бы уже имеющиеся наработки в надежде, что суженный круг поисков хотя бы немного облегчит им задачу.